«Орфей и Эвридика» К. Глюк.
Нижегородский театр оперы и балета.
Режиссеры Мария Литвинова, Вячеслав Игнатов, дирижер Дмитрий Синьковский, художники Ольга и Елена Бекрицкие.

В Нижегородской опере в этом сезоне началась новая эпоха — новый худрук театра (Алексей Трифонов, в богатой биографии которого работа в Госдуме и в оркестре Плетнева, директорство в MusicAeterna и художественное руководство Пермской филармонией) и новый главный дирижер (Дмитрий Синьковский, сочетающий в себе таланты скрипача, певца и дирижера и прославившийся во всех ролях работой с музыкой эпохи барокко) полны идей и энтузиазма, а местная власть пообещала помочь с деньгами.

Пакгауз.
Фото — Александр Шевяков.

Уже много-много лет этот театр жил тихой провинциальной жизнью, не претендуя на сенсации и столичные премии. В прошлом сезоне там грянула предволна перемен: была поставлена «Свадьба Фигаро», на которой юный дирижер-энтузиаст Иван Великанов сумел вытащить из оркестра необходимое качество моцартовского звука. Впервые в жизни Нижегородский театр съездил на «Золотую маску» и даже привез домой спецприз жюри. Но это было еще половинчатое решение: режиссура Дмитрия Белянушкина честно рассказывала придуманную Бомарше и Лоренцо да Понте историю, но соревноваться с радикальными режиссерскими изобретениями больших мастеров в принципе не могла. Теперь театр выпустил премьеру, где предложены нетривиальные и режиссерские и дирижерские работы.

Театр меж тем осваивает новое помещение. Беда существующей с 1935 года Нижегородской оперы в том, что тогда же ей отдали бывшее здание Народного дома. В обширном но плоском зале ничего толком не видно уже с десятого ряда, а их в партере двадцать восемь. Несмотря на все старания поколений руководителей и артистов, по большому счету театр работает в малоприспособленном для музыкального театра месте. Давным-давно пора отдать это здание какому-нибудь музею, а для театра построить современную площадку. Для первого своего проекта худрук и дирижер придумали отличный ход: «Орфея и Эвридику» поют не в Народном доме, а в новом для Нижнего Новгорода художественном пространстве — в Пакгаузах на волжской Стрелке, где встречаются Волга и Ока. В XIX веке эти ажурные здания создавались для всероссийских выставок, затем использовались как склады, а в XXI веке их расчистили, восстановили и сделали две площадки для современного искусства — Концертный пакгауз и Выставочный пакгауз. Вот в концертном (зал с продуманно поднимающимся амфитеатром и тщательно настроенной акустикой) и прозвучала опера Глюка — впервые в этом волжском городе.

Препарирование Орфея. Сцена из спектакля.
Фото — Александр Шевяков.

С музыкальной точки зрения это довольно дерзкая и решительная работа. Глюк не раз переделывал свою оперу, и всякий раз у него были для этого свои причины (от изменения языка исполнения — чтобы публика в Париже слушала повествование на родном французском, а не итальянском — до смены солиста, которому предназначалась главная роль). Дмитрий Синьковский взял за основу пармскую редакцию и добавил в нее фрагменты из венской, парижской и неаполитанской. Таким образом, была сконструирована некая «образцовая партитура», которую вообще-то Глюк не писал. Сам этот подход говорит об отсутствии у музыканта ригористической преданности аутентичному исполнительству — в древних нотах и в древнем звучании выбирается то, что представляется наиболее интересным сегодня. Такой подход вполне в духе традиций музыкального театра старых времен, где не слишком уважали авторское право, зато чтили живую (а не музейную) жизнь музыки. То есть Синьковский, конечно, имеет право на такой выбор и в процессе исполнения оперы это свое право доказывает — но понятно, что он дает повод для больших споров музыкантов-историков. Еще одно решение было взято не из авторской редакции, а из редакции Гектора Берлиоза: именно в ней впервые партию Орфея исполняла сопрано (а не певец-кастрат, как было на мировой премьере, и не тенор, как было в авторской парижской редакции). Таким образом, «Орфей и Эвридика» в Нижнем Новгороде стал сугубо женским спектаклем: в первом составе роль Орфея досталась Дарье Телятниковой, роль Эвридики — Татьяне Иващенко, а роль Купидона — Лилии Гайсиной, во втором были заняты соответственно Яна Дьякова, Анастасия Джилас и Светлана Ползикова.

