На фестивале «Школа. Студия. Мастерская» показали спектакль «Мастерской Петра Фоменко»

«Проклятый Север». Театральное сочинение 3-й стажерской группы «Мастерской П. Н. Фоменко» по мотивам рассказов Ю. Казакова.
Автор идеи Денис Аврамов, режиссер Полина Айрапетова.

Стажеры 3-й группы «Мастерской П. Н. Фоменко» выбрали для самостоятельного театрального сочинения и для фестиваля «Школа. Студия. Мастерская» прозу «первого стилиста нашей литературы» (по словам А. Битова), «лучшего прозаика нашего времени» (по словам В. Аксенова), писателя с обостренным обонянием, способного словом передать запах, узаконенного наследника Бунина в советские 60-е. Выбрали прозу Юрия Казакова.

В рассказах Казакова важны не столько настроенческие пейзажи, сколько шестидесятническая прелесть неуловимостей, подтексты, невысказанный драматизм и принципиальная бесфабульность. Молодые «фоменки» выбрали его северные рассказы (те, о которых Д. Быков говорит, что они, пожалуй, скучноваты, в отличие от Казакова позднего), постелили на сцене деревянные мостки — и тем самым как бы посвятили свой спектакль «Проклятый Север» классической постановке Мастера «Одна абсолютно счастливая деревня». Правда, у Фоменко жива была всякая божья тварь — и корова, и птица (одной абсолютно счастливой деревней оказывался Божий мир), — а тут живут и действуют только люди. Но люди так же, как когда-то на маленькой сцене Мастерской, перебегают с доски на доску, с усердием имитируют деревенский говор и не скрывают игровой природы происходящего.

А. Миххалев (Николай), М. Большова (Соня).
Фото — А. Белякова.

Один актер, переодеваясь за кулисами для следующего эпизода, примеряет несколько образов.

Прекрасная Мария Большова из некрасивой учительницы Сони, «олитературивающей» до героя-любовника пьяного деревенского ветеринара Николая, превращается в красавицу Алену — лучезарную сожительницу уникального певца-бакенщика Егорушки, а затем и в рыжеволосую официантку-финку, не считая немой бабки с выдвинутой вперед челюстью, недвижно сидящей на северной завалинке…

Андрей Миххалев из разухабистого долговязого Николая превратится сперва в узнаваемого, очень достоверного финна-паромщика (фамилия Миххалев с двумя «х» не выдает ли эстонских корней?), а затем — в законе театральной травестии — и в обмотанную платками хозяйку деревенской гостиницы, привечающую приезжих…

Автор идеи спектакля Денис Аврамов, припудрив бороду, исполнит деда Михея, затем — тоже бородатого, но с сединой исключительно в душе, художника, а режиссер Полина Айрапетова будет дрейфовать от поморской бабки Марфы до столичной писательской подружки Вики и толстокосой красавицы Ленки, явной внучки бабки Марфы, которая долго ждала писателя, но вышла замуж за кого-то в Архангельск…

Язык спектакля — тоже оттуда, из 1970-х, он до некоторой степени архаичен (так же, как, например, и язык спектакля Г. Козлова «Живи и помни», они эстетические родственники). Думаю, в обоих случаях эта архаичность лирическая, это поклон прекрасному советскому театру и Учителям: живи и помни.

Спектакль имеет правильный и трогательный подзаголовок: «Пробы и ошибки». Отлично! Всем бы спектаклям такой подзаголовок, было бы проще. Пользуясь скромностью стажеров, скажу пару слов как раз о пробах и ошибках.

П. Айрапетова (Вика), Д. Аврамов (Агеев).
Фото — С. Петров.

Давно не читанный Казаков живет в сознании кадрами легендарной ленты М. Калика «Любить», и казаковская новелла о том, как «Круглый» и «Светличная» мотаются целый день по Москве, и им негде приткнуться, звучит в памяти музыкой Таривердиева. И Светличная все время молчит, а потом уезжает на свой Север… Этот рассказ есть и в спектакле, только там никакая не Светличная с прозрачным русалочьим взглядом, а черноволосая деревенская Ленка (Полина Айрапетова), крепко любящая заезжего писателя. Он не приедет на Север, и она выйдет замуж в Архангельск, но почему писатель не приедет — спектакль нам не откроет, это не его забота — психологические тайны, и замужество Ленки окажется просто сюжетной деталью. Подтекстов здесь нет, а бессюжетность несколько потеснена характерностью и как бы этнографизмом: говор, повадка, вроде бы такие «Братья и сестры»… Ошибка ли это относительно казаковской прозрачной «белоночной» прозы? Думаю, да.

Впрочем, точно такую же «ошибку» совершал когда-то и Фоменко в спектакле «Добро. Ладно. Хорошо» (Театр Комедии). Сделав когда-то в соавторстве с В. Егоровым для него инсценировку по повести В. Белова  «Целуются зори» с ее белыми вологодскими ночами, — я поехала в родную Вологду и привезла Петру Наумовичу несколько бобин из диалектологических экспедиций. Ну чтобы не было в спектакле развесистой клюквы, чтобы вологодский говор не перепутался с архангельским (как можно спутать? — казалось мне), уж не говоря о нижегородском. Чтобы артисты знали правильную, подлинную мелодику речи. Но Фоменко, который по части говора и этнографизма, видимо, был, как говорится, не любитель, быстро записал на эти кассеты Мендельсона, или Баха, или что-то там еще (он же был меломан), а затем, обозначив себя на афише нашим соавтором, хотя соавтором не был, — поставил спектакль безо всякого внимания к подлинности и натуре: актеры много лет плясали общеупотребимую театральную кадриль и ворочали кто во что горазд — от «чего» до «чаво», включая «че»… Это было трудно перенести, но что ж делать — не тяготел Петр Наумович к правде в этом смысле. Правда игры — да. Этому и следуют нынешние стажеры, хотя поначалу нам предлагается как будто сценическая подлинность: в том, как играет старуху П. Айрапетова (она же режиссер спектакля), как ворочает по-северному, подозреваешь как раз желание правды, вспоминаешь веркольский говор кацманят (у нас, в Питере, как вы понимаете, свои традиции работы с говором — и традиции великие).

Сцена из  спектакля.
Фото — С. Петров.

В том, как движется (а во втором акте останавливается) рассказ о поморах и горожанах, есть театральное обаяние талантливых артистов, но им больше сгодился бы другой автор — без таланта к тонким «обонятельным» материям и печальным атмосферным подтекстам. Может быть, больше подошел бы кто-то из «деревенщиков» с их противопоставлением людей города и деревни, поскольку именно на этой оппозиции и строится спектакль. Может быть, Шукшин с его сюжетной ясностью, более открытой болью и таким же юмором.

Юмор — очень привлекательная черта спектакля. Что пьющие и поющие поморы, перевешивающие свои окошки с доски на доску (я в домике), что никчемные горожане, художники и писатели, прибывающие сюда на натуру из городов-спрутов подпитаться настоящей жизнью, — даны с приятным актерским отстранением. Но и общих мест на единицу сценического времени во втором акте, когда экспозиция закончилась и надобно что-то делать, — оказывается многовато. Проба рискует перейти здесь в ошибку композиции.

«Проклятый Север» точно встал в программу фестиваля «Школа. Студия. Мастерская» с акцентом на первых двух словах и на идее сохранения традиции. Что запомнится точно — талантливые артисты. Ну а Казаков, видимо, еще позвучит некоторое время голосами Круглого и Светличной. Вернее — их молчанием.