«Сон в летнюю ночь». У. Шекспир.
Шекспировский Глобус (Великобритания).
Режиссер Доминик Дромгул, художник Джонатан Фенсом.
Спектакль прославленного лондонского театра «Глобус» «Сон в летнюю ночь» в постановке Доминика Дромгула начался с приветственных слов актеров: «Как видите, мы привезли из Англии все, кроме солнца». Действительно, на сцене возведен условный фасад условного дворца, выдержанный в приятных густо-бордовых и бледно-зеленых тонах. Под окнами и на балкончике вьется зелень — что-то типа плюща. Но все это носит характер искусственный — здание полутряпичное, растения пластиковые. Перенос действия в лесную чащу обозначен такими же условно-театральными средствами — фасад отграничивается занавеской с растительным орнаментом. Да и сам лес — несколько сухих веток, которые держат в руках «духи», преграждая ими путь блуждающим влюбленным. Встречающие зрителей артисты, одетые в костюмы эпохи Елизаветы I, — ряженые. А они и не против — они исключительно за. На вершине фасада, надо всем (если вдруг кто-то сомневается, что это Шекспир) висит портрет автора.
А. Джилетт (Оберон), М. Логан (Пэк).
Фото — SIMON KANE.
Привезенный «Сон в летнюю ночь» — товар экспортный, предназначенный тем, кто любит и ценит комедии английского драматурга за легкость, ироничность, театральность. Мол, хотели Шекспира — получайте! Сохранив оригинальный сюжет почти без изменений, развернув действие на три с лишним часа, актеры «Глобуса» не уходят в архаику — это живая современная постановка, но постановка стилизованная, разыгрываемая под аккомпанемент национальных свирели-волынки-трубы, в платьях елизаветинской поры. Сложная система двойничества решена за счет исполнения одним актером нескольких ролей — как в случае Пэка (он же распорядитель празднеств Филострат), Оберона (он же Тезей) и Титании (она же Ипполита). Благодаря этой связи три сюжетных линии сплетаются в одну. Обилие фронтальных мизансцен. Репризы в зал. Диалоги читаются партнерами зачастую не друг другу, а прямо на публику. Входы-выходы исполнителей через партер, а не кулисы. И непременный тактильный контакт с аудиторией: лесные духи то по голове зрителя погладят, то дернут за ушко и посмеются, указав на незадачливую «жертву» соседям. Они театралят напропалую, импровизируют (шутки о России меняются в зависимости от того города, где играется спектакль), иронизируют над всем, и пьеса Шекспира — лишь повод для общения.
Сцена из спектакля.
Фото — SIMON KANE.
Действие, чисто исполненное в первом акте, во втором превращается в сущий балаган: внутри театра возникает еще один. Труппа бродячих артистов дает представление перед герцогской четой на свадьбе. На сцену выезжает кибитка, быстренько сооружается площадка: два столба и покосившийся занавес, напоминающие по цвету ровно тот фасад, что зрители видят уже в течение часов двух. Начинается пьеса, где все роли — и мужские, и женские — исполняют мужчины. Юмор ниже пояса, шутки на грани пошлости. Пародия не то на все того же Шекспира, не то на себя любимых. И это уже явный перебор — российская публика начинает уставать, вялиться, затухать. Но рано! Среди всего этого безудержного веселья актеры переходят на русский: в ход идут шутки про «Чайку» Чехова, «Муму» Тургенева и прочие артефакты школьной программы. Весь мир, вне зависимости от времени и пространства, и правда превращается в театр, зрителя дурят, а он, понимая это, радуется и аплодирует, аплодирует, аплодирует. И даже портрет не падает, висит себе, освещая зал Александринского театра: может, это и есть подлинное солнце Англии?
Было ещё кое-что. То, ради чего они приехали, а мы все туда пришли. Основа театра, его фундамент и поэзия. Сейчас театр высекает поэзию на столь разных путях! Но радость составляет и эта возможность оглянуться на бесхитростную мастеровитость «Глобуса».
А солнце они все-таки привезли! то, что противоестественно по отношению к английскому шекспировскому театру хочется почему-то назвать почему-то «галльской» жизнералостностью. А может и не противоестественно? Потому что похожий положительный актерский заряд воспринимаешь и на спектаклях комеди-франсезовцев. Упоительная точность, дисциплина, артистизм, свойственные «академическим» театрам Европы. Растрогало еще кое-что: то, что взять хоть ремесленников, хоть королей, хоть молодые пары влюбленных — все до конца прилежно следуют заданному стилю игры. Ремесленники брутальны и фривольны (я давно так не смеялась, как когда Герцогиня вступает в диалог с Заморышем, спрашивая. его ли это собачка и действительно ли она мертва?), короли величественны, но всего лучше молодые влюбленные, которые даже. превратившись в чумазиков и растреп в спущенных чулках и грязных ночнушках, даже сплетясь во время лесной потасовки в многофигурного «лаокоона», все равно остаются верны целомудренно-романтическому стилю.
Мне понравилась «драматургия» этих гастролей — ситуация, в которую невольно попали актеры: «глобус» оказался в россиевской «коробке». Встретились два типа пространства, исторически отрицающих друг друга (классицизм, как известно, отверг «глобусные» принципы, а реформаторы XX века, стремясь к новым отношениям актеров со зрителями, по сути, глядели в шекспировскую эпоху, разрушая достижения классицизма). Актеры держали внимание зала, в их игре ощущались размах и свобода.
Но, признаться, я отнесся к спектаклю более критично… Хотя, идя на него, художественных откровений и не ждал. Потому что не понимаю, зачем сегодня играть «по пьесе», всерьез говоря об аутентичности.
