«Демоны». Н. Ворожбит.
«Этюд-театр».
Режиссер Семен Серзин, художник София Матвеева.

После фактического закрытия площадки лаборатории «ON. Театр» и ухода Дмитрия Егорова «Этюд-театр» открывает новый сезон на новом месте и с новым главным режиссером. В «Скороходе». Спектаклем «Демоны» Семена Серзина. В ближайшее время мы собираемся расспросить Семена о планах «Этюда», а пока — рассказываем о премьере.

К драматургии Натальи Ворожбит Серзин обращается не впервые (в 2011 году в Волковском театре он поставил ее «Вия»), это уже закономерность. Пьесы Ворожбит, питаемые не только народной средой и колоритом, в самих себе содержат мощный зародыш мифотворчества. И стимулируют к нему режиссеров.

В «Вие» сельчане пугают заезжих студентов-французов диковинными историями, под галюциногенным воздействием горилки старухи превращаются в юных красавиц, под его же воздействием совершается и убийство местной ведьмы Оксаны. Сельский колорит и мистика образуют крутой замес. Трахающая студента в погребе ведьма с тоской говорит о том, каково это — в 6 утра в 20-градусный мороз долбить замерзшее говно в туалете. Подпол, где, возможно происходит убийство, есть преисподняя. Или подсознание, откуда вырываются на волю демоны внешне благополучного француза Лукаса. Мертвая ведьма достает сбежавшего школяра и во Франции, по скайпу. Или это не ведьма? А только запоздало проснувшаяся совесть? Легенда, перекроенная на новый лад, уверенно обрастает новыми мотивировками. Источник ужаса не в нечисти, а в другом. Но об этом позже.

Анна Донченко (Лида), Евгений Перевалов (Иван Шпак). Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Баскова-Карпова.

Фантазийное начало играло важную роль и в серзинском «Севере» по В. Дурненкову. Только игра реального-ирреального перемещалась в плоскость сознания героини. Погружения и выходы из него были настолько неочевидными, что составляли для зрителя своего рода детективную интригу.

«Демоны», написанные раньше «Вия», проще. План здесь только один — реальный, жизненный. Правда, жизнь села Глыбокого не лишена таинственности. Подспудную, неочевидную фантастичность пьесы, отношений персонажей Серзин усиливает втрое.

Село Глыбокое превращено в сказочное царство, населенное фольклорными персонажами и опутанное паутиной гибких трубок-капельниц, подсоединенных к висящим под потолком горлышками вниз пластиковым бутылкам. Из них стекает водка, которую делает главная героиня Нина, чтобы заманивать добрых молодцев, — живая и мертвая вода этой местности, питающая любовь и отбирающая жизнь. Ее то и дело сцеживают то в стаканы, а то и прямо в рот.

«Демоны». Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Баскова-Карпова.

Персонажей всех возрастов и калибров в спектакле играют «этюдовцы», большинству из которых нет и 30. Это фактор, обуславливающий другое качество спектакля — открытый игровой принцип существования.

Здесь есть своя жар-птица, блещущая яркими нарядами и украшенная гигантским бюстом, — продавщица Лидка (Анна Донченко), хлопотливая и сердобольная. Она играет роль наперсницы главной героини и повсюду таскает за собой тележку с надписью сiльмаг, украшенную искусственным плющом, фотографией Валерия Леонтьева и оснащенную магнитолой, откуда льются бессмертные хиты Аллы Пугачевой.

Есть доктор-ведьмак Сергей Сергеевич, колдун и экстрасенс (Константин Малышев). Одна

из ярких сцен — его «подключение» к космосу посредством скайпа. Звучат позывные орбитальной станции, и доктор начинает вещать на любые животрепещущие для пациентов темы: от настоя, которым лечат мочекаменную болезнь, до юридических тонкостей завещания.

Есть ангелы, есть бесы и куча всякой мелкой нечисти, в которую по ходу действия перевоплощается трио соседок-ведьм Косопиздых — юных красавиц, конечно, немного макбетовских (Надежда Толубеева, Вера Параничева, Любовь Даминева). Большинство метаморфоз отдано им. То, жирно пририсовав себе углем усы и брови, они превращаются в подгулявших сельчан, то в малолетних хип-хоп-гопниц, то образуют хор почти античных плакальщиц в черном.

Константин Малышев (Сергей Сергеевич).
Фото — Варвара Баскова-Карпова.

Новогоднее пиршество в хате у Нины напоминает шабаш нечисти. Один из его участников — «новопреставившийся» хряк Борька, которого, собственно, и пожирают гости. Причем сам Борька (Евгений Перевалов с привязанным к лицу пятачком-розеткой) с наивным удивлением рассказывает о том, сколько всякой снеди из него получилось, куда и на что пошли его голова, уши, ноги, сало… И этот монолог напоминает о невинно убиенных героях народных сказок, из костей которых вырастают горы, из крови — струятся реки, из волос — вырастает лес. Только тут на месте культурного героя, невинной жертвы — хряк.

