Однажды он написал в своем блоге: «Конец света уже был. И приторный запах тянется из прошлого… Он почему-то для меня концентрируется в Великой Войне… Когда из людей варили мыло. Или трупами мостили дорогу к Берлину, хотя в этом не было уже надобности… И важно даже не то, что это было, а то, что мы это пережили. Точнее, наши предки. Они сначала как-то жадно и первобытно звали эту кровь. Заклинали. Потом лили ее. А вслед народились мы. Уже с этой генетической информацией в себе — что вот это возможно».
Явное тому подтверждение — нелинейное, раздробленное, утратившее целостность искусство. Этот пост в итоге стал эпиграфом к его трагикомедии «Лир», поставленной в петербургском «Приюте Комедианта». Вспыхнувшая полемика среди петербургских зрителей, поделившихся на ярых сторонников и противников спектакля, докатилась до Москвы. И когда Театральный центр «На Страстном» организовал столичные гастроли «Лира», пришлось в спешном порядке устраивать «Театральную бессонницу» (дополнительный ночной показ), чтобы попали все желающие. Противники спектакля уверенно обвиняют режиссера в банальности, как будто постапокалиптическая картина мира стала совсем уж общим местом на театральных подмостках. Сочувствующие с жаром предлагают свои объяснения неожиданным сюжетным поворотам, возникающим от встречи разных текстов и эпох, потому что «Лир» по-настоящему интересен.
Вневременная трагедия обрела вполне конкретное время действия — «сороковые, роковые». Соавторами Шекспира оказались певец сверхчеловеческого Ницше и немецкий поэт еврейского происхождения Пауль Целан (переживший войну, но потерявший в концлагерях всю семью, уроженец Черновиц, оккупированных поочередно сталинскими и гитлеровскими войсками), Варлам Шаламов и Самуил Маршак, «Откровение Иоанна Богослова» и тексты медицинских справочников, которые звучат в спектакле жутковатой поэмой — про бессмертие раковых клеток, про изощренность карательной советской психиатрии.
Шекспировские герои обзавелись именами-отчествами из советской истории (и не только): Семен Михайлович Корнуэлл, Самуил Яковлевич Глостер (Ирина Саликова), посол Европы в нашей стране (именно так, не «в СССР») господин Заратустра (Татьяна Бондарева) и так далее.
А еще махнулись полами: гладко и не очень выбритые Гонерилья Лировна (Александр Кудренко или Геннадий Алимпиев), Регана Лировна (Антон Мошечков) и Корделия Лировна (Павел Чинарев) и их женоподобные мужчины затеяли дьявольский карнавал живучей смерти и цветущего вырождения. В роли Лира — Роза Хайруллина, великая актриса, как никто сегодня способная на «бешенство риска». Ее портретами в стиле Уорхола украшена программка и стены сужающегося кабинета цвета кирпича или засохшей крови (цвета Кремля), который заканчивается лифтом — воронкой, сливом, кратером. Исходя из обстоятельств времени, проще всего было бы составить рифму: Лир — Сталин (к тому же в спектакле есть немало указаний на «отца народов»). Но существо, которое играет Хайруллина, — не Лир и не Сталин, а точно сама старость — вздорная, жалкая, обреченная и цепляющаяся за жизнь, вздорная и закомплексованная. Лир болен раком — автор столь сложносочиненного спектакля дает такое простое, «слишком человеческое» объяснение основной интриге шекспировской трагедии: почему король изгоняет любимую дочь за несколько непокорных фраз. Рак — причина Лировой озлобленности, быстро перешедшей в сумасшествие.
С ловкостью фокусника Роза Хайруллина предъявляет публике все новые и новые психологические гэги этой великой мужской роли. Жутковатое совокупление напоследок с «картой Британии» — резиновой куклой из секс-шопа. Смешной бессильный мат старика, так и не выучившего языки (Лир может только догадываться по лицу, что Заратустра и полиглот Глостер вовсе не его слова переводят). Скорбное молчание пациента психушки со слезами в глазах, познавшего эффективность лечения электрошоком, галоперидолом и аминазином. Жалобное поскуливание загнанного старика — последний аргумент в борьбе за жизнь. По-бабьи и по-блатному затянутая песня «Не для меня придет весна».
