«Фабричная девчонка». А. Володин.
Центр драматургии и режиссуры.
Режиссер Владимир Панков, художник Сергей Агафонов.

Нестерпимая радость духовых, целой толпы, устрашающего строя. Хрип репродуктора:

«Город Ленина вместе со всей страной готовится к встрече…» Пьеса четко датирована: осень 1956 года, оттепель (против всех природных условий!). Но в спектакле Владимира Панкова ясно виден и скрытый, глубинный смысл названия.

«Фабричная девчонка»? Да, детдомовская Женя встанет к прядильному станку в 18 лет. Как и комсорг Леля, мать-одиночка «с разъезда». И не поступившая абитуриентка Вера из Починка Смоленской области. И сирота при живом отце Надюша, невеста курсанта Феди.

Но тут ведь цех и общага ведут этакую амбарную книгу судеб. Одинаковых, как бобины ниток, как винтики, как жестяные кружки, судеб — расходного материала Страны Советов.

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Мальчикам — армейка. И стихи Володина о призывниках мирного времени: «Уставы, учения, чистка оружья. Почетные лагерники страны. Служили, служили, служили, служили… Бессрочное рабство. Шинели — ливреи». Девочкам — цех и койка, железные двухэтажные кровати-нары, палочка губной помады — ценность, личная вещь! И страх: куда дели зеленое одеяло?

Замужество. «Целая банка варенья была. Все съели… И я знаю, как мы будем жить. Вот так — шкаф, так — тумбочка…» Хобби: всей образцовой группой вязать будем… Вся жизнь гурьбой и гуртом, изнашивающая мальчиков-девочек быстро и беспощадно. Как солдатское белье.

В спектакле Владимира Панкова жесткие отрывистые реплики, луженое горло, погасшее лицо Анны Петровны (Анна Гуляренко)четко и устрашающе показывают, что сделает эта жизнь лет за двадцать пять с прелестными, сияющими, разными — даже в одинаковых черных сатиновых халатах и белых косынках — девчонками: Женей (Вероника Мохирева), Надюшей (Полина Синильникова), Лелей (Ирина Кругман). Вот это и сделает: так — шкаф, так — тумбочка…

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Бодрое безумие радионовостей в пьесе, плакаты 1950-х на видеоэкране и хрип маршей в спектакле Панкова, лекции о советской семье подчеркивают, лакируют общий абсурд.

Но бетонный монолит «простой советской жизни», перестоявший 1920–1940-е, в оттепель пошел первыми трещинками. Никто оставаться на конвейере фабричных уж не хочет. Они разбегаются, как умеют: замуж «в соцлагерь», к залетному оператору — «смотреть киноматериал…» Трещинами тут пошло все: даже освобожденный комсорг товарищ Бибичев (Геннадий Уланов) — бодрый, корявый, жуковатый, с красной папочкой, вечно прижатой к причинным местам, — пытается без слуха, без голоса напеть томную «Палому».

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Но этот робкий увертливый бунт кой-чего стоит. Особенно первым бунтарям.

Желтая кофточка фабричной девчонки Жени Шульженко в Ленинграде-1956 обойдется ей много дороже, чем желтая кофта футуриста Маяковскому в Петербурге-1913. Хотя ближе к финалу желтыми кофточками запестреет вся общага. Но Женя… с ней-то что? Кажется, гибель всерьез.

Главные герои «Фабричной девчонки» Панкова — его студенты. 4-й курс ГИТИСа. Они хороши и в «массовых сценах», единой волной юности: когда курсанты в тельняшках поют под три аккорда «Любимая, спи…» Евтушенко (и так видна честная желторотая неискушенность морячков-1956); когда девчоночья общага, сидя с ногами на двухэтажных нарах, вдруг вытаскивает гитары — и вместо предписанного разнарядкой и методичкой Щипачева поет Цветаеву, осваивая азбуку других отношений (сцена выразительна, как эссе социолога: так рождается новый человек).

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Но и основные роли «Фабричной девчонки» сыграны ими. Железная горожанка 1970-х с блатом в парикмахерской и мясном отделе явно зреет в юной лейтенантской жене Надюше. По курсанту Феде 1956 года (Василий Никитин) видишь, с каким бессильным гневом на истрепанном жизнью, обветренном, запьянцовском лице военный пенсионер Федор-1993 будет наблюдать за дележом и пилежом флота. Кульминация спектакля — Женя в обдерганной бязевой ночнушке у рампы.

В узел скорченная, газетой опозоренная, общагой облаянная, похожая на маленькую химеру, она шепчет сквозь слезы: «Здравствуй… страна героев… страна мечтателей, страна ученых». Худший грех советской цивилизации — беспощадный перевод лучшего человеческого материала на бетонном-лагерном-расстрельном-митинговом конвейере XX века, вечно на грани полной нищеты, с угрозой лишения койки в общаге и миски винегрета — безошибочно виден в этой сцене.

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Как и перед финалом: девчонки хлопочут, таскают — бодро, с рывка! — свои неподъемные фабрично-тюремные общежитские нары, поют что-то задушевно-строевое… А слева в беззвучном плаче заходится растрепанная Женя в желтой кофте. Серая, помятая, с фингалом под глазом — строго по Володину. Три дня проведшая на вокзалах: а куда ей, детдомовской, идти?

Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших

Золотой блеск труб полуподпольного джаза, безумные стиляжьи галстуки киношников, алые папки комсоргов, лагерные ватники отцов, цинковые ведра, драгоценные апельсины в авоськах, плакаты с высоткой МГУ, последние гармошки, первые гитары — все сплавлено в оттепель. Она — итог кровавой архаики ранней Страны Советов. И анамнез сегодняшней, вполне нашей жизни.

У кассы ЦДР на Соколе, на сайте театра — табличка: «На сегодня билетов нет».