О VIII Международном театральном фестивале стран Центральной Азии

— Дайте мне другой глобус!

— У меня нет для вас другого глобуса!

Сколько мы так шутили?

И вот на первую неделю ноября мне дали другой глобус: отсматривая по три спектакля в день на Фестивале стран Центральной Азии (плюс Азербайджан и Татарстан), проходившем в Алматы, я не успевала ночью привычно смотреть долгие стримы, следя за линией боев, удовлетворялась быстрыми телеграм-комментариями, но зато в общении с восточными коллегами по самую макушку погружалась в не менее страшные проблемы «их глобуса». Все оказалось неутешительно. И лютующая в Таджикистане цензура (например, замечательному режиссеру Барзу Абдураззакову закрыли спектакль «Манкурт»…), и уголовные, с отсидками, азиатские правители, и тотальная власть правящих кланов (ну, все — как у нас, только связи там более семейные, а у нас более дружественные, кооперативно-озерные…). И знала ли я, что в Иране проживает около сорока миллионов азербайджанцев, и этот восставший сейчас анклав, посрывавший хиджабы (мы сильно переживаем о гибели сотен каждый день и приговоренных к казни 14 000? Ведь нет? Есть регионы ближе…), — это именно азербайджанцы, и конфигурация очень напоминает соотношение Донбасс-Россия. И американцы с турками и израильтянами вполне готовы вмешаться, разделив Иран и воссоединив Азербайджан (вопрос — надо ли это Азербайджану?). Каждый день я выслушивала новости по Ирану, а не по Украине — и это только потому, что страх талибов в Узбекистане и Таджикистане не несет новостной новизны, а живет буднично, а наркотрафик в Киргизии и далее везде пока работает хорошо…

В моду вошла месть врагам режима через отравление…

Дайте мне другой глобус!

С другой стороны глобус, выданный мне в Алматы, был ностальгически похож на глобус времен СССР. В жюри встретились Дилафруз Кадырова (Узбекистан), Мухамадулло Табаров (Таджикистан), Исрафил Исрафилов (Азербайджан), председатель — народный артист СССР и Казахстана, легенда, аксакал Асанали Ашимов, и я… Рабочим языком фестиваля был русский, все это напоминало фестивали конца 80-х, когда богатый новый СТД СССР собирал нас то в Ташкенте, то в Каунасе, когда якутский спектакль по киргизу Айтматову получал Гран-при в Тбилиси, когда пространство и контекст были общими. И, знаете, не так уж плохо это все было… И сейчас в программе фестиваля Государственный драматический театр Узбекистана играл спектакль «Хазина» по «Я, бабушка, Илико и Илларион», а с членами жюри, обсуждая нехватку новой литературы для театра, мы легко произносили имена Ибрагимбекова и Габриадзе, Айтматова и Думбадзе. Может быть, впервые я видела последствия распада Советского Союза в геополитически ничего не значащих, чисто гуманитарных мелочах. Например, в СССР все народы читали по-русски и могли пользоваться специальной театральной литературой. Сегодня ни Станиславский, ни Мейерхольд, ни Кнебель не переведены и потому недоступны, а в Узбекистане вообще полстраны не читает кириллицу, полстраны —латиницу…

На этом фоне выделяется Казахстан. Конечно, прошлый январь с несколькими сотнями жертв помнят остро, и тысячи сидящих по тюрьмам лишь частично амнистированы, и полиция подавляла протестующих чуть не более жестоко, чем подавляет митинги наша. Но в Казахстане по-русски говорят и читают, он просторен, душевно открыт приезжающим, и, думаю, скоро мы увидим там театральный бум. Нет, не только из-за «понауехавших» (они уже трудятся в государственных и негосударственных театрах; полагаю, первыми премьерами, о которых мы напишем, будут «Оптимистическая трагедия» Сергея Левицкого в Казахском ТЮЗе и что-то от Романа Бокланова…). Дело не в иммигрантском пополнении, а в том, что входит в жизнь новое режиссерское поколение: руководит Русским театром Астаны Рача Махатаев (курс Анатолия Праудина), там же обосновывается его однокурсник Ринат Кияков, в фойе на закрытии ко мне радостно подбежал наш, «моховой», «тростянецкий» Улан Карыпбаев, фаворитом программы стал «Дон Кихот» Алибека Омирбекулы, который еще только учится на третьем курсе ГИТИСа у Дмитрия Крымова, — и эти школы, этот театральный язык приходят на смену эстетике 50-х и 70-х.

