«Ч-Чайка». По мотивам пьесы А. П. Чехова.
Тюменский большой драматический театр.
Режиссер Роман Габриа, художник-постановщик Анвар Гумаров.

20 октября на «Ч-Чайке» в постановке Романа Габриа произошел настоящий театральный скандал. Конечно, не такой, как бывало раньше, два века назад, когда зрители бушевали на премьере пьесы Гюго «Эрнани» (см. литографию Ж.-И. Гранвиля). Но все-таки во время премьеры много зрителей ушло, а больше половины зала осталось. И эти оставшиеся бурно аплодировали и кричали артистам «браво». На следующий день соцсети взорвались от благодарностей, но думаю, те, кто ушел, тоже что-нибудь напишут в любимом народом жанре.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

В результате Тюменский большой драматический театр получил классный спектакль для молодежи (как и написано в программке, 16+) и для любителей театра, чей возраст растяжим и в программке не указан. Конечно, ревнителям классики, наверное, не стоит смотреть эту «Ч-Чайку». Они-то точно знают, что написано у Чехова, и им никогда не объяснить, что театр имеет право интерпретировать текст, а не ставить слова. Итак, что же произошло на премьере?

Роман Габриа препарировал пьесу, переписал текст, убрал почти все чеховские слова (иногда совершенно зря, а иногда остроумно заменил их сегодняшними фразами). Некоторые роли выкинул совсем, например, Дорна. Некоторым оставил микроскопическое пространство, например, Маше, Полине Андреевне, Шамраеву и даже Тригорину. Какие-то темы его не волновали вообще, а какие-то волновали настолько, что он акцентировал на них все свое режиссерское внимание, всю свою любовь и всю ненависть. Но про пять пудов любви — это точно не отсюда. Хотя часть «пудов» там оставлена. И вот что странно — это не любовь Нины к Тригорину, и не любовь Маши к Треплеву, и даже не любовь Треплева к Нине.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Прежде всего Габриа интересовал Костя Треплев. И это понятно. Режиссер молодой, не Тригориным же ему интересоваться. Треплева играет Николай Падалко. Вижу, что редчайшее в театре амплуа неврастеника — это точно его путь. Путь тяжелый, требующий серьезной работы и актерской техники, которой пока нет. Косте режиссер отдал все свои мысли о театре. Произошла очень любопытная вещь: бытовая речь Кости грешит сильно. Местный говор, неумение посылать звук, так что части фраз пропадают, бормотание. А внутренние его монологи о театре, о матери звучат хорошо, умно, точно (в записи тоже его голос). Получилось, что Костя в жизни — такой обычный парень, забытый матерью и воспитанный дядей и нравами дачного поселка (об этом позже). А внутри себя это рефлексирующий, образованный молодой художник, который мучительно пытается разобраться в себе и в том, что такое театр.

Вслушиваться в его размышления было бы очень интересно, если бы этому не помешал сам режиссер. Дело в том, что Роман Габриа решил сам побыть Треплевым и ввести в текст спектакля «новые формы». Ему, видимо, показалось мало того, что он придумал. Он то бродил по залу и уговаривал зрителей уйти, если им не нравится (и знаете, многих уговорил), то выходил на сцену и действовал, как художник-акционист. Например, он наголо побрил машинкой Костину шевелюру. Брил он долго, артист покорно сидел, подставив голову, и я переживала за него и думала, как же все-таки жертвенна эта профессия.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Теперь у Кости Треплева голый череп. Ничего. И модно, да и новые вырастут. Но смысл? Я искала его, но не нашла. Остальные действия были еще более бессмысленны. А ведь акционизм требует точных средств и целей. Понятно, в каком состоянии находится режиссер перед спектаклем. Об этом еще Станиславский писал, вспоминая свой смертельный танец перед «Царем Федором» и о том, как его заставили уйти. К сожалению, не оказалось в театре человека, который заставил бы режиссера Романа Габриа уйти куда-нибудь подальше и не мешать своему спектаклю.

Получилось, что в спектакле два Треплевых. Один бродил по залу и иногда появлялся на сцене (Габриа), а другой играл на сцене и иногда спускался в зал (Николай Падалко). И тоже приставал к зрителям: зачем они пришли в театр? Ну, зрители естественно отвечали: чтобы приятно провести вечер. Таких оказалось много, и поскольку приятно провести вечерок не получилось, они начали покидать зал в поисках других развлечений. Тем более что тот Треплев, который бродил по залу, их к этому активно склонял.

