«Молодая гвардия». История мифа в трех частях
Театр «Мастерская».
Режиссеры Максим Диденко и Дмитрий Егоров, художник Евгений Лемешонок.

Эту заметку трудно начать. Широк выбор вариантов. Приподнято: «Не так давно Григорий Козлов выпустил здесь нашумевший „Тихий Дон“, и публика требовала продолжения. Продолжение мастер поручил двум своим ученикам — Максиму Диденко и Дмитрию Егорову, которые поставили эпический спектакль о трагедии, происшедшей на той же земле двумя десятилетиями позже». Молодежно: «Публику „Мастерской“, привыкшую к лирическому бытоподобию, вышибают из колеи с первой же сцены. Вместо ходульной театральной героики по лекалам соцреализма, приходящей на ум, когда слышишь название „Молодая гвардия“, здесь царит современный театр, провокативный и формально изобретательный». Раздумчиво: «Театр „Мастерская“, придумав редкую форму диптиха для двух молодых режиссеров и предложив им роман Фадеева как материал для творческого осмысления, хорошо угадал, дав возможность Диденко завершить свою „украинскую“ трилогию, начатую „Конармией“ и „Землей“, а Егорову — развить любимую тему инициации подростка взрослым миром на экстремальном, трагическом материале». Можно даже раздраженно: «Названия, подобные „Молодой гвардии“, все чаще стали мелькать в репертуарных афишах наших театров, отдающих дань очередной конъюнктуре — теперь на реинкарнацию советских идеологем. Хорошо, что в данном случае честность и гуманизм молодых режиссеров почти полностью растворяют казенный патриотический пафос, которого с ужасом ждешь от этого спектакля».

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Все варианты кажутся уместными, так что считайте — начали. Первый акт отдан Максиму Диденко и называется «Миф». Физиономия генерального мифотворца товарища Сталина проецируется на занавес, а актер Рикардо Марин (патлатый мексиканец с внешностью хиппаря парадоксальным образом назначен на роль великого кормчего) выкрикивает в микрофон одну из его речей. Голос мутирует в чудовищный, рвущий барабанные перепонки звериный рык: свое вполне однозначное отношение к Сталину режиссер формулирует на первых секундах спектакля. Дальше однозначности меньше. Шеренга молодых артистов, переодетых школьниками (белый верх — черный низ), под музыку сподвижника Диденко композитора Ивана Кушнира штурмует обшарпанную стену, перегородившую арьерсцену. Прыгнув, застывают в подобии гимнастической пирамиды.На стену проецируют развевающееся красное знамя. Девичий секстет в цветастых платьях печально вокализирует что-то про «комсомольский напев», а потом бросается поднимать неподвижно распластанные по сцене тела актеров-мужчин (видимо, убитых бойцов). Одна за другой перестраиваются актерские колонны. Надрывная песня «Ой, горе» сменяется бойким рэпом со словами клятвы молодогвардейцев. Елена Николаевна Кошевая (Ксения Морозова) пытается своим телом прикрыть сына Олега (Андрей Есмельянов) от марширующих гитлеровских палачей. Несколькими сценами позже мать с замученным сыном застынут в живой картине, напоминающей «Снятие с креста». Сергей Тюленин (Антон Момот) выбегает против фашистов с бутылкой наперевес, вручает опасный сосуд крайнему из гитлеровцев, тот передает его дальше по цепочке, и все «взорванные», прикоснувшись к бутылке, немедленно начинают трястись в конвульсиях, а потом бегут за кулисы. Фашисты, встав в рядок, танцуют нечто среднее между ирландской пляской и лезгинкой, а самый главный из них — как водится, утонченный педант (Андрей Аладьин) — еще и поет на немецком языке ангельским тенорком. Полицаи волочат перед собой лопаты, ходя из кулисы в кулису, а страдающее мирное население в ужасе уползает от них, перекатываясь с боку на бок.

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Режиссер Максим Диденко снова предлагает зрителю свой «синтетический театр»: тут и балет, и пантомима, и скандирование, и пение, и странные сюрреалистические образы, и прямолинейность в духе «Синей блузы». Впечатления, надо сказать, тоже «синтетические». Эмоциональные сцены, живописующие крайнее напряжение плоти и духа, отчаяние жертв войны и стоицизм непокоренных героев, чересполосно идут с почти пародийными, высмеивающими штампы героического драмбалета или какой-нибудь хореографической композиции к торжественной дате. Отделить эти зерна от этих плевел почти невозможно, а балансировать между исступленными поминками и глумом, сидя в зрительном зале, нелегко. Впрочем, предвижу ответ режиссера, что эта шоковая процедура потребовалась ему для эффективной препарации мифа.

