«Прошлым летом в Чулимске». А. Вампилов.
Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Сергей Афанасьев, сценография Александра Орлова.
На исходе 2014-го Валентина впервые за долгие годы огорошила нас в финале. Непредсказуемо.
«Ты по-прежнему чинишь калитку?» — нередко говорим мы друг другу, опуская всяческую иронию, в момент, когда один из нас романтически бьется об очередной непробиваемый каркас железобетонных жизненных конструкций.
Все, кто привык опираться на плечо непоколебимой Валентининой целостности, привык использовать ее образ, как пароль, — обломались.
С какими чувствами продолжит нести свой «палисадный крест» героиня после случившегося — скорбно/обреченно или просветленно/с энергией надежды, — увидеть не получится. Поскольку каноническая финальная «работа» главной героини отвергнута в угоду первой редакции пьесы. В ней же случился суицид.
Отнятое у отца в предпоследней сцене ружье стреляет за кулисами столь определенно, что понимаешь сразу: ушла вслед за Константин Гаврилычем. Не вскидывайте брови: Треплев причем? Валентина в афанасьевском спектакле в свободное от собственных реплик время, в зонах молчания самозабвенно читает Чехова («все зло от книг»:))), а Пашка, то и дело заглядывая в томик через ее плечо, озвучивает реплики из «Чайки».
Е. Нилова (Валентина).
Фото — архив театра.
Некоторых коллег завершение истории самоубийством расстроило в том смысле, что показалось упрощенно мелодраматическим.
Решительно не соглашусь.
Семнадцатилетняя чистейшей прелести девочка, живущая окнами в тайгу среди мечеткинских котлет и кефира, отцовского авторитаризма, льющейся водки, пьяного рукоприкладства, грубости, непробиваемого жлобства, девочка, безнадежно полюбившая как бы не до конца ординарного мужчину, девочка, лишившаяся девственности, содрогаясь от отвращения к не обученному тонкостям нелюбимому парню, — в экстремальный момент, по наивности кажущийся ей апокалиптическим, себя убивает. Будучи страстной, импульсивной, гипотетически сильной. Такой ее играет Елизавета Нилова.
Решение кажется мне интересным своей жесткостью, тем, что способно поднять температуру восприятия сегодняшнего зрителя с 36 градусов до, может быть, 37,7–38. Произвести в разы большее впечатление, нежели — наконец-то! — «поступок» слабака Шаманова (а уж надежда на свидетельские показания в суде — окончательно пустое в России предприятие) или водворение калитки в исходную позицию во славу непещерного поведения.
К встрече со смертью, кстати, нас подготовила прекрасная сценография Александра Орлова.
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Высоченный, аж до колосников, черный тяжелый дом всем своим видом транслирует беду. Нависает вороном над единственным живым, мягко освещенным Евгением Ганзбургом окошком в «Чайную», на полках которой просматриваются сгущенка, банки с растворимым кофе (made in India), еще какие-то вещицы жизни теплой, домашней.
А Валентинин палисадник, обнесенный черной же оградой, засеянный искусственными ромашками, похож на могильный участок в ожидании креста. С первого же взгляда похож…
Трагедийная составляющая на этом заканчивается. Размеренное, традиционное в каждом жесте течение самого спектакля, увы, архиобыкновенно. Он — как сорок тысяч таких же, поставленных в разные годы по всей нашей необъятной. Не тоскую, нет — Боже избавь от прочтения «жесть», где, несомненно, на наших глазах и авансцене Пашка скидывал бы брюки одновременно с ситцевым платьицем Валентины, ну и далее — половой акт. Но поставить/cыграть так, чтобы свежо, без возникающей в сознании бытовой аналогии: «Ой, этот свитер лежит в шкафу пять лет, я о нем забыла, а моль нет…», сложно экзистенциально, с двадцатью шестью имеющимися в пьесе подтекстами, не вышло. Воздух спектакля не наэлектризован, в отличие от статично стоящего орловского дома…
Чинно разыгрывается сюжет, почти каждый выглядит, ведет себя приблизительно, как после первой застольной читки… опытный артист, чего только за свою жизнь не переигравший.
Желаемой сложности не сыскать в Евгении Ганелине. Его Дергачев честно хромает, небрит, повышает голос, требует водки, смотрит зло.
