«Фабричная девчонка». А. Володин.
Центр драматургии и режиссуры.
Режиссер Владимир Панков, художник Сергей Агафонов.
Нестерпимая радость духовых, целой толпы, устрашающего строя. Хрип репродуктора:
«Город Ленина вместе со всей страной готовится к встрече…» Пьеса четко датирована: осень 1956 года, оттепель (против всех природных условий!). Но в спектакле Владимира Панкова ясно виден и скрытый, глубинный смысл названия.
«Фабричная девчонка»? Да, детдомовская Женя встанет к прядильному станку в 18 лет. Как и комсорг Леля, мать-одиночка «с разъезда». И не поступившая абитуриентка Вера из Починка Смоленской области. И сирота при живом отце Надюша, невеста курсанта Феди.
Но тут ведь цех и общага ведут этакую амбарную книгу судеб. Одинаковых, как бобины ниток, как винтики, как жестяные кружки, судеб — расходного материала Страны Советов.
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Мальчикам — армейка. И стихи Володина о призывниках мирного времени: «Уставы, учения, чистка оружья. Почетные лагерники страны. Служили, служили, служили, служили… Бессрочное рабство. Шинели — ливреи». Девочкам — цех и койка, железные двухэтажные кровати-нары, палочка губной помады — ценность, личная вещь! И страх: куда дели зеленое одеяло?
Замужество. «Целая банка варенья была. Все съели… И я знаю, как мы будем жить. Вот так — шкаф, так — тумбочка…» Хобби: всей образцовой группой вязать будем… Вся жизнь гурьбой и гуртом, изнашивающая мальчиков-девочек быстро и беспощадно. Как солдатское белье.
В спектакле Владимира Панкова жесткие отрывистые реплики, луженое горло, погасшее лицо Анны Петровны (Анна Гуляренко)четко и устрашающе показывают, что сделает эта жизнь лет за двадцать пять с прелестными, сияющими, разными — даже в одинаковых черных сатиновых халатах и белых косынках — девчонками: Женей (Вероника Мохирева), Надюшей (Полина Синильникова), Лелей (Ирина Кругман). Вот это и сделает: так — шкаф, так — тумбочка…
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Бодрое безумие радионовостей в пьесе, плакаты 1950-х на видеоэкране и хрип маршей в спектакле Панкова, лекции о советской семье подчеркивают, лакируют общий абсурд.
Но бетонный монолит «простой советской жизни», перестоявший 1920–1940-е, в оттепель пошел первыми трещинками. Никто оставаться на конвейере фабричных уж не хочет. Они разбегаются, как умеют: замуж «в соцлагерь», к залетному оператору — «смотреть киноматериал…» Трещинами тут пошло все: даже освобожденный комсорг товарищ Бибичев (Геннадий Уланов) — бодрый, корявый, жуковатый, с красной папочкой, вечно прижатой к причинным местам, — пытается без слуха, без голоса напеть томную «Палому».
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Но этот робкий увертливый бунт кой-чего стоит. Особенно первым бунтарям.
Желтая кофточка фабричной девчонки Жени Шульженко в Ленинграде-1956 обойдется ей много дороже, чем желтая кофта футуриста Маяковскому в Петербурге-1913. Хотя ближе к финалу желтыми кофточками запестреет вся общага. Но Женя… с ней-то что? Кажется, гибель всерьез.
Главные герои «Фабричной девчонки» Панкова — его студенты. 4-й курс ГИТИСа. Они хороши и в «массовых сценах», единой волной юности: когда курсанты в тельняшках поют под три аккорда «Любимая, спи…» Евтушенко (и так видна честная желторотая неискушенность морячков-1956); когда девчоночья общага, сидя с ногами на двухэтажных нарах, вдруг вытаскивает гитары — и вместо предписанного разнарядкой и методичкой Щипачева поет Цветаеву, осваивая азбуку других отношений (сцена выразительна, как эссе социолога: так рождается новый человек).
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Но и основные роли «Фабричной девчонки» сыграны ими. Железная горожанка 1970-х с блатом в парикмахерской и мясном отделе явно зреет в юной лейтенантской жене Надюше. По курсанту Феде 1956 года (Василий Никитин) видишь, с каким бессильным гневом на истрепанном жизнью, обветренном, запьянцовском лице военный пенсионер Федор-1993 будет наблюдать за дележом и пилежом флота. Кульминация спектакля — Женя в обдерганной бязевой ночнушке у рампы.