А архаики на фестивале было полно. Точно — надо совершенствовать принципы экспертного отбора огромного смотра. Но архаический театральный язык — это и одна из проблем азиатской укладности: многим хочется, чтобы ставили — как при бабушке, и кондовая традиционность, существующая в театрах Азии, когда-то бывшей Средней, а теперь — Центральной, преодолевается с трудом. Веками живут на сценах все эти «самаркандские воротца», на фоне которых таджикский Театр музкомедии им. К. Худжанди играл «Летающего лекаря», все эти плохо скомпонованные плетни и горы, без которых не может обойтись постановка по Думбадзе, все это смешение символизма и бытовизма («Кровь и пот. Акбала» по советской прозе А. Нурпеисова в алматинском Театре им. М. Ауэзова), все эти песни-танцы и атрибутика спектакля-раскраски…
Особенно трудно приходится классике, особенно трудно — национальной. То есть, интерпретировать Чехова — пожалуйста, а Мухтара Ауэзова (вариант — Тинчурина, Карима и так дальше…) — не моги.

Не буду о плохом, напишу о нескольких спектаклях, выведших нас из пределов мертвого театра — к театру живому, современному. Места, распределенные жюри, тут ни при чем (за лучший спектакль наградили «Чайку», за режиссуру — «Лютого», за сценографию и мужскую роль Санчо (Нуркену Утеулову)  — «Дон Кихота», за ансамбль — «Мәшһүр Гален» уйгурского театра…). Врученные «слоны» и места всегда условны, а смыслы вычитывались из этих четырех.

«Чайку», по-казахски «Шагалу», в Казахском ТЮЗе поставил молодой, еще даже не тридцатилетний режиссер Елик Нурсултан, а оформил белыми лабиринтами-панелями и сухими черными ветками Шота Багалишвили. Это чистое, вполне европейское пространство, принимающее в себя и рельефные мизансцены, и видеопроекции, и графичные абрисы эксцентрических персонажей. Но в итоге получается «Евразия»: в европейском пространстве разыгрываются «азиатские» страсти, к финалу тяготеющие к индийской мелодраме, хотя в программке режиссер анонсировал жанр трагедии. Получился трагифарс. Он чувствуется и в иронической подаче плохой актрисы Аркадиной (Акбота Рахат), и в превращении белоснежной красавицы Нины (Гульбахрам Байбосынова) в полубезумную пьяную черную готку с болтающейся на боку тряпичной куклой — умершим ребенком. Она повторяет в финале треплевскую пьесу — и понятно: всем суждено погибнуть в борьбе с дьяволом. Актеры под рукой Елика Нурсултана действуют точно, хорош Треплев (Дархан Сулейменов) — не худосочный неврастеник, а яростный и сильный герой.

«Дон Кихота» Государственного академического казахского музыкально-драматического театра им. К. Куанышбаева из Астаны оформил сам режиссер Алибек Омирбекулы в союзе с Шинар Елембаевой. Это — четыре с лишним часа длящаяся сценическая фантазия по всем законам театра Дмитрия Крымова, спектакль-оммаж. Он полнится огромным количеством цитат из разных спектаклей мастера, у которого еще только учится Омирбекулы, красив «крымовской» красотой, и даже иногда в его пределах мерещится Мария Смольникова. Ну, хотя бы издали… Огромные тростевые куклы — в высоту портала — и живые куклы-актеры (эксцентрические маски надеты на лица, фигуры обработаны толщинками до полной кукольности), отсылки к изобразительным артефактам… Но главное — игровая, импровизационная стихия правит спектаклем, решившим задать вопрос: что такое сегодня Дон Кихот? Правда, безумный злой идальго предстает здесь рыцарем света, благородства и клоунады, и это очень наивный взгляд на философию романа, но причем тут роман? Спектакль, оттолкнувшись от Сервантеса, парит в абсолютной свободе сегодняшних ассоциаций. Здесь Дон Кихот на фоне гробов с останками легендарных героев рассказывает о рыцарях Казахстана (включая, как я поняла, Первого секретаря ЦК КПСС Казахстана Кунаева, которого казахи вспоминают добром) — и именно история и ее герои посвящают Кихота в рыцари. Здесь ходят люди с лошадиными головами и имеется разрушенный памятник вождю (5 января 2022 года в Талдыкоргане был разрушен памятник Назарбаеву). Здесь играют на музыкальных инструментах, поют джаз и рассказывают о себе. Молодой талантливый постановщик решил вместить в свой второй спектакль все на свете, как будто это не второй, а последний спектакль, и сказать надо все и сразу. Поэтому сто три финала и четыре с половиной часа…