Анатолий Горин в Еремееве выходит в характерном облачении и гриме мужчины эвенкийской национальности, честно пришепетывает, смотрит грустно, тоскует о пенсии.
О. Арикова (Кашкина), А. Кудренко (Шаманов).
Фото — архив театра.
Мечеткин Егора Бакулина — пышнотелый крепыш в шляпе. Придурковатый, моментами смешной. Комические краски смешаны по быстрому, будто по самому первому впечатлению от характерной роли — и че тут в этот палисадник сажать? Само вырастет.
Ольга Арикова в образе Кашкиной будто специально делает все для того, чтобы зритель низвел ее героиню до совершенно обыкновенной бабы-аптекарши, женщины с пластмассовым голосом, подлинкой и квадратным желанием приватизировать мужика.
Он же, Шаманов (Александр Кудренко), в свою очередь, предъявил нам образ помятого обстоятельствами мужчины без признаков загадки, но явно страдающего. К чему так много раз в отчаянии закрывать лицо руками? Зачем в финале лежать на верхней ступеньке лестницы, ведущей в комнату Кашкиной, патетически откинув голову с романтически развевающимися волосами? Показалось, что в сцене любовного признания Валентины, когда Шаманов реагирует истерическим бегом по сцене, артисту неловко и совершать эти па, и воспротивиться режиссеру. (Тут вспомнился один уместнейший, знаменитый бег по кругу — бег Юрского в «Фантазиях Фарятьева». Так мы, помнится, ради одной этой раскаленной сцены пересматривали спектакль…)
Пашку Ивана Батарева отвергать Валентине нет никакого резона. Нет в нем развязного мужского звериного нахрапа, жлобства, глупости. Есть отличный, глубоко чувствующий парень, увы-увы, ненужный — ни любимой девушке, ни матери…
Елена Симонова (Хороших) интересна, разнообразна, смешна, сложна, органична в каждом движении.
От ее крика в лицо сыну: «Будь ты проклят!», от того, как она споткнулась об этот крик, упала, встав, посмотрела на Пашку, — бегут те самые мурашки, бег которых мы счастливы ощущать всегда, сидя в зрительном зале.
P. S. Жанр спектакля загадочен — «опрокинутая комедия». Если бы знать…
У меня другое впечатление, хотя многое точно схвачено в предыдущем тексте. Сергей Афанасьев выстроил спектакль таким образом, что он вот сейчас допекается на зрителе. Я видела уже следующий спектакль. При явной его «сырости», оценила, как выстроена режиссёром эта вещь, где у каждого своя действитепьная драма, и все сплетены в одну общую.
Пьеса стала классикой, «кристаллизовалась». Все эти вкрапления-цитаты из Чехова, так же как и пение, едва ли не рэп, Валентины в начале спектакля, так же как танец влюбившегося Шаманова, а к концу спектакля — танец отчаяния героини; так же как дощатый Эльсинор Александра Орлова, как палисадник, превратившийся в оградку, — это моменты «генерализации». Да, так объективно существует классика в наше неклассическое время (оглянитесь вокруг в жизни и в театре). Жгучая тревога автора за человечесакое в людях живёт в спектакле Афанасьева куда в большей степени, чем в иных редких прижизненных постановках.
Действительно, большая победа спектакля — Валентина Елизаветы Ниловой. В одной поспешной рецензии прочла о «практической безупречности» этой героини. Речь у Вампилова о трагической цельности в раздрызганной реальности, и такою героиней постановка располагает. И понятно, чтО играет Александр Кудренко — саму эту раздрызганность, потерянность, и попытку «сборки». Оттого так отчаянно счастлив его танец, когда он открывает глаза на Валентину — счастлив во всю сцену, до колосников!
У спектакля крупный рисунок, В этом смысле Елена Симонова (буфетчица Хороших) и Евгений Ганелин (Дергачёв), составляют весьма добротный дуэт, и жаль, когда они порой соскальзывают в избыточный жанризм. Сам же Пашка, которого играет Иван Батарев (свежее обретение труппы), пока, увы, только фактурен, внутренне статичен. А ведь его герой вовсе и не первый парень на селе и, кстати, никакой не бандит.
