«Пьяные». И. Вырыпаев.
Новосибирский академический молодежный театр «Глобус».
Режиссер Алексей Крикливый, художник Евгений Лемешонок.

Кажется, на этот неуспокоенный город, бившийся за одну оперу, а потерявший — дай Бог, если этот процесс все же обратим — не только ее, но целый театр, все-таки пролилась частичка театральной благодати. В Новосибирске давно не появлялось спектакля, на премьере которого одни зрители группками покидали бы зал, не дожидаясь антракта, а другие взрывались аплодисментами после каждой реплики в отдельных сценах, неистово при этом хохоча. Алексей Крикливый поставил на большой сцене «Глобуса» «Пьяных» Ивана Вырыпаева.

Текст, изначально написанный для театральной работы Виктора Рыжакова в Дюссельдорфе, им же поставленный в МХТ им. А. П. Чехова, а Андреем Могучим — в БДТ, Вырыпаев называл лучшей своей пьесой. Она довольно объемная — читка занимает почти два часа, спектакль Крикливого идет три, — а рассуждения героев о любви, Боге и смерти настолько информационно концентрированы, что реплики через одну можно разбирать на цитаты, вставлять в рамочки и ставить на поток. Это нисколько не умаляет достоинств пьесы — наоборот. Несмотря на то, что «Пьяные» — текст в определенном смысле космический, он очень декларативный: основываясь на том, что языком пьяных говорит Господь, Вырыпаев вкладывает в уста своих полувменяемых от алкоголя героев вещи, которые все мы прекрасно знаем, которые многие из нас считают правильными, но в соответствии с ними не живут. Потому что легко сказать «не ссать», а что делать-то, чтобы не ссать? Потому что легко принять на веру, что все мы — тело Господа, но как правильно распорядиться хотя бы своим телом? Наконец, смерти, безусловно, нет — но как справиться со сплошными похоронами вокруг?

Сцена из спектакля.
Фото — В. Дмитриев.

Возможно, главное при постановке «Пьяных» — не мешать тексту звучать. Но не менее важно — не слишком помогать ему. Похоже, что главрежу «Глобуса» и его артистам это почти удается. Они живут в бесшабашной и довольно естественной манере, куда вписываются и ерничанье, и ломаная искренность, но при этом все не превращается в дурной балаган, КВН или, Боже упаси, проповедь. Кстати, казалось бы, невозможно представить, чтобы в условиях стремительно и порой совершенно по-идиотски воцерковляющейся страны героиня спектакля несколько раз кричала со сцены: «Господи, прости!» — и это вызывало не злую иронию, не сконфуженный смех, а какой-то щемящий трепет: и захочешь, не оскорбишься. С другим средством всеобщего оскорбления — ненормативной лексикой, которой в вырыпаевском оригинале было колоссальное количество, — здесь разбираются бесхитростно, разнообразно и смешно: запикивают, засвистывают, коверкают — иногда в результате появляются совершенно очаровательные неологизмы вроде «наеобманывать».

Герои спектакля, прежде чем появиться на сцене, возникают на экране. Они держат буквы, складывающиеся в название спектакля, камера закономерно дрожит, как будто слегка перебрала. На сцене — подъем-подиум, на котором будет происходить действие; в глубине сцены — фрагменты балетных станков, которые станут костылями в пьяных танцах героев.

В.  Кимаев (Густав), И.  Камынина (Лора).
Фото — В. Дмитриев.

Появляется Марта (Анна Михайленко), она очень пьяна. Послушно бросаясь телом в разные стороны, она буквально и утрированно иллюстрирует звучащие ремарки, попутно пытаясь карикатурно разрезать вены карманным ножичком, балансируя на гибких, принимающих умопомрачительные формы, будто пластилиновых ногах. Появляется Марк (Илья Чуриков), он тоже очень пьян. Он — директор кинофестиваля, на нем — дорогой костюм, в нем — рак легких, который убьет его через четыре месяца. Чуриков своей бритой головой, улыбкой, которую иначе, чем лыбой, не назовешь, худобой и нескладностью, с одной стороны, и оголтелой легкостью разворота, с другой — по органике напоминает Алексея Филимонова, Санька из вырыпаевского «Кислорода». Только у Марка, в отличие от Санька и его жажды до танцев и кислорода, на губах установка «смерти нет» — и он дразнит Марту, повторяя эти слова снова и снова, выводя ее из себя. Реприз здесь, как всегда у Вырыпаева, вообще довольно много. Не всегда артистам удается достичь ко©мического эффекта от повторения к повторению, но и механистично они тоже, тем не менее, не звучат — даже когда впрямую имитируют звук заезженной пластинки.

Пьяный разговор Марка и Марты — один из многих пьяных ночных разговоров, составляющих ткань спектакля. Здесь, например, две набравшиеся семейные пары, как будто переженившиеся крест-накрест по ошибке. Умопомрачительному клоуну Карлу (Лаврентий Сорокин) — и по конституции, и по характеру — гораздо больше подошла бы стильная манерная Лора (Ирина Камынина), его, впрочем, любовница и жена Густава. А Густаву, похожему на добродушного медведя (Вячеслав Кимаев), — преданная супруга Карла Линда (Наталья Орлова), которая, узнав об измене придурковатого, но любимого мужа, взахлеб рыдает на авансцене, размазывая тушь и шмыгая носом. Очень натурально и совсем не в духе дурного психологического театра — ей действительно больно. Но совсем не в соответствии с именем, а очень по-русски она прорыдается, поправит жуткую леопардовую накидку — и, конечно, простит Карла.

Н.  Орлова (Линда), Л.  Сорокин (Карл).
Фото — В. Дмитриев.

В первом акте попутчицей собеседников оказывается алая луна, сбежавшая с афиши проекция на заднике. В саундтреке спектакля есть и парочка «лунных» песен — нежная «Moon river» в исполнении сначала Одри Хепберн, потом Луи Армстронга, и «Honeymoon» Ланы Дель Рей. Еще один структурно-концептуальный элемент афиши — жест соприкосновения пальцев, явно убежавший, в свою очередь, с фрески Микеланджело «Сотворение Адама». В спектакле этот жест означает достижение героями хоть какого-нибудь согласия и примирения.

Время от времени кто-то из них — упрямый рекламщик Матиас (Александр Липовской), весь в черном, как дьяволенок, до последнего отказывающийся верить в шепот Господа в своем сердце, или манерная изменщица Лора — говорит о наступающем утре с легким ужасом перед похмельем ли, с надеждой на отдых ли — словом, как о том, что должно все изменить.

В финале утро закономерным образом наступит. Сбросив до пояса одежду, в это утро, то самое, которое все вспоминали и прихода которого опасались, уходит пока еще живой пока еще директор кинофестиваля Марк, утвердительно ответив проститутке Розе на ее вопрос: «Ты Иисус Христос?». Утро, в котором никто не проснется, потому что все прекратили спать еще этой ночью, и никто не протрезвеет, в то время как дело совершенно не в алкоголе.