«Мария Стюарт». Ф. Шиллер.
Молодежный театр Алтая.
Режиссер Максим Соколов, художник Анастасия Юдина.

Режиссер Максим Соколов заявил «Марию Стюарт» как оперу в сочетании с документальным и поэтическим нарративом, авторским саунд-звучанием и Хором в его подлинно античном смысле. Тут же возникает упоминание сонетов Иосифа Бродского к шотландской королеве и музыки, которая не просто «иллюстративный элемент, а действующее лицо — она и пророчествует, и комментирует, и оплакивает». Но, кажется, в результате репетиций, сомнений и исканий спектакль остановился на полпути к намеченной цели.

Во-первых, надо признать, что именно благодаря трем работам Максима Соколова Молодежный театр Алтая постепенно восстанавливает свою репутацию и возвращается в русло профессионального разговора. Для тех, кто забыл или не знал печальную историю 2014 года, можно порекомендовать обратиться к тексту Татьяны Тихоновец «„Преступление“ и наказание» в блоге ПТЖ и вспомнить, что этот театр был фактически разгромлен теми, кто и сейчас руководит алтайской культурой.

Первый спектакль Соколова на этой сцене — «Wonder boy» (2018) — добрался до программы «Золотой Маски» «Детский Weekend» и стал лауреатом петербургского «Арлекина». Очевидно, ветер странствий пришелся Молодежному театру по вкусу — и новое приглашение сделано режиссеру не без расчета на востребованный фестивальный продукт. В этом есть своя логика: спектакли Соколова, поставленные в разных городах России, постоянно звучат в программах «Золотой Маски» последних лет. В частности, это и «Папа встретит меня в L. A.» (основная программа, 2020), и «СКТВКР» («Маска Плюс», 2021).

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

«Мария Стюарт» — пьеса сегодняшнего дня. Текст, в котором гордая и сильная духом королева Мария оказывается в тюрьме по приказу ее соперницы Елизаветы, сознающей свою незаконность на престоле, легко перепрыгивает через границы политических коллизий XVI века.

Е л и з а в е т а:
Мои враги не дремлют, и меня
Поддерживает только популярность.
Все спорят о моих правах на трон.
Меня клянет всесветно римский папа,
И Франция с лобзаньем предает…
Нет, этот ужас должен прекратиться.
Ее казнят. Я обрету покой.
Она злой демон мой, мое мученье,
Проклятье, посланное мне судьбой.
Где радость суждена мне, где надежда,
Там тотчас эта ядовитая змея
Ложится поперек моей дороги…

Очевидно, что режиссер понимает контекст, который рождает пьеса, но «швырнуть факел гражданской войны в жизнь монархии» совершенно не готов. В кратком содержании, которое раздают зрителям перед началом спектакля, есть моменты, иронично отсылающие к сегодняшнему дню: «тело суверена», «ненадежность молодого поколения аппаратчиков», «вопросы религии и преемственности власти», «вопросы семьи, материнства и морально-этических норм». В описании третьей картины есть и такое: «парк начинают оцеплять». И на этом все. Более того, все потенциально острые реплики и монологи внутри спектакля максимально стушеваны или вычеркнуты, параллели с сегодняшним днем если и не исключены, то задвинуты на «третий план» — не разглядеть. Нет упоминания и о том, что Марию хотели отравить, чтобы избавить Елизавету от необходимости самостоятельно принимать решение о судьбе главного «политического оппонента». Спектакль быстро выходит на свою главную тему, сформулированную для зрительного зала относительно четко: женщина против женщины в борьбе за единственную цель — власть над мужчиной, власть обольщения и соблазна. Именно женская привлекательность Марии, ее молодость и худые ноги становятся спусковым крючком в смертельном приговоре, который подписывает для нее Елизавета.

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

Кажется, что даже сонеты Бродского к Марии Стюарт, частично вошедшие в спектакль, в какой-то момент показались режиссеру слишком провокационными, откровенными, дерзкими по языку и чувствам. Спектакль их «придумал» и сам же их и «проглотил» — размыл, приглушил, сделал частью монологов, неотделимых от основного текста Шиллера в переводе Пастернака и Лихачева.

В спектакле Молодежного театра очень красивое зеркальное пространство с лаконичным приглушенным светом, что нашло отражение в прекрасных фотографиях Фрола Подлесного. Во многом именно сценография Анастасии Юдиной обеспечивает спектаклю определенный успех, «визуальный оргазм», как отзываются о «Марии Стюарт» некоторые зрители и журналисты. «Золотой павильон правильной формы с расположенным по центру объектом „Смерч“», — поясняет либретто. Тот же смерч в виде черного столба дыма от пылающего корабля — на афише спектакля. Декорация статична. Режиссер не обогащает визуальную красоту места каким-либо содержанием. Объекты обозначают сами себя. Актеры работают «мимо» окружающего их пространства, заявленного как данность.