Я, разумеется, искала смыслы. В голове возник, совершенно случайно, сверхсюжет. Тот Костя, который Габриа, как будто изо всех сил мешал своему спектаклю на сцене. Он сам и был Аркадиной, хорошо, что про серу не вспомнил. Вопрос: почему? Может, ревновал свой спектакль к Косте, который на сцене? Тут я совсем запуталась, тем более что ответ оказался банальным. Но спектакль «Ч-Чайка», который Габриа-Треплев-Аркадина поставил, очень интересен, и когда режиссер уехал, все встало на свои места.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Итак, действие, разумеется, перенесено в наши дни. На сцене до боли знакомая советская дача — с кое-где выломанными перилами, со старой мебелью, с сортиром на улице. На дачах ведь мы сталкиваемся со своим прошлым. И даже с прошлым наших родителей, то есть с нашим детством. Перед дачей то ли большая лужа, по которой все ходят в галошах и сапогах, то ли некое напоминание об озере. (Художник спектакля Анвар Гумаров.) Можно вспомнить реплику Чехова, когда его спросили про озеро в МХТ. Он коротко ответил: «Да. Мокро». То есть никакого волшебного озера он не увидел. Или не захотел видеть. И здесь Сорин говорит: «Лужа… Болото!»

Действие начинается неспешно, никакой истерики у Кости нет. Он, Сорин (Сергей Белозерских) и Маша (Дарья Шалдуга) просто живут тесной дачной жизнью; иногда забегает, хлопоча о чем-то, Полина Андреевна (Ольга Ульянова), она звонит Дорну и прямо объявляет, что не хочет, чтобы его дочь вышла замуж за Медведенко. То есть, догадываться не о чем, все подтексты изъяты и переведены в прямой текст. Честно говоря, это скучно. Костя часто наблюдает жизнь других: четвертая стена домика снята, дом медленно поворачивается, как избушка, которая к лесу то передом, то задом.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Видно, как Маша кокетничает с Медведенко (Андрей Волошенко) и просто преследует его, Сорин ест суп и рассказывает о своей жизни, о том, что он бывший судья, что у него орден Ленина. Боюсь, что Роман Габриа не очень знаком с размером пенсий, которые получают судьи, да еще и кавалеры ордена Ленина. На такие пенсии (от 70 до 250 тысяч рублей) плюс 330 процентов доплаты за орден жить можно получше, чем живут они с Костей. Тем более что 70 тысяч никто и не получает. Счет начинается от 120. Это детали, конечно, но они нарушают правду, а Костя ведь за правдой жизни охотится? И Габриа тоже? От новых форм Треплев-Падалко отмахивается. О них почему-то Сорин напоминает. Откуда он о них слышал? Может, Чехова читал?

Конечно, всегда ждешь режиссерского решения треплевской пьесы. От этого многое зависит. И прежде всего становится понятно, что режиссер понимает под новыми формами. Или он смеется над ними? Талантлив ли Треплев, или он театральный графоман? В огромной сценической истории этой пьесы-манифеста было все. Кажется, невозможно придумать ничего нового. Уже и робот Костя сыграл пьесу о Мировой душе. Режиссер Габриа поступил более чем неожиданно. На постановку пьесы он пригласил Артема Томилова, и я решила, что сейчас уж точно возникнут новые формы. Но на сцене, перед закрытым занавесом с абрисом мхатовской чайки, появилась Нина Заречная (в программке она заявлена как молодая девушка, дочь соседа по садоводству).

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Отвагой Софьи Илюшиной, играющей Нину, я восхищаюсь, потому что представилась она актрисой ТБДТ, которая играет Заречную, которая представляет Артема Томилова. Актриса призналась, что впервые вышла в жанре автофикшена, впервые вышла без текста, — и трудно было понять смысл запутанной речи Томилова, переданной Софьей Илюшиной в роли Нины Заречной. (Все-таки актрисе без выученного текста трудно, а автофикшн предполагает не передачу чужих мыслей. А своих мыслей по поводу новых форм у Нины Заречной точно нет.) Но одна мысль Артема Томилова мне показалась очень важной.

Пьеса «Чайка» гениальна. Если ставить спектакль Треплева, то лучше всего не ставить его. Не нужно с ним вступать ни в какие взаимоотношения. Нужно быть Треплевым. Наверное, я передаю его размышления не совсем точно, но близко по смыслу. И мне кажется очень верной эта мысль, хотя я ее понимаю по-своему. Мне кажется, вся «Чайка» и должна быть спектаклем Треплева. Ну не ставить же сейчас всерьез про красные глаза дьявола и про холодно, холодно, холодно. Ну да. Холодно и пусто. Но это должно звучать как-то по-другому. Ведь слова тоже устаревают.

Странно, что самым важным в первом действии оказались не поиски новых или старых форм, а то, примет или не примет Аркадина спектакль сына. Вообще Костя все время находится во внутреннем диалоге с матерью. Хотя точнее сказать — в монологе. Потому что мать его не слышит, не понимает, не чувствует. И поняв это, во втором действии Треплев орет: «Шлюха, захватили искусство… Собирай манатки и вали в свой театр…» У него припадок, судороги, он заикается и никак не может произнести: «Ч-Чайка».

