«Осенний марафон. P.S.». А. Володин.
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Анатолий Праудин, художник Алексей Порай-Кошиц.
В этот питерский бесконечный сентябрь (увы, не апрель), в эту абсурдную издевательскую осень, смешавшую ночь и день единым грязно-серым пейзажем за окном, соединившую и зеленые елки, и помпезную новогоднюю иллюминацию, в эту беспросветную, безжалостную осень безжалостный режиссер Анатолий Праудин на большой сцене «Балтийского дома» выпускает свой бесконечный и безвыходный, злой и страшный «Осенний марафон». И это совсем другое кино. Здесь нет парадного Петербурга с разводящимися мостами и рассекающими волны «метеорами», нет грустно-усталого лица Олега Басилашвили, лирической музыки Андрея Петрова и этой возвышенно-щемящей интонации, поэтической тоски, которую мы все по инерции так любим. Есть только ряды грязно-серых полотнищ (художник Алексей Порай-Кошиц), уходящих под колосники, груда кирпичей, нескончаемый ремонт в квартире и некрасивый человечек в растянутых трениках, не писатель и не поэт, нелепый марафонец, добежавший к нам из 70-х изрядно потрепанным, «самого себя смешной осколок».
Бузыкин Константина Анисимова загнан и замучен, нелеп, смешон, но все так же нужен героям обретшего сценическую жизнь володинского киносценария, все так же нужен нам, зрителям, даже вот такой побитый и потрепанный. С природой бузыкинского феномена, кажется, и разбирается режиссер, сначала обнаруживая этот не такой уж очевидный питерский миф, а потом деконструируя его. Раз нужен нам этот осколок-обмылок, значит, попал он в сердце питерского человека, в самую сердцевину, аккурат между Бродским, Достоевским и Пушкиным.
Праудин начинает свой эксперимент по изучению этого осколка как раз с определения его меж соседних глыб.
И вот в мире серых полотнищ (то есть в сознании питерского чахлого интеллигента) Бродский звучит откуда-то сверху, то как божественный глас, то как комический резонер, насмешливо поучающий: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» А бес-Пушкин является в образе нерадивого студента в черных кудрях. Бродский — еще бог, Пушкин — уже бес. Между ними, как соединительная ткань — вездесущий Федор Михайлович с недоступными пониманию иностранца Билла зелеными облизьянами, униженными и оскорбленными, недостижимый и непереводимый. Есть еще барды, за которых питерскому интеллигенту всегда немного стыдно, и их он вытесняет. Бардовскими напевами в спектакле пытает Бузыкина начальник Веригин (Андрей Тенетко), но у того есть в противовес своя музыкальная тема — мрачно-бунтарские «Pink Floyd», возникающие в моменты мимолетного бузыкинского бунта, кинокартина «Подвиг разведчика» и тележка с кирпичами, доставшаяся ему в наследство, кажется, от озлобленного интеллигента Иа из праудинского «Дома на пуховой опушке». Весь этот скарб из поэтов, писателей и кирпичей составляет невыносимую среду бузыкинского вывихнутого мира, а также почву для нашего с ним генетического родства. Весь этот багаж «бежит» вместе с ним из ленинградского вчера в петербургское сегодня, разваливаясь и ветшая по дороге, кусочки его перемешиваются, спрессовываются, и постепенно володинские герои в спектакле Праудина превращаются в странных уродцев, носителей обветшалых ценностей— непереводимых и непонятных нынешнему веку зеленых обЛИзьян.
