Художественному руководителю театра «Суббота» Ю. А. Смирнову-Несвицкому исполнилось 80 лет.

В июне 2009 года театру «Суббота» исполнилось 40 лет, а 24 февраля 2012 года своё 80-летие отметил его основатель — Юрий Александрович Смирнов-Несвицкий. Уверовать в эти «предлагаемые обстоятельства» не то, чтобы трудно — практически невозможно. Особенно когда видишь, как замешкавшийся юбиляр мелкой рысью несётся к своему почётному месту, а театральный оркестрик предательски наяривает «Мы летим, ковыляя во мгле».

Забегая вперёд, отмечу, что усидел он там недолго — где-то между поздравлениями заместителя председателя комитета по культуре Б. А. Илларионова и экс-председателя того же комитета Н. В. Бурова, Юрий Александрович вылетел на сцену, чтобы крайне наглядно и недипломатично высказать собственное понимание внутренней свободы художника… Ведущему торжественной церемонии — Владимиру Абрамову — пришлось в срочном порядке свёртывать официальную часть и объявлять второе отделение. Оно оказалось творческим — были показаны отрывки из новой, готовящейся к премьере, постановки.

Пока сложно сказать про этот спектакль (рабочее название — «Внутренний голос», ориентировочная дата премьеры — 31 марта) что-то определённое — понятно только, что зрелище обещает стать заводным, музыкальным и (как всегда у Несвицкого) буквально переполненным литературными и театральными аллюзиями.

После творческой части возобновилась официальная. Юрия Александровича поздравили коллеги — В. М. Фильштинский и С. Я. Спивак, а также ученики — студенты театрального факультета Санкт-Петербургского Государственного Университета Профсоюзов.

P. S.: От себя хочу презентовать юбиляру текст, написанный к 40-летию «Субботы», но тогда в силу ряда причин не опубликованный.

«СУББОТЕ» — СОРОК ЛЕТ

«Субботе» (страшно подумать!) сорок лет. Даже в таком безусловно театральном городе как Санкт-Петербург мало какой коллектив может похвастаться подобным долголетием. А если взять небольшие площадки, то и вовсе — случай небывалый. Пришло время остановиться на секунду и обсудить место этого театра на театральной карте нашего города — его особенности, задачи, его, наконец, «целевую аудиторию».

Начнём, пожалуй, с репертуара — тем более что именно он — самая необычная составляющая «Субботы». Ну где ещё сегодня можно увидеть на одной афише Ремарка, Моэма, Фицджеральда и… Бунина? С одной стороны — классика, с другой — классика, которую уже несколько десятилетий никто не ставит, либо — ставит без особого успеха. В «Субботе» же эти спектакли либо уже имеют давнюю историю и неоднократно возобновлялись, либо (я в этом абсолютно уверен) будут её иметь.

Другая особенность этого репертуара — его, при кажущейся разношерстности, абсолютная цельность. Все перечисленные постановки (добавлю сюда ещё Чехова, Могилевскую и драматургические опыты бессменного руководителя и режиссёра почти всех спектаклей «Субботы» — Юрия Александровича Смирнова-Несвицкого) объединяет главный мотив — тема взросления, или шире — становления личности. А тут мы уже переходим ко второй особенности этого театра — его публике.

«Суббота» — театр молодых и для молодых, даже конкретнее — подростковый театр. Именно подростковый (не «юный» и не «молодёжный»), ибо подхватывает своего зрителя в самый тяжёлый для него момент…

Взрослеть тяжело всегда и всем. Но сегодняшним подросткам, видимо, в особенности. Ритм жизни резко ускорился — на «большие вопросы» времени не осталось. Их ставили когда-то — их почти не ставят сейчас. Ответы в книгах, но книги никто не читает. Современный тинэйджер предоставлен самому себе, а это — плохая компания и плохой советчик.

«Суббота» не даёт готовых ответов — вместе со своим зрителем этот театр пытается разрешить «проклятые вопросы», призывая в советчики лучшие умы человечества, переводя их тяжёлую книжную мудрость в «лёгкое дыхание» сиюминутного театрального сопереживания. Миссия, которая любым другим театром ощущалась бы (и ощущается!) как тяжкая ноша, как обязательный довесок к «серьёзному» (в кавычках) и взрослому (а вот это уже — без кавычек) репертуару, стала для «Субботы» судьбой, следовать которой не тяжело, а радостно.

Для любого другого театра подростковая аудитория — головная боль — шумная неорганизованная масса, утихомирить которую — немыслимо. Непочтительный тысячерукий монстр, шуршащий бумажками, звенящий мобильниками, замкнувшийся в себе и не признающий авторитетов. В «Субботе» этот монстр издыхает сам собой ровно через пять минут после начала спектакля. Его уже нет — есть несколько десятков горящих глаз, жадно следящих за происходящим и несколько десятков ушей, алчно хватающих каждое слово. То, что творится на сцене — про них и для них — про каждого в отдельности.

