«Елизавета Бам». Д. Хармс.
Кукольный театр сказки.
Режиссер Светлана Дорожко, художник Александр Алексеев.

Играют в фойе, поставив друг против друга два ряда стульев. С одного края импровизированной сцены высится необъятный зеленый шкаф, с другого — винтовая лестница, принадлежность самого Театра сказки, а не декорация. Легкая развлекательная музыка настраивает на приятное времяпрепровождение, ощущаешь себя немного нэпманом прошлого века, из уюта своей жизни выбравшегося, наконец, в театр культурно провести время. И театр тебе в этом желании подыгрывает до финала, усыпляет твою бдительность — все будет хорошо и приятно.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Начало — парад-алле циркачей, клоунов-буффонов, они улыбаются и машут руками. Веселая и озорная Елизавета Бам (Ольга Зайцева) предстанет сначала девочкой, потом девушкой, потом старушкой. Ее придут арестовывать смешные всклокоченные клоуны с вопросительным и восклицательным знаками на лицах (Михаил Абрамов, Арсений Блинов), потом конвоиры в пальто и кителе (Антон Витченко, Тимофей Осипенко), далее — сюрреалистичные фигуры (Петр Игнатьев, Сергей Перевышин). Клоуны, как и все остальные Петры Николаевичи с Иванами Ивановичами, весело гоняются друг за другом и за Елизаветой, как беспечные дети, и тревожные слова: «За что? Я ведь ничего не сделала!» — «Потому что Вы лишены всякого голоса! Вы подлежите аресту», — прозвучат сквозь смех.

Пьесу Хармса в прошлом сезоне поставил Оскарас Коршуновас в БДТ, в этом сезоне в Театре сказки — Светлана Дорожко. Сравнивать нет нужды, упоминание для контекста — пьеса востребована, Хармс и наследие ОБЭРИУ любимы режиссерами. На сайте театра написано: «Впервые на сцене театра кукол пьеса гения русского абсурда Даниила Хармса!» Может быть, «Елизавета Бам» впервые в этом театре, может быть, ее действительно до этого не играли в театре кукол.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В Театре сказки спектакль играется в живом плане с участием кукол. Но в большей степени за «кукольность» отвечают гротескно увеличенные предметы одежды, непомерно разросшиеся галифе на Петре Николаевиче и Иване Ивановиче или огромная голова Папаши с торчащими зубами. Кукла есть, с ней героиня играет, как с игрушкой, они похожи, но кукла не заменяет персонаж и не играет за него. В финале кукла вырастет вместе с Елизаветой, станет большой, в человеческий рост, и ее спрячут в чемодан. Кукольность в персонажах проявится как статичность образа. Герои без особых свойств бегают, суетятся, кричат, иногда поют или проявляют неожиданную заботу друг о друге. Клоун Петр Николаевич будет шнуровать кеды Ивана Ивановича, чтобы тот в очередном раунде догонялок не споткнулся.

Фигура автора присутствует на сцене (как во многих спектаклях по Хармсу, уж очень он колоритен) и в той или иной степени участвует в действии. Возможно, автор на сцене задает дополнительный объем своему тексту, прибавляет смыслы там, где абсурдность театральной реальности надо взбодрить мрачным взглядом из-под кепки, котелка или еще одной головы. Здесь актер Александр Дулесов в роли Чудотворца говорит словами из писем Хармса и стоит над персонажами и событиями, взирает на них немного с высоты и в прямом, и в переносном смысле. Впервые появившись на сцене в смешном головном уборе с двумя головами сверху (что-то супрематическое), в бриджах и гетрах, с трубкой и маленьким чемоданчиком, он заявляет о том, что должен навести правильный порядок, чистый порядок. Чудотворец, он же Хармс, однозначно демиург этого представления. Он спокоен, иногда упоен своей властью в мире, который создал. Но спустившись на три ступеньки вниз, сняв лишние головы, становится чуть более человечным, с надеждой смотрит на зрителей — поймут ли они про его порядок, который и есть искусство?