Но Лир еще и источник метастазов всей страны. Устраивая пирушку с ближайшим окружением, Лир — Хайруллина обкладывается бутафорскими раками под бесстрастный комментарий: «Сцена представляет собой символическое изображение вождей как раковых клеток, поразивших страну». Старая высохшая Гонерилья Лировна, визгливо вытаскивающая у себя из-под белья вцепившихся тварей, или кокетливая Регана Лировна, чья жутковатая «беременность» (горб) позже закончится выкидышем, оставшись владелицами отцова наследия, бессильно сражаются с раком (раками) — им, недоучкам, и невдомек, что раковые клетки погибают только вместе с хозяином-страной. Рослая диковатая младшенькая, Корделия, «она в семье своей родной считалась девочкой чужой» — бубнит ссохшемуся отцу что-то книжное, поразившее ее девичий разум (из Ницше), что-то про полноту и завершенность, которая обретается в своевременной смерти. На Лира в этот момент страшно смотреть.
Но посол всей Европы, белокурая бестия Заратустра (Татьяна Бондарева) присматривается к девушке еще внимательнее — до чего подходящий кадр! — и заполучает ее в подруги — зареванную после домашнего скандала, в детских варежках на мускулистых ручищах и с коньками в придачу. Сбегая в юношеском максимализме из родного дома, Корделия еще не представляет себе ледяной ужас брачной ночи с героическими философствованиями вместо любовных признаний и прицельным расстрелом вместо любви. Обращенная в новую веру Корделия со свастикой на рукаве прилетит освобождать пораженную метастазами страну на «юнкерсе». Одной из ее многочисленных жертв станет герцог Корнуэлл. Политика Лира привела к оккупации страны. А значит, здесь не осталось в чистом виде виноватых и правых, жертвы и палачи поменялись местами и уравнялись в правах.
Отдельной, но очень важной интермедией становится тема Самуила Яковлевича (Глостера) и его сыновей — законного сына Эдгара Самуиловича, еврея, и незаконного Эдмунда Самуиловича, русского по матери. Тезка Глостера по фамилии Маршак никогда секретарем Союза советских писателей не был, но даже литературный путь его от создания «Сионид» до «Красного дня календаря», от переводов шекспировских сонетов до переводов стихов Мао Цзедуна, говорит о многом. В спектакле Глостер — тишайший интеллигент, знаток языков, конформист с печальными глазами (самурай Корнуэлл, словно выскочивший из гиньоля, выкрутит их штопором), прочтет «крамолу» законного сына, где есть страшное слово «Господь», и запрячет его в психушку — как бы тиран Лир не прознал. Но Лир вскоре и сам окажется тишайшим пациентом Института им. Сербского, а сосед по палате Заратустра убедит молодого человека, что «Бога нет, Бог умер». Все смешалось в доме Лира.
Зато незаконный сын (красавица Анна Чиповская) пойдет к власти по головам: его (ее) истинная природа будет рваться из бесстрастного существа, как женские чары — из военной формы, от закованного в сапоги и гимнастерку бесполого адъютанта до красотки в банном халате с распущенными волосами. Только что заставившей замолчать главного врага — Корделию. Буквально замолчать, откусив ей (ему) в поцелуе язык — Богомолову все больше хочется быть «не комильфо» на сцене.
«Жизнеутверждающий» финал оказывается самым горьким моментом спектакля. Война окончена, семья Лира снова собирается «на трибуне Мавзолея» и за семейным столом. Как гамлетовский «пирог поминный», на стол вновь несут оливье и селедку, оставшиеся с того дня, когда Лир делил(а) Британию. Мертвые отличаются от живых только пятнами крови на рубашках (точно по Целану: «Золото волос твоих, Маргарита, / Пепел волос твоих, Суламифь»). Разве что Лир с Корделией приучились курить в местах не столь отдаленных. Бог умер и унес с собой право на катарсис, оставив людям лишь дурную бесконечность, мало чем отличающуюся от небытия.
Комментарии (0)