Замечательно придумана и сцена прощания с Иваном Шпаком (Евгений Перевалов), сочувственно влюбленным в главную героиню соседом-импотентом. Все по очереди подходят к покойнику: кто-то рыдает, кто-то причитает, а кто-то плюет на могилу. «Покойник» в ответ тоже обнимает своих соседей, явно удивленный и польщенный таким неожиданным вниманием к своей скромной персоне. Позже, всеми уже забытый, Шпак, сквозь плащ которого прорастает молодая береза, замирает в глубине сцены, незримо присутствуя в жизни живых…

Все эти персонажи и сцены, по-своему замечательные и восходящие к фольклорным архетипам, активно вплетаются в очень, по сути, простую историю взаимоотношений двух людей — пришлого Славика и местной «бабы-яги, костяной ноги» Нины. А вплетаясь, мешают ощутить и безнадежное положение двух привязанных друг к другу людей, и безвыходность «заколдованного места», в которое попадает русский гастарбайтер Славик в штанах из кожзаменителя — мачо, книгочей, Иванушка-дурачок, привороженный «зельем», которое готовит Нина, укрывшийся в ее хате от зимней непогоды.

Владимир Карпов играет крайне распространенный на Руси тип совершенно бесполезного мужского существа, ничего не знающего и не умеющего, ни на что, кроме е…ли, неспособного, но при этом с амбициями. Так и Славик, бегущий от реальности с помощью макулатуры в бумажных обложках, мечтает о карьере писателя, пишет эротоманские наброски к будущим произведениям, которыми за неимением порно заслушивается все мужское население спектакля, совершает любовные рейды в окрестные села, и, в сущности, представляет очень несчастный тип, который, будучи хоть и о двух извилинах в голове, все равно мучается от собственной нереализованности.

Его подругу Нинца с вечно загипсованной «костяной ногой» играет Алессандра Джунтини с горячечными страстными и страдальческими глазами Мамы Ромы. Играет азартно, куражась, меняя парики, скача в разрисованном сердечками гипсе, блистая лиловым фонарем «от Славика», сообщая неунывающему «Нинцу» что-то артистическое, арлекинское. Играет, иногда забываясь и забывая неродной язык, тоже очень простую историю жадной и цепкой женской любви, в которой намешаны непримиримость и соглашательство…

Владимир Карпов (Славик), Алессандра Джунтини (Нина). Сцена из спектакля.
Фото — Варвара Баскова-Карпова.

У Ворожбит самые страшные демоны — те, что внутри. Те, что неожиданно и страшно вырываются на свободу в «Вие», заставляя благополучного европейского студента совершить немотивированное убийство. Те, что заставляют вернувшегося было к Нине Славика страшно и жестоко избить ее — в отместку за любовь. Насилие и угроза, которыми пропитана жизнь, заставляют сельчан персонализировать страхи в триедином лице ведьм Косопиздых. В спектакле Серзина нечисть гуляет на просторе: говорит на вкусной украинской мове, танцует, «спивает» мелодичные украинские песни и матный рэп, причем делает все это обаятельно и мастерски, как это умеют делать фильшты. Но, совершая такую инверсию, объективируя нечисть, Серзин снижает драматический накал. Однообразно-выматывающие отношения людей в его теплом и шумном спектакле уже не так страшны.

Материала в пьесе — на миниатюру. У Семена Серзина получается «полотно». Вроде босховского. Любая проходная сцена здесь развернута в отдельный разудалый номер. Композиционно он все время прирастает новыми персонажами: мавками, кикиморами и упырями. Поэтому сейчас спектакль слишком грузный, слишком избыточно-волшебный.

Во многом «виновата» пьеса. Ее можно было бы насытить правдоподобными житейскими реалиями. А можно было поступить так, как поступил Серзин — пропитать гоголевской фантастикой, населить чудищами, «дикими, но симпатишными». От того, какие слагаемые использует режиссура, сумма не меняется. Истории любви как чего-то, имеющего начало, середину и конец, в пьесе Ворожбит нет. Безвыходность — главное качество жизни и отношений героев, где женщина представляет активное действующее начало, мужчина — инертное и пассивное. Все идет по накатанной кругами колее: примирение — новая ссора — уход — возвращение. Драка — объятия — водка — драка. Неслучайно история, начавшаяся осенью, осенью и заканчивается.

Остраняя фантастикой быт, все время работая с деталью, с крупным планом, режиссер невольно теряет и неявную поэтическую составляющую пьесы. У Ворожбит нет лирического героя. Но есть, как у Гоголя, авторский голос. В финале взгляд автора как бы воспаряет над бытом, над селом Глыбоким, над рекой, примиряет с действительностью, позволяет увидеть всю неочевидную, унылую левитановскую красоту этого места. Ту, которую едва ли могут ощутить изнутри и Нина, и Славик…