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

Спектакль начинается с увертюры — в ложах 1-го яруса появляется Хор. К сцене выходит — на минуточку — настоящий дирижер и хормейстер Евгений Гутчин, кланяется публике и начинает управлять дыханием исполнителей, буквально дирижирует их резкими вдохами и выдохами, — из этого складывается ритмически организованная музыкальная основа спектакля. Хор поднимается на сцену, встает на котурны (!) и время от времени своим «дыханием» комментирует действие. Иногда хрипит, иногда кряхтит, иногда бьется в конвульсиях, но в целом — прием не развивается, не становится содержательным, хотя, безусловно, задает атмосферу происходящему. Здесь возникают большие вопросы к жанру оперы: партии Хора не настолько изобретательны и всеобъемлющи в масштабах спектакля, чтобы оправдать заявленный жанр даже в экспериментальном ключе.

Да и зачем, если «Мария Стюарт» катится по совсем другим рельсам — и это рельсы стилизации под классическую трагедию. Вполне себе обычная драма «со словами» и страданиями.

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

Обещание представить оперу с включением разных нарративов становится проблемой спектакля, так как практически ничего из заявленного (опера, документ, поэзия) здесь в полной мере не работает. Продолжительность спектакля полтора часа. Текст сокращен до предела. И обещанные «нарративы» развиваются так стремительно, что уже через каких-то 30 минут мы оказываемся в третьем действии, в парке, где встречаются Мария Стюарт и Елизавета. Скорость, конечно, завидная. Выстроить трагические характеры, «накопить» напряжение, а потом придавить зрителей катарсическим финалом за это время, конечно, невозможно. И, очевидно, не требуется. Видимо, и вправду хотели сделать doc.

Елизавета в исполнении Ирины Клишевич похожа на израненного ворона — в строгом черном костюме, с зачесанными назад волосами, она передвигается по сцене, слегка сгорбившись, с едва выставленной вперед и опущенной шеей. Совсем не королева. Женщина, всю жизнь имеющая дело с прожженными мужиками, сама превратившаяся в некое безобразное и жалкое, но все еще крепкое и пружинистое существо. Стоит ей только захотеть, слегка распрямиться, собрать волю в кулак — и окружающие графы и лорды, выше ее на голову и значительно крупнее в объемах, отлетают, как щепки, от ее могучих рук и взглядов. А потом еще долго катаются по сцене в припадке коллективных конвульсий, со сведенными от страха телами.

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

В спектакле, кстати, немало патетических штампов. Здесь часто «рвут на себе рубашку», встают на колени, напрягают мышцы лица и выбрасывают вперед руки, чтобы произнести трагический монолог. Казалось бы — смертельный номер: что может быть ужаснее и пошлее этих мизансцен? Но нет. Режиссеру каким-то образом удается снизить их пафос и вывести спектакль на уровень холодной стилизации, на уровень обозначения ужаса и горя, а не самого горя.

Соперница Елизаветы — Мария Стюарт в исполнении Юлии Юрьевой — всю первую часть спектакля висит на кресте в глубине сцены. Когда ее снимают, чтобы организовать тайную встречу двух королев с надеждой на примирение, — она похожа на юную девушку, вернувшуюся домой под утро, с растекшейся тушью. Промокшая, холодная, со спутанными волосами на лице, ноги заплетаются — как будто всю ночь простояла в болоте. Но — молода, в короткой юбке, глаза горят. Отчетливо — соперница. Опытные государственные мужи наперебой рискуют жизнью ради ее спасения.

Сцена из спектакля.
Фото — Фрол Подлесный.

Внутренние дворцовые интриги даны пунктиром, ровно в том объеме, чтобы сохранить сюжетную логику. Из всей мужской свиты королевского двора выделяется лишь полоумный Девисон, на чьей руке Елизавета подпишет смертный приговор Марии и фактически предоставит молодому и неопытному клерку самому решать, что с этим делать — забыть или запустить процесс казни. Роль Девисона (и еще несколько мелких ролей в спектакле) талантливо играет молодой актер Анатолий Медянцев, за плечами которого и ярославская театральная школа, и 40 ролей (за три года!) в пермском Театре «У Моста» Сергея Федотова. Медянцев — один из немногих, кто демонстрирует приличный уровень владения театральной маской, пластикой, кто умеет работать с пространством.

В результате туманными остаются финальные намерения режиссера: с чем автор спектакля пришел к концу репетиций, ради чего затеял свою в чем-то без сомнения удачную стилизацию под древнегреческую трагедию, с какими страхами столкнулся? Неужто ради размытых политических аллюзий? И что там случилось с Бродским? Да, красивое пространство. Да, удалось выстроить звучание хора, удалось избежать актерских перегибов в «трагической подаче» текста. Думается, кстати, что на это ушло немало времени. Труппа театра, конечно, заметно восстановилась после фактического распада в 2014 году, но она явно не в той форме, чтобы уже сейчас с легкостью выполнять сложные задачи. И спектакль Соколова для нее — серьезный вызов, полезный физический тренинг. И пусть вечный вопрос «а ради чего все это было?» повисит еще некоторое время над сценой черным столбом дыма, а зрители посидят с холодным носом и немного подумают, что им за дело до шотландской королевы. Еще немного — и ответ накроет их своей очевидностью.