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Порядком занята и Светлана Дорожко. Она восстанавливает причинно-следственную связь, эпизоды следуют друг за другом в логике взросления Елизаветы, конвоиры тоже растут и взрослеют. В пьесе Хармса возраст Елизаветы Бам меняется непоследовательно: сначала замужняя женщина, потом девочка. Но события режиссер не изменяет: Елизавету по-прежнему придут арестовывать за убийство, которое ближе к финалу пьесы совершит ее папаша, в комически-рыцарском поединке сразив Петра Николаевича. Абсурдистский смех проходит проверку: до сих пор ли смешно, когда арестовывают раньше преступления? А раньше было смешно?

Режиссер убаюкивает наше сознание, подкидывает узнаваемые образы — можно разгадывать, на что похоже, какой сюрреалистический мотив схвачен в костюмах третьей пары конвоиров, где у одного из персонажей розовые уши растут прямо из футляра-тела, а вместо головы — ряд виселиц. А в этой мизансцене «работает» геометрическая абстракция — Чудотворец зависает параллельно перилам винтовой лестницы. Сцена битвы Папаши Артема Преображенского с Петром Николаевичем Михаила Абрамова — борьба тачки, атрибута пролетариата, хоть и выкрашенной в желтый цвет, и циркового моноколеса, на котором невозможно прокатиться.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Тут сражаются буквально два вида искусства — цирк и театр кукол/предметов. Три озорные мухи-шансонетки (такие тоже есть в спектакле) поют песенки и поедают реальные котлеты, запах от которых долго бродит по залу. Выходы отдельных персонажей — как номера в цирке: вот нищий в исполнении Валентина Морозова лишен головы, зато есть огромная рука с прорезью, как у копилки, он тянет ее к нам, и зрители бросают воображаемые монеты, или Мамаша — Ольга Зорина в шляпе-птице так и норовит клюнуть кого-нибудь. Все придумано и развлекает, но вот выходит в финале Хармс с чемоданом, но не маленьким, как в начале, а огромным, и прячет в него большую куклу Елизаветы Бам. И как-то понятно, что это тот самый чемодан, в котором Яков Друскин спас архив Хармса после его ареста.

На театральных хармсовских цитатах — трубка, клоунада, цирк, котелки и гетры — строится спектакль, предъявив их так, как будто никто не знает, что каждый второй, а может и каждый первый спектакль играется клоунами-циркачами. А вдруг кто-то действительно не видел такого «Хармса»?.. Среди разномастной и развеселой компании персонажей будет бродить грустный Хармс, возможно, ужасаясь живучести своих созданий и правдоподобию ситуаций. Абсурдность нормализовалась. Спектакль убаюкивает тебя привычными, узнаваемыми приемами, легким музыкально-буржуазным спокойствием, пока в финале не становится очевидным, что преследователи Бам будут приходить за ней из века в век.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Она состарится и умрет, а они опять придут. Она родится вновь в коротком платье с пышной юбкой в горох и с двумя хвостиками на голове, и повзрослеет — юбка удлинится, хвостики уберут в высокую прическу. Но и те, что придут, изменятся — из смешных клоунов в розовых трико превратятся в конвоиров в жестких картонных пальто и мундирах, а вместо голов — только фуражка с кокардой с немыслимым количеством звезд. Елизавета затеет с ними игру, но способность выпрыгнуть в дверь, наклеенную скотчем на полу, исчезнет.

Сам спектакль — как попытка преодолеть абсурдность и тревогу реальности через игру, взяв текст почти столетней давности с узнаваемым мотивом: придут и лишат голоса, а значит, права быть, жить. Игра в старую, уютную «театральность» не очень помогает отстранить гнетущий страх прихода Петра Николаевича и Ивана Ивановича. В «Истории одного немца» Себастьян Хафнер, описывая чудовищную инфляцию в Германии 20-х годов прошлого века, говорит, что «мы были зрителями и участниками ежедневного спектакля краха всех житейских правил, банкротства стариков с их житейским опытом». Житейский опыт Елизаветы Бам — спасение в игре — не помог, как не помогло бегство в детскую литературу Хармсу. Но старая модель игры дает отсрочку, и попытаться стоило.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.