В «Субботе» не морщат лоб, не поучают, не встают в позицию взрослого. Взрослых здесь вообще не уважают — над ними откровенно издеваются. Это, пожалуй, главный мотив здешней «Чайки» — чёткое разделение на «поживших» и начинающих жить. Первые — рыхлы, усталы, расслаблены и… ровным счётом ничему не научены своим горьким опытом; вторые — искренне пытаются казаться взрослыми, ещё не зная, что «взрослость» очень скоро настигнет их как беда и сломает им судьбы.

Вот он — основной мотив театра — невозможность учесть чужой опыт, необходимость самому набивать шишки, а иногда — разбивать лоб выстрелом из пистолета. Ту же тему (пусть и не в столь трагическом разрезе) встречаем в старейшем спектакле театра («Окна, улицы, подворотни» Смирнова-Несвицкого), где взрослых персонажей нет вообще. Этот мир принадлежит подросткам, но «принадлежит» — это громко сказано — на самом деле он то и дело выскальзывает из рук, падает в грязь и разбивается вдребезги.

В «Субботе» не склонны морщить лоб перед зрителем, но и сюсюкать с ним тоже не склонны. Современный подросток может явиться в театр пьяным? Не беда — ведь персонажи ремарковских «Трёх товарищей» пьют, не просыхая. Подросток всех времён и народов сексуально озабочен? Не беда — ведь персонажи бунинской «Митиной любви» почти не вылезают из постели.

Это игра, но игра всерьёз. В «Трёх товарищах» реальность мирной (взрослой) жизни оказывается для главных героев страшнее войны. Та не заставила их повзрослеть (полное ощущение, что, закончив игру в солдатики, три эти великовозрастных шалопая тут же увлеклись игрой в машинки), эта — заставит. Там было понятно, кто враг, здесь — нет. И дело даже не в конкретном подлеце Артуре, дело в том, что злейшим врагом может стать любимая девушка, если, скажем, вздумает умереть.

Две суперкатегории — любовь и смерть — вообще ходят в этом театре рука об руку. Любовь чревата смертью (одного из героев), но и сама любовь смертна, а что может заинтересовать юного зрителя больше, чем восхитительная близость двух этих потрясающе интересных вещей? Да ничего!

Подтверждение тому — самый, пожалуй, «любовный» спектакль этого театра — «Митина любовь». Здесь все влюблены и никто не любим — такой вот парадокс. Любовь идеально уравновешена одиночеством и смертью. Не туда и невпопад — вот её главные качества. Вечная погоня за счастьем (буквально — герои всё время куда-то едут) оборачивается бегом на месте — остановившись передохнуть, герой понимает, что он всё там же, а вот жизнь — утекла между пальцев.

Грусть этих спектаклей может показаться неизбывной, но есть в «Субботе» нечто, что ей противостоит. Это свобода творчества — стихия чистой и безоглядной театральности. Жуткая, если вдуматься, судьба потерявшего всё главного героя в спектакле «Бремя страстей человеческих» по Сомерсету Моэму то и дело остраняется музыкально-танцевальными номерами — первозданным театральным хороводом, в котором сливаются все — и живые, и мёртвые.

В «Субботе» не принято рвать страсти в клочья и выворачиваться перед зрителем наизнанку. Наоборот — это зрители должны тянуться за всегда немного слишком красивыми чувствами всегда немного слишком красивых героев, чтобы в сопереживании им пережить и свой немного слишком красивый катарсис. Тут особенно показателен спектакль «Ночь нежна» по Фицджеральду — нереально прекрасный — словно какой-то старинный голливудский фильм. Грустные истории бесконечно одиноких героев скрашены здесь красотой театрального пространства, красотой костюмов, красотой лиц, красиво подсвеченных каким-то воистину «киношным» светом, будто ненадолго позаимствованным с лиц Греты Гарбо и Кларка Гейбла.

Особенно откровенно два этих мира (театральный и обыденный) противопоставлены в самом музыкальном спектакле «Субботы» — «Крепостных актёрках» (инсценировке повести С. Могилевской «Крепостные королевны»). Вырванные из привычно-серой деревенской жизни, героини этого спектакля отравлены воздухом театра и неспособны, как очень скоро выяснится, дышать ничем иным. Впрочем, «Суббота» не была бы «Субботой», если бы даже из этой — самой радостной — грани своего существования не смогла высечь материал для чистой трагедии. Хрупок реальный мир, хрупок реальный человек и его чувства, но хрупок и вымышленный мир театра — «жалобно стонут» его вымышленные обитатели.

И совсем не случайно один из последних на сегодняшний день спектаклей «Субботы» («Лунный пейзаж», поставленный Юрием Александровичем Смирновым-Несвицким по собственной пьесе) является, одновременно, и самым мрачным, самым безжалостным по части подведения итогов — и театральных, и жизненных, и детских, и взрослых, и любовных, и смертных.

2009 г.