«Когда я был таким, как ты».
Омский театр для детей и молодежи (ТЮЗ).
Режиссер Тимофей Греков, художник Владимир Сафронов, сценарист Наталья Рыбась.

Кажется, что почти каждый провинциальный театр в этом году отрабатывал военно-патриотическую повестку к юбилею Победы, но пандемия вмешалась и стерла, разметала планы театров. Так, Омскому ТЮЗу пришлось выпускать свою премьеру лишь осенью.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Год назад мы с Марией Кожиной опубликовали материал о жизни и морально-нравственном и творческом состоянии Омского театра для детей и молодежи. И тогда отметили внутреннее разделение всей творческой повестки на два лагеря: режиссера Рогулькина и идущей к нему в некой оппозиции режиссерско-актерской братии из Тимофея Грекова, Максима Пешина и завлита театра Натальи Рыбась. Возникает ощущение, что руководство театра прислушалось к нашим комментариям (потешим себя недолго мыслью о том, что театральная критика еще хоть на кого-то может оказать влияние), и в минувшем сезоне мы увидели работу Максима Пешина — он поставил на Большой сцене вторую пьесу Дмитрия Данилова «Сережа очень тупой». А Греков и Рыбась продолжительное время работали над созданием на первый взгляд «датского» спектакля к юбилею Победы.

Его идея тематически пересекается с постановкой Анджея Бубеня «Детство 45-53», поставленной по книге рассказов Людмилы Улицкой в «Балтийской доме». Пред нами истории тех, кто во времена Великой Отечественной войны был ребенком, помладше, постарше… Отсюда и название спектакля — «Когда я был таким, как ты», которое намекает на то, что спектакль адресован детям и подросткам, ведь «ты» в заглавии — это про них… Первая ассоциация — школьное сочинение. На видео чья-то рука аккуратно выводит буквы заглавия пером, неторопливо и внимательно: сразу вспоминаешь собственные тетради с сочинениями на темы к 9 Мая, с историями своих участвовавших в войне родственников. А еще уроки, когда ветераны приходили в классы, чтобы вживую пообщаться и рассказать обычно довольно откровенные и страшные, без наносного героизма, истории о военных буднях и бытовых трудностях. Есть ли в современных школах такие уроки? Могут ли еще ветераны приходить к ребятам? И долго ли еще смогут? Идея спектакля Омского театра для детей и молодежи весьма гуманистическая, по сути, весь спектакль и есть такой урок, встреча, только истории рассказаны не лично, а через режиссерскую оптику.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Главное определение, которое крутится в голове после этого спектакля, — аккуратность. Он выстроен до предела скрупулезно, он точь-в-точь как строки, написанные ровными, кругленькими, но не каллиграфическими буковками… Формально же он организован довольно просто. На проекции, как окна проезжающего мимо поезда, проносятся фотографии военного времени, так быстро, что их невозможно рассмотреть. Но потом ход замедляется, перед нами зависает портрет персонажа — и вот уже один из молодых артистов ведет речь от имени то шестнадцатилетней Лии, то маленькой Раечки…

Начинается все с монолога артистки Вероники Крымских — она берет интонацию искреннюю, без лишних украшательств, ее голос не всегда справляется даже с камерным пространством спектакля, но она перед нами — и впрямь маленькая девочка, не по годам серьезная. Кажется, что весь спектакль артисты будут говорить с нами так же просто и искренне. Но по мысли режиссера, как станет понятно чуть позже, артисты должны изображать своих героев, а не передавать истории. И зачастую, заигравшись с акцентами и манерой, они теряли нерв и сердце того или иного рассказа.

Все отрывки внутренне можно разделить на «сделанные» и «настоящие» (всего их в спектакле тринадцать). И на примере Надежды Костюк, которой достались две героини, можно увидеть существенную разницу между ними.

Сначала она появляется в первом акте и, на контрасте с искренней и предельно молодой Вероникой Крымских, читает историю девочки, представляя перед нами совершеннейшую старуху (голосовые характеристики артисты перенимали с записей ветеранов). Актриса появляется в пальто и платке, затем происходит развоплощение в девочку, но интонации и манера остаются прежними. И вот в самом зачине начинает ломаться аккуратный строй, начинаешь теряться в неискренних, формально воплощенных актерских работах, которые заключались в том, чтобы перенять голосовую манеру, а не погрузиться и передать переживание, найти отклик внутри себя. Во втором акте мы снова увидим Надежду Костюк, но на этот раз совершенно иную — ни одной старческой черты. Она прекрасная травести, исполнившая в репертуаре ТЮЗа, пожалуй, всех известных сказочных девочек: от Дюймовочки до Элли из «Волшебника Изумрудного города». И сейчас перед нами тоже маленькая девочка, детдомовская, но с невероятной страстью к книгам и желанием доказать всем, что она ничуть не хуже детей из обычных семей. Пожалуй, это один из самых сильных эпизодов спектакля, созданный почти незаметными мазками, без очевидного решения, и потому такой искренний и правдивый.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

На этом красноречивом примере видно, что правила художественного мира спектакля режиссером не до конца определены, начиная с вопроса, кто перед нами — старики или дети, и заканчивая разбившейся в одночасье четвертой стеной. Все истории, за исключением одной, монологи. Но в отрывке Евгения Сухотерина вдруг возникает диалог: персонаж начинает отвечать на вопросы интервьюера, звучащие в записи. Далее этот неаккуратный прием не повторяется ни разу — остается лишь недоумевать, зачем это было?

Тем не менее, полотно Тимофея Грекова эмоционально живое. Авторам спектакля удалось обойтись без явной спекуляции даже в тематически очень сложных сценах, например, в рассказе о штабелях трупов в блокадном Ленинграде, или в сюжете, когда герой Данила Супруна пишет письмо папе, который уже мертв, — история рассказана с точки зрения ребенка, который пока, в силу отсутствия жизненного опыта, не понимает, в чем безысходность и ужас событий.

Но композиция ломается и во втором акте, когда возникает общая сцена с застольем с чудесным женским акапелльным пением. И если ансамблевые сцены — например, когда дети играют в войну, или танцы в отрывке суворовца (Дмитрий Керн) дополняли повествование, логично встраивались в композицию, то большой отрывок пирушки выглядел избыточным, искусственным и непропорционально объемным.

К общей скромности в один ряд встает и визуальное решение (художник Владимир Сафронов): жизнь маленьких героев — это жизнь на чемоданах, из которых они строят и игрушечные боевые укрепления, и школьные парты, и даже маленький окоп, в котором одна из героинь прячется от обстрелов.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Позиция режиссера аккуратна в высшей мере, он старается рассказать истории ветеранов, но путается в подаче, голосах, точках обзора. И все же в этом спектакле уже тысячу раз упомянутая здесь искренность проглядывает довольно часто. Это не назидание юному поколению, а не совсем стройная попытка поговорить по душам. Авторы спектакля не считают свою целевую аудиторию глупой или трусливой, «Когда я был таким, как ты» заявляется как разговор на равных. Но вот эмоциональная включенность актеров в этом спектакле настолько разная, что складывается впечатление, будто репетировали с артистами разные режиссеры, один — формалист, а другой — интуит. И интуит в этом дуэте, безусловно, более талантлив.