29.10.2021 — 11.04.1972

Сто лет со дня рождения и совсем скоро полвека со дня кончины. Сергей Васильевич Владимиров не забыт. Слава богу, студенты не проходят мимо «Исторических предпосылок возникновения режиссуры» и «Действия в драме». Ниже помещен текст Юрия Михайловича Барбоя: свидетельство пристрастного и благодарного прочтения талантливой книги младшим современником. Высоко ценил эту работу старший коллега обоих, Борис Осипович Костелянец.

С. В. Владимиров.

Ленинградская театроведческая школа — это в большой степени и С. В. Владимиров. Пусть новое поколение обратит внимание и на два тома «Театральных дневников», изданные в 2012 году Институтом истории искусств (с вступительной статьей и комментариями А. П. Варламовой). Там опубликованы и «Исторические предпосылки…», и, впервые, удивительный дневник, куда С. В. Владимиров записывал свои театральные впечатления с 1956-го по 1972 год, последние шестнадцать лет своей жизни. Вот сейчас стоило мне взять в руки это издание — на два часа оказалась полностью завороженной…

Два резона, по которым это должно быть прочитано. Первый: зафиксирован непредвзятым взглядом, свободным от официозной редактуры и цензуры, целый пласт театрального процесса, скудно представленный в скудной периодике тех лет, — ленинградские премьеры, зарубежные и московские гастроли, даже учебные работы в Театральном институте. Второй резон: перед читателем возникает настоящий мастер-класс, который трудно переоценить. Филолог, тонкий литературный критик, писавший о Маяковском, о современной поэзии (книжка «Стих и образ»), из вечера в вечер осваивает живую материю театра. Сценические впечатления анализируются с набросками мизансцен, неоднократными возвращениями к той или иной постановке. Суть театра уловлена глубоко и по-своему, без этих штудий было бы невозможно и его итоговое «Действие в драме» (автор успел в больнице держать корректуру). Книга пленяет сочетанием теоретической емкости и художественной тонкости, индивидуального восприятия искусства.

Это и есть Сергей Владимиров. Он был человеком большой культуры. Отец его был художником круга «Мира искусства», дядя писал музыку вахтанговской «Принцессы Турандот». И в его текстах, и в общении не было следа позы, какого-либо демагогического нажима. Владимиров умер, когда ему было 50 лет. Люди разом осознали, какой особенный человек покинул мир. Потрясение объединило массу людей, пришедших в Зеленый зал Института на Исаакиевской площади, где он заведовал сектором театра. Я застала Сергея Васильевича в последний год его жизни. Эта встреча и скорая утрата были сильнейшим жизненным и профессиональным впечатлением. Написанное им, думаю, воздействует и на новых читателей, сохраняет свое обаяние — благодаря увлеченному поиску источников творческой активности в искусстве сцены.

ЗАМЕТКИ ЧИТАТЕЛЯ

Я долго был современником Сергея Васильевича Владимирова, ходил рядом, но не близко. Он казался мне закрытым человеком, но я и тогда часто думал, что это не то, не так должно называться. Позднее прочел у Андрея Битова в «Колесе» описание ленинградской команды, которая получила на соревнованиях серебряные медали: они проходят вслед за золотыми призерами, те честно и ярко сияют золотом, у наших тоже блеск, но серебряный, матовый… Прочел и обрадовался — показалось, понял, что все эти годы Сергей Васильевич Владимиров светится для меня таким вот блеском. Да вот снова незадача: уверен, если потомки будут благодарные, они, может быть, назовут его книгу «Действие в драме» великой, а бывают ли великие матовые книги, не знаю.

Для послевоенных десятилетий книга уникальна. Во-первых и в-главных, потому, что в этой чисто теоретической работе есть не только почти природное чувство истории — есть сама история. Между тем самоочевидно, что теоретик в состоянии пользоваться историей только тогда, когда берет ее «в снятом виде». Для теоретика драмы основной и последний вопрос звучит с грозной банальностью: что есть драма? Значит, надо узнать не то, чем отличается Беккет от Софокла и Чехов от Шекспира, а как раз то, что всех их соединяет, между тем живые лица и живые формы нахально выставляют свои индивидуальности и путаются под ногами. Как ни смешно, Владимиров это тоже знал, и потому созданная им история была особая, именно теоретическая: она поведала о том, как драма необратимо превращалась и продолжает превращаться в самое себя. Сочувственная отсылка к Гегелю в начале книги имеет для Владимирова и очевидный, и вместе тайный смысл: «образная структура драмы» ведет себя у Владимирова примерно так же, как у Гегеля абсолютный дух, на стадии искусства в очередной раз уясняющий, кто он такой.

Продолжить чтение