«Лютый» по рассказу М. Ауэзова приехал из Акмолинского русского драматического театра. Его поставил Тимур Кулов, и это чистый по языку, исполненный в жанре печального вестерна, ансамблевый спектакль о волке, воспитанном человеком. Чем-то по сюжету он напоминает историю чернобурого лиса у Э. Сетон-Томпсона, по которому Яна Тумина делала в Бурятии спектакль «И звали его Домино». Там лис мстил людям за гибель подруги, тут мстит волк. Совсем недавно об этом спектакле писала Влада Куприна, и я не стану повторяться, прибавлю лишь к ее описанию людской стаи сильное впечатление от Мадияра Жакупова, играющего Лютого. Уже когда он, случайно спасенный волчонок, в самом начале глядит в зал, становится не по себе от раскосых и жадных глаз не человека, а волка, дикого зверя, от которого можно ждать чего угодно…

И, наконец, сюрприз поджидал нас в последний день фестиваля на спектакле «Мәшһүр Гален» по «Белой болезни» Карела Чапека. Хотя ничто не предвещало. В только что отремонтированном, с иголочки, Республиканском государственном академическом уйгурском театре музыкальной комедии им. К. Кужамьярова играла народная музыка, люди в национальных костюмах извлекали нежные звуки из дутаров, все обещало этнографизм и ту же театральную архаику…

Но уже в программку была вложена листовка: «Уважаемые диктаторы! Остановите войну! Если вы не остановите войну, я больше не буду давать лекарство или лечить эпидемию…» Это слова доктора Галена из «Белой болезни» Чапека, поставленной режиссером Гаухар Адай (поскольку пишу для русского глаза, решусь назвать Гаухар «режиссеркой», чтобы было понятнее). Степень точности и актуальности антиутопии, написанной в 1937 году, приводит в изумленный столбняк. Только Чапек фантазировал насчет пандемии и войны, а мы живем внутри — и почему-то еще живы… Чапек придумал милитаристское государство, где Маршал пожирает за обедом мозги граждан (делается это просто: гражданин сидит в клетке, а голова его торчит над столешницей), посылает на войну своих граждан (и уже погибло сорок тысяч…). Но страна попадает в пандемию. «Целые дни о войне и болезни — надоело», — раздражается Маршал. «Если все начнут болеть — кто воевать будет?» Сахар дорогой, мед дорогой, лекарств нет… Но Маршал заболевает сам, а лечить его некому, доктора Галена, изобретшего лекарство, Маршал уморил в тюрьме…

Гаухар Адай решает спектакль как визуально-пластический. И больных, обсыпанных белым порошком, доктор Гален (Мухидин Варисов) поднимает из болезни танцем, как бы возрождая их витальность, свободу дыхания и движения, даря им свободу жить. Это пока доктор жив — поднимает и возрождает, но в тоталитарных системах места жизни нет: выздоровевшие мобилизованы, доктор умирает в заключении… В финале спектакля земля пуста, и только робот-пылесос одиноким неживым носом всасывает оставшуюся от этого государства дрянь…

Публицистический, социально направленный театр в Казахстане, несомненно, есть. В офф-программе фестиваля я видела спектакль театра АRТиШОК «Во всем виноват Вайнштейн» по пьесе Светланы Петрийчук, яростно адресованный подросткам. В офф-программе был и дважды воспетый в «ПТЖ» спектакль Театра ВТ «Одноклассники» Барзу Абдураззакова. В Алматы вообще много независимых театров, это роднит его с Петербургом — столицей негосударственных театров. Роднило. Поскольку в Казахстан переместились многие режиссеры питерских «негосов», и, поворачивая глобус, уже трудно понять, где столица…

И еще. Я никогда прежде не была в Казахстане и не представляла себе ни бешеного темперамента казахских актеров, ни вокальной мощи этой страны. В Казахстане поют все — как в Италии, и голоса здесь сильны и звучны…