Есть в диденковском акте и парочка сцен, кардинально расширяющих его смысловое поле. Казнь полицая решена в лучших традициях левого акционизма и заканчивается исполнением El pueblo unido jamás será vencido в заводной панковской обработке. Финал еще красноречивее. Пока то ли сталинские, то ли гитлеровские особисты (они в спектакле почти неразличимы) растаскивают по сцене тела убитых молодогвардейцев, Рикардо Марин наигрывает на гитаре Working Class Hero Джона Леннона. Титры с переводом текста песни ползут по экрану. Неблагонадежного певца, врага государства, устраняют выстрелом в упор и кидают в общую кучу мертвецов. Занавес. Недопетый текст продолжает ползти по экрану.

Второе действие этой «Молодой гвардии», поставленное Дмитрием Егоровым, озаглавленное «Документ» и смонтированное в основном из статичных мизансцен, вышло более строгим и сосредоточенным. Режиссер воспользовался помощью журналиста-историка Марины Турсиной и сотрудников Краснодонского музея «Молодая гвардия&raquo. В результате возник насыщенный и познавательный литературный текст спектакля, скомпилированный из подлинных источников. Пока артист проговаривает тот или иной фрагмент, на экранах слева и справа можно прочитать информацию: чьи это слова, когда сказаны или записаны. В этой части спектакля есть неотразимое обаяние правды, даже некоторое режиссерское смирение перед голосами истории, так обаятельное в наше время тотального пиара и программного релятивизма.

М. Фомин в сцене из спектакля.
Фото — Н. Казаков.

Сначала — слепок мирной жизни: письма и дневники будущих молодогвардейцев, ничего героического, неумелые стихи, любовные страсти, максимализм юности и замечания за плохое поведение. Потом война, оккупация (звучит, в частности, любопытный документ — благодарность Гитлеру от каких-то местных казаков за освобождение от «жидовско-сталинской диктатуры»), молодогвардейские листовки (их бросают прямо в зал, можно оставить на память) — и, без паузы, предсмертные письма молодогвардейцев. Сухая, свободная от лишней патетики и от этого куда более действенная анатомия войны, серпом срезающей молодые жизни. Артисты успешно удерживаются между полным «отстранением», которое зачастую выходит в российском театре пустым и манерным, и хлопотами по «утеплению» порученных образов. Самой страшной эпитафией погибшим звучит монолог Макара Андросова, принимавшего участие в извлечении обезображенных тел молодогвардейцев из шахтного шурфа. Актер Константин Гришанов приглушенно и деликатно, но очень точно играет ужас отца, увидевшего растерзанное тело дочери. Параллельным сюжетом показаны диалоги Сталина с писателем Фадеевым (Максим Фомин), вновь и вновь переписывающим свой роман «Молодая гвардия» в угоду партии и правительству. Пока писатель мучается, режиссер Егоров посвящает нас в неразгаданные тайны краснодонской истории. Вот комсомолец Третьякевич (все тот же Андрей Аладьин, в первом акте игравший немца) умоляет парткомиссию реабилитировать его заподозренного в предательстве брата. А вот выжившая молодогвардейка Валя Борц (роскошная и сумасшедшая режиссерская находка — отдать эту роль двум актрисам разом), перебивая саму себя, путается в показаниях, опасаясь разойтись с «генеральной линией». Всех молодогвардейцев — то ли героев, то ли жертв — в финале выстроят у грязной поцарапанной стены (у художника Евгения Лемешонка это и школьная классная доска, и стена тюремной камеры), они захлопают глазами, задергают руками на кукольный манер и превратятся в «умерший класс» Тадеуша Кантора.

Сцена из спектакля.
Фото — Н. Казаков.

К спектаклю в обеих его частях можно предъявить немало конструктивных претензий. Следы спешности видны в композиционном решении: есть тавтологии (одни только фамилии погибших героев нам предлагают послушать и запомнить целых три раза), логически не связанные фрагменты приходится монтировать через открывание-закрывание занавеса или затемнения. Пока что не работает аттракцион прямого диалога с публикой. Актер Максим Фомин тщетно спрашивает зрителей, что сегодня считается подвигом? Разговор скатывается на какие-то милые глупости («перевести старушку через дорогу») и выглядит технической заминкой. Хотя в целом как раз у Фомина (он тут то Фадеев, то человек от театра) актерская работа вышла наиболее интересной. Большую часть спектакля он находится на сцене, как будто вовлекаясь в историю «Молодой гвардии» глубже и страстнее, а в последней своей сцене — от имени застрелившегося Фадеева — рвется в ряды того самого мертвого класса.

Изъяны легко прощаешь за не модный нынче антивоенный и антитоталитарный месседж, равно слышный и у Егорова, и у Диденко. В эпилоге спектакля нам покажут на занавесе виды современного Краснодона и музей в Ровеньках «Памяти погибших», превращенный по случаю новой кровавой бойни в бомбоубежище. Под Луганском снова стреляют. Видимо, с мифами (да и с документами) у нас что-то серьезно не в порядке.