XIV Международный театральный фестиваль «Радуга»

Дорота Масловская. «У нас все хорошо».
Театр «TR», Варшава.
Режиссер Гжегож Яжина, сценография Магдалены Мачеевской.

Спектакль «У нас все хорошо» Гжегожа Яжины незаменим для знакомства с одноименной пьесой Масловской — может быть, лучшим сочинением о нас современных. Все в постановке «близко к тексту», а пространство и герои будто нарисованы прилежным иллюстратором. Вот на большой сцене ТЮЗа та самая «комната, которой нет». Вместо стен — три экрана, на них иногда проецируется схематичный интерьер: обои, люстра, телевизор. Поднимается стена, за ней в ряд, как на расстрел (хотя почему «как»), выстроились персонажи. Вот «металлическая девочка» в матросском платьице и белом парике, старушка — божий одуванчик в инвалидном кресле, толстая соседка Божена, Галина — невзрачная продавщица из универсама «Теско», гей Режиссер и наркоман Актер. Все, что должно быть карикатурным, здесь карикатурно, все, что должно быть страшным — страшно.

Спектакль Яжины — это прежде всего внимательное чтение текста, смысл которого так важно было донести до его первого зрителя — польского. И теперь до нас, ближайших соседей — этнических, исторических, культурных. И Яжина авангардист, Яжина ниспровергатель, готовый в своих спектаклях устраивать похороны Анджея Вайды и творить другое запредельное хулиганство, здесь вполне сдержанно и по тексту транслирует высказывание Дороты Масловской, потому что, позволю себе предположить, текст этот сам по себе производит в польской среде эффект разорвавшейся бомбы, впрочем, и в русской тоже. Много культурных кодов совпадает, тех, из нашей общей матрицы. Например:

— Кто там?
— Это я, Вторая мировая.

В польском спектакле это заклинание звучит чаще и громче, чем, например, в вышедшей недавно пермской постановке Семена Серзина, который приберег его на финал. У Яжины все говорит о войне. Старушка (Данута Шавларска) и Девочка (Александра Поплавска) составляют чуть ли не эмблему Второй мировой — в лучших традициях польского символизма. Они синхронно, белые, как после ядерного взрыва — в одинаковых париках с косичками, въезжают на сцену. Одна — на велосипеде, другая — на инвалидном кресле с передними фарами, угрожающе светящими в зал. И позже они в одинаковых ситцевых платьицах рассказывают нам, но прежде всего себе: одна — о том, как умерла, другая — как не родилась. Эта пара разновозрастных двойников даже своим безмолвным появлением кричит «Вторая мировая».

Как-то на одной литературоведческой конференции, где обсуждали в том числе и пьесу «У нас все хорошо», аспирантка Принстонского университета искренне удивилась: «Почему современная пьеса вдруг посвящается давно прошедшей войне?» Чем спровоцировала польских и русских коллег: они с жаром, размахивая руками, стали уверять, что для нас Вторая мировая — самая актуальная вещь на свете, все, что у нас есть. Все!

Девочка (Александра Поплавска).
Фото — архив театра

Вторая мировая — точка отсчета, нулевой километр для славянского человека. «Почему?» — можно спросить с наивностью гостя из Америки, и найти у Масловской сразу все возможные, парой взаимоисключающие, ответы на этот вопрос: потому что мы умерли во время этой войны, умерла наша цивилизация, потому что, скажу, перефразировав одну из героинь пьесы, война способствует «проявлению ярко выраженного добра» больше, чем наше скучное мирное время, потому что все свои беды и неудачи мы можем списать на нее, потому что это единственная реальность, которая у нас осталась, потому что благодаря Второй мировой так просто найти виноватого… и так далее.

Яжина же, в общем, не отклоняясь от текста, одним небольшим изменением пьесу причесывает, упорядочивает, соединяет разорванные звенья причин и следствий. Карикатурного Режиссера фильма «Конь, который ехал верхом» (Адам Воронович) он делает автором/создателем и этого семейства (Старушка, Галина, Девочка и их соседка Бажена), и всей этой «компьютерной симуляции» в «комнате, которой нет». Режиссер еще до своего появления на сцене ходит за полупрозрачными экранами, и будто бы прямо у нас на глазах его большая тень впечатывает в ноутбук эту абсурдную НЕисторию.

Девочка (Александра Поплавска)и Старушка (Данута Шавларска).
Фото — архив театра

Кажется, Яжина стремится, чтобы было предельно ясно, кто виноват, ясно, что у этого фальшивого мира есть автор, что главная проблема в творце, художнике, который не может отличить реальность от иллюзии и который сочиняет этот нелепый, гадкий, мертвый мир — наш мир. То есть, спектакль — это приговор не столько самой реальности, сколько художнику, ее создавшему.

Потому, наверное, в сцене, где внучка и бабушка рассказывают о взрыве их многоэтажки, в этом единственном в пьесе прорывающемся в реальность акте, на стены проецируется документальная хроника бомбардировки Варшавы. На наших глазах от взрывов рушатся и рассыпаются в пыль здание за зданием, многоэтажка за многоэтажкой, рассыпаются страшно, но так буднично и тихо. И этот видеодокумент времен войны выступает антитезой всему псевдожизненному искусству Режиссера, всему нашему искусству, сегодняшним фильмам про войну, вопросам и сомнениям: было/не было, победили/проиграли, захватчики/спасители. В ответ на все это у нас на глазах исчезает Варшава, а Девочка в ситцевом платьице кричит, вопит, заклинает: «Хлеба, хлеба, хлеба». Впрочем, этот очистительный крик прерывают репликой Режиссера: «Хлеба, хлеба… Я ей дам хлеба, а она купит на него алкоголь и наркотики». И реплику его можно было бы назвать абсурдной (как и всю пьесу), если бы не ощущение, что когда-то мы уже ровно так и поступили, обменяв нечто под кодовым названием «хлеб» на алкоголь, наркотики, телевидение, на наше прекрасное общество потребления.