В репертуар театра «Приют комедианта» вернулся спектакль, сделавший ему славу. Самую настоящую, не дурную: количество копий, сломанных вокруг «Лира» Константина Богомолова 5 лет назад, перешло в качество. От «Приюта» теперь все время ждут столь же будоражащих открытий и страшно удивляются, когда их не происходит на каждой премьере. Константин Богомолов с незапамятного 2011 года превратился не просто в известного режиссера, а в притчу во языцех — и для «прогрессистов», и для «традиционалистов», коих, правду сказать, наросли тьмы—тьмущие.

Спустя всего один триумфальный, золотомасочный сезон Богомолов сам закрыл свой проект — мол, «спектакль преисполнился самодовольством, а артисты — чувством успеха». За время отсутствия «Лира» на сцене атмосфера сгустилась. Канули в Лету общественные бурления 2011–2012 годов, на волне которых «Лир» воспринимался как хороший анекдот об операции «Преемник», как капустник на тему прошлых и текущих событий, полный толстых намеков и откровенных выпадов против всяких идеологических клише. Театральные битвы, переходящие в уголовные дела, выглядят уже не сюрреалистическими явлениями, а рядовыми элементами отечественного культурного пейзажа.

«Лир» — с теми же актерами и той же сценографией — вернулся в другую страну. Это было очевидно перед летними московскими показами, когда некий активист (оставим его безымянным), насмотревшись YouTube, подал заявление в полицию с требованием закрыть спектакль «за экстремизм». Это стало ясно и в Петербурге, где пока обошлось без жертв с оскорбленными чувствами. Действующие лица «Лира» теперь осторожны: Роза Хайруллина в роли Лира больше не матерится на сцене. Нет икон в руках Ульяны Фомичевой, Геннадия Алимпиева и Антона Мошечкова с ночными горшками на головах. Никто сладострастно не терзает надувную куклу, разрисованную картой России, без упоминания которой не обходился в свое время ни один пересказ постановки. И выяснилось, что не в кукле и мате вся фишка.

Мелкая нарезка из Шекспира, Ницше, Пауля Целана, Самуила Маршака и Откровения Иоанна Богослова стала плотнее. Актеры в роли женщин и, наоборот, актрисы в ролях мужчин играют еще точнее и холоднее: это вам не комедия с переодеваниями, а конструкция, которая лишает всех персонажей гендерной идентичности и вместе с ней человечности. В тесном антураже из разрушающихся кремлевских стен под хронологию Великой Отечественной, бесстрастно зачитываемую в микрофон, действуют не люди — фигуры. И действуют быстро.

От бытового застолья с разделом страны под оливье и водочку до плясок под Rammstein после удачного авианалета, от пространной цитаты из энциклопедии про бессмертие раковых клеток до мультяшного вырывания глаз штопором, от секса с револьвером до неофициального гимна ГУЛАГа под гитару — эти «веселые картинки» не рассыпаются на коллекцию театральных трюков, а сплетаются в прочную ткань повествования. Только рассказ ведется про все сразу — про бесчеловечную природу войны и власти (советской и не только), про антисемитизм, про вожделение и насилие, гнев и глупость, про корни зла… В общем, про жизнь. И даже смерть не в силах остановить дурную бесконечность, точнее, бесконечность всего дурного, что заложено в человеческой природе. Пирующие в финале трупы (снова с оливье, водкой и селедкой) празднуют жизнь после конца света. Который, как пишет Богомолов, уже произошел, просто мы не заметили.

По возвращении на царство «Лир», похоже, перестал быть персонажем общественно—политической жизни, зато обратился в факт искусства, многослойный и многозначный, как и положено хорошему искусству и подлинному факту. Возможно, перестав быть злобой дня, этот спектакль затронет нерв десятилетия как минимум… Но это мы узнаем, если «Лир» проживет несколько сезонов и не будет закрыт автором — или кем—нибудь еще.