Т. Иващенко (Эвридика), Л. Гайсина (Купидон/Танатос), Д. Телятникова (Орфей).
Фото — Александр Шевяков.

И все же режиссеры-постановщики Мария Литвинова и Вячеслав Игнатов предложили в своей сфере гораздо более радикальное и спорное решение, чем Дмитрий Синьковский — в своей. Либреттист Раньери де Кальцабиджи в 1762 году изложил древний миф об Орфее очень просто и ясно: да, как всем известно, юная жена Орфея умирает, певец безутешен и с позволения Купидона отправляется за ней в Аид. Он не должен оборачиваться, выводя ее из царства теней, но все же нарушает запрет — и вот тут либреттист и композитор отходили от всем знакомой истории. Поскольку опера писалась к именинам императора Священной Римской империи Франца Лотарингского, то бедную Эвридику решили пощадить — высшие силы позволяли ей остаться в живых и воссоединиться с мужем. Сегодняшние режиссеры взглянули на эту цепочку событий по-новому.

В начале оперы умирает Орфей, а не Эвридика. Во время увертюры режиссеры, устраивая театр теней, показывают на занавесе-экране, как происходит эксгумация тела лежащего на столе мужчины — вот достают сердце, обильно трепыхающийся кишечник, легкие и деловито распиливают череп, чтобы вынуть мозг. Извлеченное помещают в маленькие египетские ритуальные сосуды (такие во множестве наши туристы везут из Хургады и Луксора, не зная, для чего они предназначались). Все происходящее далее можно объяснить ровно тем, что у Орфея, появляющегося в диковато раскрашенном трико среди теней во внушительных белых балахонах (художницы сестры Бекрицкие явно увлечены как искусством оригами, так и древней историей Японии), уже нет ни сердца ни мозгов. Он тоскует по Эвридике и… отправляется из Аида на белый свет, чтобы увлечь милую подругу за собой.

Фурии.
Фото — Александр Шевяков.

При этом поют все ровно тот текст, что написан два с половиной века назад, на супратитрах идет русский перевод, и в тексте ничто не свидетельствует об «обратности» путешествия. И о том, что благословляет Орфея в дорогу не Купидон, а бог смерти Танатос. Но если не обращать внимания на слова (к чему нас давно уже приучили ведущие оперные режиссеры), то по-новоуму рассказанная история ни в чем не противоречит музыке. Скучает по супруге? Скучает? Идет сквозь фурий? (Танцы поставлены Михаилом Колеговым, но, право, большее впечатление производят костюмы Бекрицких, чем придуманные им движения — одна фурия похожа на гигантского омара, другая, кажется, на скорпиона). Идет. И уводит Эвридику за собой, а когда-таки оборачивается — вот она и умирает, вот и ладненько. И дальше идет праздник, где герои вышагивают в церемонном танце втроем с Танатосом.

И если задуматься — хорошо ли это, из истории любви делать историю предательства? То возникнет ответ — а почему нет? Почему в наше время любимый народом певец не может вести себя… м-м-м… нехорошо? Сугубая правда жизни. Но вот с правдой искусства сложнее — и ей отвечает только Глюк, легко, солнечно, виртуозно точно сыгранный и спетый нижегородцами. А разговоры в духе «А что такого? Все так делают» — они для Аида и для забвения.