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Аркадина в исполнении Кристины Тихоновой — это отвратительное и обаятельное чудовище. Видно, что режиссер ненавидит ее не только как носительницу «старых форм», но и как тип личности. Режиссер отобрал все черты, оправдывающие ее: профессионалка, всего Некрасова отхватит наизусть, никто так не перевяжет голову, корректна, как англичанин… Здесь она абсолютно лишена рефлексии, такта и хоть какого-то подобия эмпатии. К сыну она совершенно равнодушна и даже не пытается это скрыть. Какое там «перемени мне повязку»? Холодное, насмешливое: «Все знают, что ты не стрелялся…» Единственное человеческое чувство, которое ей оставлено, это какое-то подобие любви к брату, но оно не требует от нее ровным счетом ничего. Она способна обаять бархатными интонациями, но когда надо, хрипит и душит за горло, как уголовница. В ее отношениях с Тригориным много смешного. Тригорин (Александр Тихонов), писатель, он же столичный сценарист (за что его и держат в любовниках), сбегает от ее гнева в туалет и сидит там часами. Аркадина уговаривает его выйти, стоя перед сортиром на стуле и целуя дощатые стены: «Ты единственная надежда России, ты наследие ЮНЕСКО…» Беспощадно, конечно, но остроумно.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Впервые я видела такого Сорина. В пьесе он любит Костю. А в спектакле Костя — единственное, что у него вообще есть на свете. В пьесе Костя любит дядю. Здесь он так терпеливо и нежно ухаживает за ним (во втором действии Сорин — инсультный старик с полупарализованными телом и речью), что становится понятно все и про него, и про Машу, которая помогает ему. В первом действии Сергей Белозерских играет полное свое растворение в Косте и нежность к сестре. Во втором — беспомощность и бесконечное одиночество умирающего человека. Сердце сжимается от всеобщей беды и брошенности. Вот вам и тот пуд любви, который оставил режиссер. Потому что любовь Нины к Тригорину чуть мелькнула в одной сцене, когда они накуриваются и слышат протяжный голос Пастернака, который читает «Ночь», и звуки плывут куда-то поверх всего действия: «Не спи, не спи, художник, не поддавайся сну. Ты вечности заложник у времени в плену…» Это рифмуется с издевательской фразой Аркадиной: «Ну что? Совершили революцию в культуре? Они сейчас все свои сны ставят…» Злоба душит Аркадину, а она душит Нину, хрипя ей на ухо про платное обучение.

Давно заметила, что если за «Чайку» берутся «взрослые» режиссеры, то они, как будто чувствуя свою вину перед Треплевым и Ниной, ставят последнее действие как трагедию. Молодые режиссеры к себе относятся беспощаднее и безнадежнее. В прошлом году я видела в Национальном театре Карелии спектакль Кирилла Заборихина «Я сильно изменилась? Чайка», где действовали только Костя и Нина. Нина была спившейся алкоголичкой. Это, конечно, не обязательно, но ведь и в самом деле, внимательное чтение заставляет задуматься: как за два года Нина могла стать «настоящей актрисой»? Ну и так далее, по тексту.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Это, конечно, бред, или безумие. И правдой здесь может быть только «умей нести свой крест и веруй». Здесь режиссер с Ниной обошелся жестоко. За эти два года она растолстела до карикатурности. Ну да, едет в Елец, плацкартом. Работает в пластической подростковой студии «Забияка». «Я, Костечка, педагог». И на тонких стройных ножках прежней Нины начинает показывать пластические упражнения, безобразно тряся грудями и животом. Это отвратительное и жалкое зрелище. Но это правда. Сколько таких Нин, мечтавших о театре, закончив какие-то студии, становятся «педагогами» с тусклыми глазами и ненавистью к тем, кто не дал им стать «чайками», кто не пустил их туда, в святой храм искусства.

В этом спектакле есть ответ по крайней мере на один вопрос: почему застрелился Константин? Обняв эту толстую безобразную женщину, он прощается и с ней, и с жизнью. Потому что понимает, что его ждет в его будущем, на этой даче. Он скрывается в шкафу, а Сорин, тихо и мертво лежавший на диване, тоже исчезает. Под выстрел Кости Аркадина дает интервью о своем прекрасном доме в Подмосковье и о том, как хорошо, как спокойно там живется брату и работается ее сыну.

Сцена из спектакля.
Фото — Вадим Балакин.

Роман Габриа очень интересно разобрал пьесу на множество пазлов. Но ведь надо было еще и собрать общую картину из этих деталей. Некоторые оказались лишними, какие-то он не туда втиснул. Остается надеяться, что артисты все присвоят, разберутся со всеми своими Треплевыми, и вся картина сложится. Говорят, второй и третий спектакли прошли отлично. Ведь никто не уговаривал зрителей разойтись.