Премьера спектакля москвича Константина Богомолова «Лир. Комедия» в «Приюте комедианта» обманула ожидания многих зрителей и профессионалов, но не считать ее явлением в петербургском театре нельзя.

На программке — чистой воды Уорхолл: вариация на тему диптиха Мэрилин Монро с лицом Розы Хайруллиной и констатация того, что «автор: шекспир» (именно так — с маленькой буквы). Внутри (кроме списка осоветченных героев, например, «Самуил Яковлевич Глостер» вместо графа Глостера), подробная «инструкция к применению» — акт милосердия режиссера по отношению ко всем неподготовленным к дальнейшим событиям. Из «инструкции» можно узнать, что действие «Короля Лира» перенесено в Москву и Подмосковье 1941 — 45 годов, а текст пьесы состоит не только из перевода Михаила Кузьмина, но и отсебятины (так и написано!), к которой хочется причислить также указанное цитирование Ницше, Целлана, Маршака, Шаламова и Иоанна Богослова. Далее приведено некое текстовое режиссерское рассуждение о конце света, который Богомолов приравнивает к Великой Отечественной. Ее гул, созвучный с напряженным гулом авианалетов или ждущего режима атомной электростанции, будет давить на уши зрителям («…когда начали мне на голову капать холодною водою». Н.В. Гоголь «Записки сумасшедшего») все три часа действия.

Для усугубления «текущего момента» на сцене есть: тазики с оливье и винегретом, водка, карта СССР, татуировкой нанесенная на надувную бабу, пение русских застольных песен (Хайруллина, играющая Лира/Сталина, в этом неподражаема), отечественные гимнастерки, ремни и галифе, гнусный в своем назначении советский сумасшедший дом (Боже, как надоела нелюбовь к Совдепии, транслируемая посредством искусства!), подобие нацистских повязок на рукавах и бесподобные звуки мата, которыми Лир выражает свое отношение к варягам. Декорация, окрашенная в кирпично-охряной цвет, бесспорно, символизирует кремлевские стены, а воронка межстенного коридора являет собой условный выход из преисподней (а вы думали, где действие происходит?), бежать откуда можно только на лифте. После первых «тактов» усугубления понимаешь, что обещанного превращения трагедии Шекспира в черную комедию здесь не случится, в лучшем случае покажут фарс на тему отношений хозяина и челяди. Лучшее высказывание Богомолова, касающееся непосредственно Шекспира, заключается в том, что женские роли он поручает мужчинам, а мужские — женщинам. Режиссер весьма очевидно констатирует, что все мужчины в этой трагедии Шекспира слабы, нерешительны и глупы, а женщины берут на себя управление, защиту и ответственность. Но, увы, это высказывание тонет в общем потоке заданного изначально балагана. Множественные броские и подробные в исполнении визуальные метафоры никак не связаны с сюжетной линией Лира (она все же сохранена наметками), а оттого кажутся чуждыми происходящему, и рядовой зритель, настроенный на попытку «найти, наконец, смысл», их тоже никак не улавливает. И это не говоря уже о том, что от некоторых режиссерских «выражений», наподобие штампа уравнивания фаллоса с дулом пистолета или ультареалистичного принародного откусывания языка Корделии Лировне Лир (Павел Чинарев), тошнит. Некоторые потуги на многозначительность, наподобие долгой поездки Эдгара (Юлия Снигирь) и Глостера (Ирина Саликова) в лифте смешны до колик. А представление соратников Сталина в виде вареных раков, символизирующих раковую опухоль, которой поражено государство, в сочетании с чтением текстов из медицинской энциклопедии бестактно и примитивно до пошлости…

Была когда-то на Руси волшебная игра в бирюльки — мастерски вырезанные из дерева или кости крошечные копии бытовых предметов (обычно штучек десять), которые из общей кучки надо было растаскивать махоньким крючочком, стараясь не потревожить соседние. Богомоловские бирюльки многочисленны и свалены в столь объемную кучу, что при попытке достать одну, обязательно упустишь другую. Вообще создалось впечатление, что режиссер, работ которого по понятным причинам петербургский зритель доселе не знал, захотел в одном спектакле показать все, на что он способен и все, что он видел, читал, запомнил, понял — от Иоанна Богослова до Уорхолла. Такие вот бирюльки неплохо образованного человека, со смутным подтекстом «А ну-ка, разгадайте, что — не можете?». Спору нет, любой спектакль должен быть пищей для ума и должен провоцировать работу мысли, но для этого не надо низводить эстетику Шекспира до уровня «Вредных советов» Остера в ТЮЗе (если кто еще помнит)…

В такой какофонии режиссерских реплик «по поводу» кажется странным, насколько точна игра некоторых актеров. Образ Георгия Маленкова (по спектаклю его фамилия Альбани, что приравнено, должно быть, к герцогу Альбанскому) скурпулезно создан актрисой Ульяной Фомичевой, изумительно передавшей сами «ужимки и прыжки» партийцев такого масштаба. Честная душа и искренность Эдгара в исполнении Юлии Снигирь очевидны, как и сверхженственность кокетки Реганы Лировны, представленной обаятельным Антоном Мошечковым. Впрочем, его харизма, как и надрывный тон Татьяны Бондаревой в роли Заратустры, и чеканная безынтанационность Алены Старостиной в образе Эдмонда Глостера зрителям уже хорошо знакомы по другим работам этих актеров — эксплуатация их индивидуальных возможностей, более похожих на игровые штампы, проведена «по полной»… Грустно, очень грустно. Но уныние, как предупреждает в своем «программном» откровении режиссер Богомолов является тяжким грехом. Предаваться ему не стоит: быть может, кто-нибудь в ближайшее время все же поставит Лира так, чтобы сообщить пищу не только уму, но и сердцу, изголодавшемуся по Театру и Шекспиру «с большой буквы»? Видать, не доросли мы еще до европейского режиссерского театра, хотя он активно начинает проникать и в Петербург. И дорастем ли после Акимова, Опоркова, Товстоногова, Корогодского, Додина и других режиссеров, создавших и поддерживающих ныне то, что еще можно назвать «петербургский театр», театр, в котором самовыражение режиссера всегда было вторично, а первично — уважение к зрителю и драматургии…