Алла (Ольга Белинская), Билл (Юрий Елагин),Варя (Маргарита Лоскутникова) и даже навязчивый сосед Василий Игнатьевич (Александр Передков) в процессе бега с Бузыкиным приобретают анималистические черты. Алла в припадке любовной лихорадки прыгает по сцене с обезьяньими ужимками, Варя на шатких каблуках ходит по сцене с изяществом молодой козы, а Билл, потерявший человеческий облик после попойки, становится похож на дрессированного русского медведя. Все это сочетается в героях с необъяснимой тоской по Бузыкинскому присутствию. И экзальтированная, вплывающая тоненьким фальцетом в спектакль бездарная переводчица Варвара, и хрупкая, ломкая любовница Алла, и даже скользкий тип Шершавников (Виталий Крылов) со своим невыносимо-звонким троекратным поцелуем нуждаются в нем. И все другие от скучного Жени Пташука (Дмитрий Гирев) до дяди Коли (Александр Кабанов) смотрят на Бузыкина с ожиданием и надеждой, а он, нелепый человечек в растянутых трениках, совсем не бегун, не поэт — полый сосуд. Метаморфозы, происходящие с бузыкинским окружением в спектакле, решены остро, на грани, в жанре злой клоунады. Неизменно спокойной, строгой, даже царственной остается только жена Бузыкина Нина (Алла Еминцева), свидетель всех его похождений, несгибаемая, цельнометаллическая женщина. Но и она в финальной мизансцене становится участницей коллективного забега во главе с марафонцем Бузыкиным. Нина бежит от него по левую руку, бежит на пару с вечно влюбленной Аллой, а за ними вся остальная потрепанная компания, присягающая на верность Пушкину, Бродскому, Достоевскому и Бузыкину, продолжает свой бесконечный осенний марафон.
Те, кто рискнул придти на премьеру в предновогодние дни, отказавшись от корпоративов и походов в магаз, недоуменно перешептывались: «Ну, это совсем не похоже на фильм!». Да, не похоже. Анисимов ‒ совсем не Басилашвили, Еминцева ‒ никак не Гундарева, Елагин ‒ не иностранец Норберт Кухинке, ну разве что Белинская ‒ чуть-чуть Неелова. Праудин оказывается к Володину так же близко, как и Данелия, и так же далеко. Функцию отстраненной, но не сочувствующей герою ремарки, Праудин отводит стихам Бродского, песням «Пинк Флойд», шпионским фильмам и многому другому. У Володина симпатия чувствовалась в каждом слове. Кульминационный момент в сценарии — одинокий танец Бузыкина под звуки из телевизора — завершается такими словами: «Ему хотелось быть сейчас еще более неуклюжим, бестолковым, загнанным, чем он был в жизни. Вы другие? Вы умные, деятельные, удачливые? Вам повезло. А он ‒ вот такой. Просто подплясывает. Один. И судить некому». А Праудин рассуждает, и если судит, то не только Бузыкина, а всех униженных, оскорбленных, безвольных, тишайших.
Театральный режиссер, так же как Бузыкин, не свободен от контекста. Только у Праудина это многослойный культурный контекст — фильмов, постановок, музыки, собственных спектаклей и идей. А у Бузыкина — семьи, коллег, соседей, чужой жизни. Праудин «докручивает» некоторые цитаты, вызывая у нас оскомину. Нудный голос поэта (например, «Не выходи из комнаты…») продолжает стихотворение с середины, но узнается моментально. А какую-то песню режиссер заявляет только первыми аккордами, так никогда и не давая ей возможности зазвучать в полную силу. Будут еще бардовские песни, ближе к финалу появится и Достоевский. Билл неожиданно разразится ругательным монологом, по всей видимости, взятым из «Униженных и оскорбленных», которых он переводил. Праудин показал себя заядлым постмодернистом, не убоявшимся этого устарелого термина, сплетая собственное полотно цитатами и самоцитатами.
Герои, которых в начале спектакля мы идентифицируем по фамилиям актеров из фильма («та, которая Неелова, и этот, который Басилашвили»…), достаточно быстро перестают их напоминать и обрастают собственной плотью. У кого-то проявится даже звериная составляющая, как у Билла Юрия Елагина. Изрядно напившись и потеряв всякий человеческий облик, наш иностранец становится похожим на медведя, пытающегося зубами взять ключ от гостиничного номера. А в соседе Василии Игнатьевиче Александра Передкова с самого начала есть что-то барсучье.