Очень мог быть важен эвенк Еремеев, его система ценностей — не наивность таёжного дурачка, а точка отсчёта, он по-своему глубок, и Валентина не становилась бы совсем инопланетянкой. У Анатолия Горина, нужно признать, пока что роль недотянута, получается едва ли не служебный персонаж. Так же предстоит дорасти на зрителе ролям Кашкиной (Ольга Арикова) и отца Валентины (Анатолий Худолеев). Пока что здесь не хватает объёма, явно необходимого и предусмотренного в композиции Сергея Афанасьева.
Финал из первого варианта пьесы, своей резкой мелодраматической выявленностью смутивший и самого автора, смутил и меня. Сейчас думаю: есть художественная логика в том, чтобы весь упомянутый путь «генерализаций» выстрелил этим чеховским ружьём за сценой. Спектакль взял за живое, вызвал безусловное уважение. Он и сам живой, ещё будет расти. Непременно нужно будет пойти на него ещё раз (и, кстати, интересно будет увидеть и Нелли Попову в роли Кашкиной).
Я хочу сказать, что на малой сцене нашей театральной Академии, лет пять назад шел спектакль курса А. Д. Андреева «Прошлым летом в Чулимске», где играли ребята оттуда, из Коми. И там как раз тоже использовался финал с суицидом. Действительно это дает пьесе глубину.
Самоубийство Валентины (от которого в итоге отказался Вампилов) перечеркнуло все, что мы смотрели на протяжении двух актов. Тем более, что "срыв" Валентины уже был в спектакле. Не истеричка ли она? Что ж по нарастающей-то так? ( Шаманов как предстал перед нами тряпкой, таким и остался. Верно, что развалился около дверей Кашкиной и повесточку-то из рук выпустил. Его решение ехать на суд теперь уже не равноценно тому, что сделала Валентина. Самоубийство может стать для Шаманова другим испытанием. Как местному следователю ему придется составлять, очевидно, протокол. Кроме того, в первом диалоге с Валентиной он мне показался даже пошляком.
А вот Кашкина-Арикова понравилась. Как раз тем, что она не просто недалекая аптекарша, а чуткая и понимающая женщина. Да, ревнива, но на подлость не способна.
Спектакль мне, безусловно, понравился. Повеяло добрыми старыми временами, когда режиссеры занимались своми прямыми обязанностями – подробным разбором пьесы и за текстом видели суть. В странном определении жанра – «опрокинутая комедия» ключ к режиссерскому решению. Сергей Афанасьев «опрокинул» на Чулимск чеховскую «Чайку» с ее «пятью пудами любви». Начав спектакль как бытовую драму (что не очень к лицу актерам Комиссаржевки), во втором действии режиссер преобразует ее в трагедию с комедийной подсветкой. Любви здесь очень много – вспомним пары и треугольники: Хороших – Дергачев, Кашкина – Шаманов – Валентина, Пашка – Валентина – Шаманов, Мечеткин и его виртуальные невесты, а кроме того, родители и их дети. Это почва, на которой существует в спектакле крупно прожитая трагедия и комедия психологических и ситуационных несовпадений.
Безусловный герой первого действия – летающе-танцующий Шаманов — А. Кудренко. Во втором действии он же – комедийный парафраз писателя Тригорина с его исконно мужским воплем «отпусти», обращенным к Аркадиной (в нашем случае Кашкиной). «Чайка» не то чтобы «укрупнила» некое происшествие, случившееся прошлым летом в таежном райцентре, но, пролетая над Чулимском, вывела конфликт на широкий тракт общечеловечности. Сделать это было непросто, судя по высоченной, без изъянов (кроме двери Кашкиной) черной стене художника Александра Орлова, замкнувшей сцену.
Финал меня совершенно не смутил — это такой перевёртыш в духе первой части «Фауста»: вначале трагическим героем кажется он, а в конце выясняется — она. Афанасьев и Орлов предъявляют нам Вампилова очищенным от временной и пространственной конкретики (всё это «ретро», вся эта «характерность» сознательно доведены у них до полнейшей стёртости), вне жанра бытовой и социальной драмы — как драму экзистенциальную. Эта пьеса уже способна звучать на уровне Чехова — не случайно режиссёр прослаивает её инородными цитатами из русской классики (от Пушкина до Хармса), которые вдруг оказываются не совсем инородными. Наметилась интересная тенденция — театр начала ХХI века как бы проводит ревизию драматургии ХХ века — что осталось в своём времени, а что ещё пригодится.