«Мистики». Трагикомедия по произведению А. А. Ахматовой «„Поэма без героя“. Часть первая: 1913 год».
Театр «Открытое Пространство».
Режиссер Иван Рябенко.

Казалось бы — все сошлось: камерный театр, который трудно найти, если не знать точные «пароли» и «явки»; уютный зал с полукруглыми кирпичными сводами, распашными старинными дверями с дребезжащими стеклами, с широкими подоконниками, с «нездешней», то есть «не сегодняшней» таинственной аурой. Театр, построенный его создателями — актерами «Открытого Пространства» — вручную: трудно, тяжело и с любовью. Построенный в то время, когда все вокруг — стремительно исчезает и рушится. А за пределами театра — Петербург, Моховая улица, морозный и снежный март, больше похожий на декабрь; ветер, рвущий «со стен афиши», темнота, пустота, страх и непрекращающийся «карнавал». Все совпало для того, чтобы «Поэма без героя» Анны Ахматовой, известная своим самовольством — «Ну, а вдруг как вырвется тема, ̸ Кулаком в окно застучит..?» — захотела быть. Но удалось ли ей это сделать, удалось ли воплотиться в спектакле Ивана Рябенко «Мистики»?

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Паршакова.

Первая часть «Поэмы без героя» — «1913 год» — поэма о кануне. О предощущении. О том, как на пороге одного страшного года великому поэту — именно в силу ее гениальности, предполагающей провидение, — пришли стихи о другом кануне, который она — они все — пропустили. Не заметили, пока писали стихи, любили, играли, страдали, пили и т. д. И пока поэт вспоминает, как это было, пока пишет стихи, рефлексирует, любуется и печалится о тенях из прошлого, как и прежде незаметно — хотя, конечно, заметно для бдительных или прозорливых, — наступает новый год, год очередной большой катастрофы.

Но это все про поэму Ахматовой. Спектакль «Открытого Пространства» по первой части поэмы называется «Мистики». Что сразу снимает остроту. 1913-й — это роковая дата, это ощущение разверзающейся пропасти, края, зыбкости и непрочности. Мистики — это про людей. Которые что-то пытаются разглядеть в этой пропасти. Так и оказывается: спектакль не про рок, не про предощущение катастрофы, не про перекличку эпох, а про людей. Все начинается невинно, нестрашно и забавно: девушки гадают. Свечки, шепот, хихиканье, тени на стенах, шорох — очень мило, очень уютно, камерно. Спектакль визуально красив (художники Елизавета Шахова, Иван Рябенко и Олеся Балаян), он изысканно вписан в кирпичные своды полуподвального зала, он по-петербургски строг и загадочен. Фигуры актрис в черном, их статичные позы, продуманные повороты головы, складки платьев, очаровательные неожиданно мелькающие ножки, движения тонких рук — кажутся частью интерьера. Вся эта серебряновековая, таинственная, манящая женственность, как мы ее представляем себе — которая сто лет будоражит воображение (в особенности юных персон), — здесь стала и выразительным средством, и сутью происходящего. Для чего это все? Для того, чтобы дух захватывало от прелести и соблазнительности Дарины Одинцовой, женственности и страстности Марии Павловской, от величавой красоты и мудрости Аллы Данишевской.

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Паршакова.

Режиссер в спектакле делает именно то, чего так боялся автор поэмы — сталкивает ее с ней самой. Все три актрисы играют двойников поэта. Основной текст отдан «юной Ахматовой» образца 1913 года — Дарине Одинцовой: легкая, гибкая (актриса то и дело принимает позы Ахматовой с известных фотографий и визуализирует известный слух о том, что в молодости будущая «Екатерина Вторая» могла, изогнувшись, встать на свои волосы), она, кажется, летает по сцене — сильная и ловкая, лучащаяся энергией, наслаждающаяся своей молодостью и красотой, очевидной сексуальностью. Она не отягощена рефлексией, она играет, озорничает и так, из детского хулиганства, воскрешает тени прошлого. Это девочка-праздник.

Мария Павловская сменяет Одинцову и становится голосом автора, когда появляется маска «Коломбины десятых годов». Одинцова же примеряет роль, прототипом которой принято считать Глебову-Судейкину. Режиссер (по нынешним меркам — смело) выстраивает страстный дуэт двух женщин. «Автор» любуется, изнемогает от нежности, томится, рассказывая про эту чаровницу. А та играет, мучает подругу, вьется вокруг, дразня и не приближаясь. Ахматова в исполнении Павловской — это тайная ипостась поэта, ее страстность, сексуальность и телесность. И отчего-то возникает мысль, что «Коломбина» в спектакле скорее не известная танцовщица, а тот самый «двойник» поэта, она самая юная роковая петербургская красавица. Что это перекличка более зрелой женщины с самой собой юной, той, уже навсегда ставшей призраком, что этот любовный монолог обращен к самой себе исчезнувшей. И что «доставая» на свет маски современников, она в первую очередь воскрешала себя молодую и тосковала не столько о них, сколько о себе. И этой историей о чужой любви и чужом предательстве завуалированно каялась в собственных (стольких!) невзначай нанесенных ранах.

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Паршакова.

Алла Данишевская, весь спектакль наблюдавшая и сопереживавшая двум «маскам» на сцене, вступает в финале. Она одна несет тему переклички эпох: говоря о том кануне, имеет в виду этот, который «протанцевали» на своем карнавале не они, а мы. Алла зачаровывающим певучим голосом, как будто какая-то древняя плакальщица, «запевает», «заговаривает» и невольно пугает нас, описывая предвоенную тишину Петербурга, утонувшего в сугробах. Она вырывает нас из теплых стен подвала, выбрасывает на метельную Моховую, из сладкого сна про каких-то небывалых пленительных женщин, из сказки про большую и смертельную любовь — прямо в нашу реальность с оглушающими ежедневными новостями. Но это лишь мгновение. Потом режиссер спешит спрятать от зрителя Данишевскую с ее правдой, неуместной в этой красивой, театральной, уютной истории. И опускает белый занавес, отделив их от нас. Как бы спеша предуведомить, что «все совпадения случайны».

Несколько секунд появление занавеса волнует своей недосказанностью: можно успеть подумать, что это некое полотно судьбы, которое смело всю ту прелестную жизнь, тех женщин, в мгновение ока сделало смешной и нелепой смерть от любви, когда вокруг ее стало столько. Что это снег, укрывший могилку безвестного юноши, прошлое автора и весь Петербург, в котором уже никогда не наступит весна, а так и будет гулять метель. Что это… Но нет, режиссер не оставляет нам простора для вольнодумия: белое полотно — это экран. А на нем в финале показывают лица героев «Поэмы» — хорошо известные нам лица поэтов, режиссера, актрисы, танцовщицы. Чтобы сомнения не оставалось: это история про других людей, другие времена, и у нас нет с ними ничего общего. Разве что вот этот старый петербургский дом с большими окнами, Моховая, Петербург, снег…