На творческой встрече в Царском фойе британцы с гордостью рассказывали нам, как они понимают «поддержание огня» традиции: с каким вниманием относятся к тексту пьесы (почти не позволяя себе сокращений или «перемонтажа»); как изучают английский театр Возрождения (сценографию, пластику, жестикуляцию)… Стало очевидно, что «Шекспировскому Глобусу» подойдет не всякий режиссер — лишь тот, кто «умирает» в актере и драматурге.
Потом, одно дело, когда музыканты-аутентисты годами совершенствуют свою технику, изучая архивы, другое — когда театр существует в координатах антрепризы, без постоянной труппы, набирая актеров «на проект».
И все же на спектакль я шел с интересом: хотелось понять, как в эпоху режиссерского театра коллективу удается, следуя дорежиссерским заповедям, успешно существовать в мировом фестивальном пространстве? Или дело только в бренде?
Я увидел очень хороших английских актеров, которые разыграли классическую пьесу целиком — как самоигральный текст (извиняюсь за тавтологию). Они красиво двигались, читали стихи, бегали и танцевали. Режиссер развел их по мизансценам, как это, вероятно, и было в шекспировские времена…
Смотреть было нескучно, но к финалу юмор казался совсем уж натянутым. Когда в постановке о «Пираме и Фисбе» тощий паренек «случайно» задрал напяленное на него дамское платье, показав публике мужские трусы, пластически это вышло выразительно… Но когда он стал делать это постоянно, назойливый прием привел к обратному эффекту.
Наблюдая 3-часовую актерскую вольницу, я совсем не понял, «про что» же получилась история (простите за, быть может, архаичную постановку вопроса).
Я помню рейнхардтовский фильм 1935 года, где феерия воплощена с киношной «натуральностью»… Помню, как спектакль Серебренникова неровно, тяжело, но целенаправленно двигался к финалу — чтобы вульгарная игра на территории масскульта вдруг разрешилась трепетной мистерией (о любви этих самых Пирама и Фисбы), придавая зрительскому участию некую соборность… Я с интересом посмотрел на видео спектакль Коршуноваса, где, несмотря на лабораторную дистиллированность, — внятные задачи, связанные с «театром о театре».
И вот я думаю: а что в моей душе, уме и памяти оставил этот «Сон…»? Коллега после спектакля сказал: «А что здесь искать? Эта пьеса вам не «Гамлет», почему бы не подойти к ней как к легкомысленной вещице?»
Но в пьесе есть взаимопроникновение реальности и волшебства, их готовность обернуться друг другом. Через «театр в театре» можно показать отношения театра и жизни, их взаимное воздействие. Есть, наконец, то самое «марево», первозданный и волшебный эротизм, существование человека между «рацио» и инстинктом, зовом плоти и зовом духа. Ужас человека перед Природой (окружающей и своей собственной) и одновременно тяга к ней.
Театр не воспользовался, кажется, ни одним из возможных вариантов. Момента переключения на волшебство не возникает, все персонажи с начала и до конца «одним миром помазаны» и сливаются в буро-серо-зеленой гамме… «Театр в театре» оказывается грубо сколоченными подмостками, на которых одни герои безбожно комикуют для других. Отношения Человека и Природы иллюстративно обозначены первой мизансценой — когда актеры, играющие Титанию и Оберона, с лаской тянутся к лесным персонажам. Эротизм? — на уровне тисканья мальчиками девочек — да.
Я не могу отделаться от ощущения, что «Глобус», формально, может, и соответствуя специфике шекспировского театра, не учел, что это смотрят не елизаветинцы, а мы (к тому же сидя в бархатных александринских креслах).
«Глобус» заставил меня вновь и вновь мысленно обращаться к мейерхольдовскому «Лесу», о котором Павел Марков отозвался как о «театре шекспировых страстей» (спасибо Н. В. Песочинскому, который напомнил об этом на недавней Шекспировской конференции). Шекспировское начало может быть воплощено и на материале, который к «Вильяму нашему» вроде бы и не имеет отношения.
А может быть — все вроде бы как по Шекспиру, а это верность не духу , а букве…
Вспоминается ситуация с Мейерхольдом, громящим «Старинный театр». Очень петербургская история, кстати сказать!
У меня во время спектакля возникли две параллели. Первая — «глобусовский» же спектакль «Двенадцатая ночь», он снят на видео и его можно увидеть. Какой же это блеск! Настоящий юмор и настоящая аутентичность.
Вторая — виденный когда-то спектакль ТЮЗа г. Горького, они его привозили в 80х годах и играли на сцене театра на Литейном.Вот это было настоящее чудо! Щемящая музыкальная тема любви, дарящая катарсис в финале, и потрясающе смешная интермедия про Пирама и Фисбу! Я буквально сползала под стул! Может, кто-нибудь из читателей или авторов ПТЖ откликнется схожими эмоциями? Очень бы хотелось, правда! Жаль, конечно, что видео этого спектакля нет — он остался в моей памяти одной из самых ярких легенд моего театрально-зрительского опыта.
Для автора статьи — пара замечаний.
Условный дворец на сцене — это внешний вид сцены «Глобуса», они его просто скопировали и возят. Соответственно, театральные подмостки в интермедии — та же «копия», но с юмором, конечно.
На старинных инструментах они играют во всех своих постановках по Шекспиру, за что им — большое спасибо.
Исполнение мужчинами женских ролей — опять намек на шекспировское время, но ироничный. Нормально, удивляться не стоит.
Однако, иногда было скучно. И даже иногда совсем не смешно, особенно там, где должно было быть смешно — в интермедии.
Рецензия Алёны Карась:
http://www.rg.ru/2014/11/05/globe.html