«Заводной апельсин». Э. Бёрджесс.
Камерный театр Малыщицкого.
Режиссер Дмитрий Крестьянкин.

Дмитрий Крестьянкин — «плохой» режиссер. Он, в общем, и сам не скрывает этого, даже театр свой так назвал. В соответствии с тенденциями актуального искусства, Крестьянкин не стремится к совершенству формы. Тип театра, которым он занимается, не предполагает использования сложных и дорогих декораций, виртуозного актерского исполнения и сложных концептуальных решений. Это театр прямого высказывания, с понятной и часто социальной проблематикой, на первый план в котором выходят честность замысла и выстраивание горизонтальных отношений, с залом и друг с другом.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Таков и его «Заводной апельсин». Вот почему, если сравнивать эту постановку со знаменитым фильмом Кубрика (а сравнение неизбежно, что подчеркивают и сами авторы спектакля, транслируя легендарную кинокартину в фойе), первое, что бросается в глаза, — это разность визуальных решений. Энтони Бёрджесс создал особенный мир, антиутопию со своим языком и стилем. И если фильм Кубрика ошеломляюще красив, роскошен и элегантен, то театральный эквивалент романа лаконичен и предельно условен. Дмитрий Крестьянкин иначе расставляет приоритеты. «Заводной апельсин» в его прочтении — рассуждение о подростковом бунте. Слово «подросток» здесь будет ключевым. Именно поэтому в спектакле так акцентируются слова Алекса (которых, кажется, в фильме и вовсе нет): «А мне ведь было всего 15 лет». «Заводной апельсин» Крестьянкина — это история взросления. И футуристическая действительность Бёрджесса превращается тут во враждебный мир, который окружает подростка. Люди здесь — не люди, а зомби. В страшных, бездушных существ обращаются персонажи в тот момент, когда попадают в поле зрения Алекса. Превращение это осуществляется буквально: артисты надевают на голову маски, напоминающие мумифицированные головы мертвых (художник Анастасия Котова). После того, как герой проходит лечение, он тоже надевает маску. Так, надо понимать, обозначен момент расчеловечивания персонажа, буквального обезличивания, зомбирования. Он становится таким, какими видел всех остальных вокруг себя.

Алекс — молодой эстет, предпочитающий Бетховена и галлюциногенное молоко. На эту роль, на мой взгляд, был очень удачно выбран Александр Худяков. Обладая отрицательной привлекательностью и открытой детской улыбкой, актер в образе Алекса одновременно опасен и наивен. Он упивается насилием и строит свое существование только вокруг него. Пройдя лечение, Алекс больше не испытывает потребности в агрессии, но не может и за себя постоять. Его жизнь оборачивается катастрофой. Вот в этот момент он и надевает маску. То есть герой как бы лишается своего лица, социум принуждает его укротить свою истинную природу.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Хочется верить, что насилие в данном случае для режиссера — лишь метафора, символ необузданного бессознательного. В противном случае можно подумать, что автор спектакля оправдывает поступки юного головореза. Впрочем, никаких утверждений в спектакле нет. Отчасти он носит структуру форума. В специально отведенные для этого моменты Александр Худяков выходит из роли и напрямую обращается в зал. «Как вы думаете, справедливое ли наказание получил Алекс?» — спрашивает артист у зрителей. Возможно, исследование природы зла (что обозначено авторами в анонсах и программке) должно происходить именно в эти перформативные моменты, в процессе общения с залом и обсуждения темы. По крайней мере, на материале романа оно едва ли возможно. «Заводной апельсин» Бёрджесса — скорее концептуальный, чем психологический. Акцент в нем делается на оригинальности формы. Энтони Бёрджесс создает карикатурный мир будущего, как и положено антиутопии, для критики современности с интеллектуальных и эмоциональных позиций. Автор критикует любые проявления надругательства над личностью, будь то бессмысленное насилие или «механическое перевоспитание» с попыткой модификации сознания. Дмитрий Крестьянкин воссоздает в своем спектакле практически весь событийный ряд романа. В определенные моменты выходя из роли, Александр Худяков рассказывает о тех сюжетных поворотах, которые не вместились в сценическую версию. Исследование предполагает момент погружения и изучения конкретных жизненных ситуаций и психологических нюансов. Роман, написанный как критика общественного строя, основан на обобщении. Конкретика и обобщение — явления практически противоположные. Именно поэтому потребовались те самые моменты выходов из роли, когда артисты делятся непосредственным, личным опытом. «Когда мне было 15, — говорит исполнитель главной роли, — я воровал в магазинах, а теперь мне 30, и я женюсь».

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Так и Алекс, повзрослев, теряет интерес к насилию. Финал спектакля решен в соответствии с литературным первоисточником. Если в киноверсии романа Алекс, пройдя неудачный путь перевоспитания, возвращается на исходные позиции, то в спектакле Дмитрия Крестьянкина герой задумывается о продолжении рода.

«Не хочу больше убивать, хочу сына», — словно говорит он подобно капризной принцессе. И становится страшно за этого еще не рожденного малыша…

В своем спектакле режиссер показывает нам мир глазами подростка. Это пугающая, недружелюбная реальность, где он ощущает себя отчаянно одиноким. В «Заводном апельсине» КТМ чувствуется призыв бережно относиться к личности ребенка в переходном возрасте. Посреди сцены стоит детская кроватка, которая одновременно является многофункциональной декорацией спектакля. Разбирая ее по частям, банда Алекса вооружается прутьями. А во второй части та же самая кроватка становится тюремной камерой для Алекса. Герой постановки — в первую очередь ребенок, а ответственность за детей несут, как известно, взрослые.

«Заводной апельсин» Дмитрия Крестьянкина подкупает ясностью высказывания. Но никак не отделаться от мысли, что все же убийства и изнасилования не синонимичны подростковой краже в магазинах. И другой материал для подобной мысли, возможно, был бы более адекватен…