Бузыкин Анисимова в своей нелепости и неуместности — родом из пролетарских интеллигентов, тот, у кого родители еще на заводе, а он уже в библиотеке. Физическая сила заложена в нем на уровне генов, но вытравлена собственной неуверенностью и чужими амбициями. Он легко может не подавать руки широкоулыбчивому Шершавникову, но поступает как все. Не хочет тратиться на сноба Билла, не чувствующего тонкостей русского языка, но все-таки объясняет ему разницу между «облизьяна» Достоевского и «грин манки». Помогает и хиппующей Варе — Маргарите Лоскутниковой, неожиданно сделавшей карьеру за его счет. От невозможности что-то изменить Бузыкин с небывалым азартом бьет кирпичи об пол и танцует под пинкфлойдовский «Another Brick in the Wall». Бузыкин, может быть, и не талантлив — он не в состоянии вспомнить ни одного синонима к глаголу «убегать», он мнется, пытаясь исправить перевод Варвары, — но, может быть, и просто избегался, потратил себя на нелепости и недоразумения. Ничего не совершил, везде опоздал, характер не проявил, детей на остров Жохова не проводил, заказ на перевод не получил и даже уехать на охоту, как герою Вампилова Зилову, ему невозможно: сразу же повиснет на одной руке сосед Василий Игнатьевич, а на другой — Билл. Бузыкин издергался, исполняя прихоти и желания других, множество кукловодов тянут его за нити долга, совести, любви. Вопрос, который Бузыкин задал, увидев в телевизоре персонажа из «Подвига разведчика»: «Он так сорок минут будет лежать?» В его жизни такое просто невозможно — лежать. Он всегда бежит, но в итоге это бег на месте, к которому присоединяются все.
От этого спектакля я ощутила огромную радость. Это какой-то возврат Праудина к строгому лиризму, соединенному с эксцентрикой. Это не просто концепт, это – почти прямая эмоция, которая так редка и так дорога в спектаклях Праудина, и которой не было долго.
Очень важно, что на спектакле не вспоминаешь фильм, закрывший, казалось, тему. Но – вот, отказывается, не закрывший (и кроме нашего спектакля еще есть спектакль в Старом Осколе у Семена Лосева, и я увижу его в начале марта).
Но еще важнее эта приписка — «P.S.» Праудин ставит постскриптум к эпохе, которая сломала Греческую церковь («Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь…») Поэтические камлания Бродского, голосовым куполом накрывающие сцену в прологе (стихи прочитаны от начала до конца), — это верх эпохи, гул сфер, который слышит филолог Бузыкин. А дальше весь спектакль он запинается о кирпичи. Это низ. И что это как не остатки сломанного храма? («И стены стали тихо поддаваться. Смешно не поддаваться, если ты стена, а пред тобою – разрушитель»). Это жизнь без Бога, без храма, на развалинах уничтоженной духовности и веры. Между кирпичами скачут –марафонят смешные люди, занятые чем угодно, только не музыкой сфер.
Эпиграфом к тому, что намыслил и поставил Праудин, могут быть строчки из того же стихотворения: «И то, чего вообще не встретишь в церкви, теперь я видел через призму церкви…»
Безотказный Бузыкин здесь, кажется, единственный, кто еще как-то слышит звуки сверху. Вначале он диктует Алле перевод, а на самом деле — стихи Володина, а в это время ему гудит Бродский… Он, в общем, поэт, этот Бузыкин, но закованный в сиюминутные «кирпичные» долженствования: всем нужен, везде опаздывает, никому не может отказать. К. Анисимов отлично играет человека заурядного, смешного и горестного, совсем негероя и даже не плута. Но в конце наступает минута, когда Бузыкин остается один, остается свободным и готовым к власти волшебных звуков, чувств и дум… Он прижимает к груди портфель с рукописями… Это минута счастья, и из поднебесья снова проглядывает и звучит Бродский. Но бузыкинская свобода длится, как известно, недолго: снова Алла, снова Нина, снова Варя…
«Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее — после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много».
Теперь и то поколение отбегало свой марафон. Бегаем мы. ПО тем же кирпичам.
Очень хорошо написано