В узел скорченная, газетой опозоренная, общагой облаянная, похожая на маленькую химеру, она шепчет сквозь слезы: «Здравствуй… страна героев… страна мечтателей, страна ученых». Худший грех советской цивилизации — беспощадный перевод лучшего человеческого материала на бетонном-лагерном-расстрельном-митинговом конвейере XX века, вечно на грани полной нищеты, с угрозой лишения койки в общаге и миски винегрета — безошибочно виден в этой сцене.
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Как и перед финалом: девчонки хлопочут, таскают — бодро, с рывка! — свои неподъемные фабрично-тюремные общежитские нары, поют что-то задушевно-строевое… А слева в беззвучном плаче заходится растрепанная Женя в желтой кофте. Серая, помятая, с фингалом под глазом — строго по Володину. Три дня проведшая на вокзалах: а куда ей, детдомовской, идти?
Сцена из спектакля. Фото — Олеся Хороших
Золотой блеск труб полуподпольного джаза, безумные стиляжьи галстуки киношников, алые папки комсоргов, лагерные ватники отцов, цинковые ведра, драгоценные апельсины в авоськах, плакаты с высоткой МГУ, последние гармошки, первые гитары — все сплавлено в оттепель. Она — итог кровавой архаики ранней Страны Советов. И анамнез сегодняшней, вполне нашей жизни.
У кассы ЦДР на Соколе, на сайте театра — табличка: «На сегодня билетов нет».
Текст Ивана исчез — посему, постараюсь ещё нежнее (хотя — куда уж нежнее?). Спектакль обажаемого Владимира Панкова поразил каким-то удручающим несовпадением его фирменной режиссёрской эстетики с пьесой А.М.Володина. Виртуозная пластико-музыкальная структура саунд-драмы застыла в пустоте, обернувшись дежурным ностальгическим телешоу вроде «Танцев со звёздами» или «Старых песен о главном», а от пьесы остались рожки да ножки в виде безбожно запоздалого студенческого капустника про недостаток личного пространства на фоне казарменного совка
Наверное, сбой какой-то и мой коммент исчез. Повторю свою печаль. Девушки с распущенными волосами, общежитские вилиссы в современной косметике с самого начала так свободны и распущены, что теряется конфликт свободы и несвободы. Бунт женского? На здоровье, но зачем вам эта пьеса?! Чтобы попеть солянку из песен 60 и прочих лет? Визг, хаос, нет человека…
Мощный «Демон» из Бишкека, «Три сестры» в БДТ (и не только, конечно) — вот драматическая и музыкальная планка Владимира Панкова. Думаю, что на этот раз режущий диссонанс спектакля с пьесой был вполне осознанным и в какой-то степени экспериментальным. Вот как бесспорно существует пласт уже классических мюзиклов по святая святых мировой культуры, от Шекспира и Сервантеса до Евангелия, — так и тут сделана попытка резко перевести стрелку, вернее, буквально столкнуть лбами молодую труппу с ранней володинской пьесой. Это читается! Но и потери неизбежны, на что реагируют предыдущие комменты.
Надежде Таршис. А не кажется,:что эстетически то, о чем Вы пишете, отстало лет на десять? Это лет десять назад мюзиклом можно было что-то взорвать. Теперь уж все взорвано, только история частного неформатного человека и общества-общежития не устаревает. А тут все как один — гомогенная масса и групповая идентичность…
Мюзиклам много больше лет, и они не взрывали ничего, а «переводили стрелку» с большой культуры — в массовое мифологизирующее сознание. Привела пример мюзикла как пример радикального сознательного перевода стрелки, с неизбежными очевидными потерями. Аплодирую формуле «гомогенная масса и групповая идентичность». Это жёстко, и это немало. У Володина шестьдесят с лишним лет назад Женька отчаянно ерепенится. Вот оно: убывание личности в сегодняшней ситуации.
Ну, так-то «Белый Петербург» Геннадия Тростянецкого был сильно позже, чем 10 лет назад. И театральную ситуацию (и в городе, и в жанре мюзикла) вполне себе «взорвал» (особенно если вспомнить поднятую в спектакле тему терроризма). Так что дело не в усталости жанра — дело в отсутствии интереса к этому жанру у новых поколений режиссуры
Спектакль вызывает крайне противоречивые эмоции. С одной стороны, все очень хорошо: артисты хорошо играют и поют, отлично сделаны детали-символы, потрясающе играют музыканты, хорошая идея с созданием фильма во время спектакля. Но с другой стороны, абсолютно не чувствуется уникальности в этом спектакле, ведь все детали настолько заезженные, что автоматически понимаешь, о чем хочет сказать автор, да и распущенные волосы и еще несколько нюансов вызывают вопросы. По итогу, по выходу из зала ощущение, что посмотрел хороший отчетник какого-нибудь курса музыкального театра.