«Анна Каренина». Инсценировка Я. Пулинович по роману Л. Н. Толстого.
Краснодарский академический театр драмы им. М. Горького.
Режиссер Дмитрий Егоров, художник-постановщик Сергей Илларионов.

У любви как идеи довольно прихотливая история в европейской культуре. В древнем обществе, да и в Античности страсти скорее побаиваются: ее сила так велика, что стрела Купидона-разрушителя воспринимается болезненно, и любовь не ассоциируется с более стабильной системой, браком. Вспомнить хотя бы Геру и Зевса — и его возлюбленных. Или Елену Прекрасную. Или Федру…

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Маринина.

В христианской культуре постепенно выработался взгляд на брак как на нерасторжимое единство, спаянное Богом и любовью. А в средневековой куртуазной поэзии утвердилась новая концепция романтической любви — всесильной, просветляющей, идеальной — той, «что движет солнце и светила». И к началу XIX века любовь стала главным основанием брака, залогом его счастливого протекания.

Но что, если в браке нет любви: не было, уходит, замещается другой?.. Этот непростой вопрос многократно отражается в литературе. Здесь очень много измен, прежде всего женских. Изольда и Гвиневра, госпожа Бовари и Катерина, леди Макбет Мценского уезда и леди Чаттерлей.

И, конечно, Анна Каренина.

Идейное содержание романа Толстого, посвященного, как известно, «мысли семейной», вызывало у многих его современников недоумение, ярко отраженное в язвительной эпиграмме Некрасова:

Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать.

Е. Белова (Анна Каренина), А. Фогелев (Вронский).
Фото — Юлия Маринина.

Каждый постановщик «Анны Карениной» сегодня по-своему отвечает на вопрос, какую историю он рассказывает зрителям. Например, спектакль Андрея Прикотенко в «Старом Доме» был историей о беззаветно-искренней любви прекрасной юной женщины, которая пытается идти против системы.

Совсем другой сюжет рассказывает Дмитрий Егоров в Краснодарском театре драмы. Спектакль по инсценировке Ярославы Пулинович свидетельствует о том, что надежда на силу любви не сможет ничего починить в этом сером, стильном, лживом мире.

Художник Сергей Илларионов создал на сцене театра глубокое и высокое пространство — лофт? площадка для игр? — множества оттенков серого, словно оштукатуренное бетонной смесью. Справа и слева к полотну сцены сбегают ступени, на заднике — бесконечная серая стена, вдоль которой на расставленных стульях сидят незадействованные персонажи истории, с интересом наблюдая за происходящим. Общество иронично следит за героями: вот оно, пространство информационной прозрачности.

Общество это в высшей степени изысканное: визуальный лейтмотив костюмов — монохромный струящийся шелк. Впрочем, не все так уж изящны — например, на Вронском Арсения Фогелева серый мундир сидит как-то неудало, куце, словно напоминая: этот подросший мальчик так и не вырос из подчинения женщинам (мать, затем Анна) и из своих наивных представлений о чести («Я никогда не говорил неправды!»).

Дмитрий Егоров ставит историю о современности. Серое пространство сцены — своего рода хромакей, на который зритель волен наложить в воображении свою картинку. Ассоциации подсказывает большой монитор, висящий в левом верхнем углу, — отражаемые там пространства больше всего напоминают локации старых квестов, типа «Сибири»: мы создаем пространство своим воображением, будь то кабинет Стивы или перрон. Герои вместо коньков катаются на гироскутерах, снимают друг друга на камеры, показывают фото в телефоне и вейпят (к финалу этот дым сыграет роль рокового паровоза). Не поезд губит Анну, а общество: этот вывод считывается легко.

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Маринина.

Но и Анна — нисколько не невинная жертва. Каренина Евгении Беловой — обольстительная, усталая, поначалу холодная великосветская дама, которая в сцене объяснения с наивной Долли (Олеся Богданова) попросту врет, прикрывая наглого братца, который таращит на камеру виновато-бесстыжие глаза (Стива — Иван Бессмолый).

Кроме актеров на сцене появляются монтировщики (вся жизнь — театр, перестановки открыты) и картонные модели людей, плоские герои светской хроники. На этом фоне Вронский — яркий, пока еще объемный, и остаточная сила жизни притягивает его и Анну друг к другу. Режиссер последовательно снижает пафос. Танец Вронского и Анны под хиты поздних девяностых — это пляски немногих оставшихся живыми. Никакой особенной романтики, только попытка выживания. «Слишком поздно», — роняет Анна в разговоре с мужем, и только тут ты понимаешь, что ее выбор уже сделан.

Вронский у Фогелева — почти Зилов; персона закрытая, ироничная, но и полукомическая, потому что и адюльтер — ситуация мелкая (посмотреть хоть на Стиву), и сам Вронский как будто тоже уже устал от всего. Вместо лошади — стул, вместо выстрела — осечка, вместо скандального крика Анны — ее зажмуренные глаза крупным планом. Сочувствуя одиночеству каждого героя, режиссер не идеализирует их связь. Каренина упорствует в романтизации любви, надевает соблазнительный белый хитон, бегает босой вакханкой — но при этом становится вздорной, мелочной, невыносимой. Страсть не спасает.

Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Маринина.

Но не спасают и приличия, социальные скрепы. Статный Каренин Евгения Женихова — тоже живая фигура среди картонных, но он бесконечно далек от внутреннего мира Анны. Разговор с ней «по душам» он начинает с жестоких слов: «Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным», — высокомерно отстраняясь от участия в ее внутренней жизни. Забота о приличиях заслоняет от этого величественного героя его жену как личность; их брак — давняя формальность. Каренин — политик и стратег, ему не до бредней вздорной жены. И когда Анна пытается докричаться: «Я люблю его! Я его любовница!» — муж вновь говорит о социальных приличиях. Каренин вызывает сочувствие, ведет себя благородно у постели роженицы, в одиночку переживает собственную драму.

У Толстого попытка честного и истинного брака — это союз перестрадавших Кити и Левина. Но в финал спектакля, уже после задымленного исчезновения Анны, вынесены слова о том, что и будучи в счастливом супружестве, Левин ясно видит несостоятельность жизни: «И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться». Роман Бурдеев точно играет этот переход от глуповатого воодушевления героя до его экзистенциальной драмы; а Кити (Елизавета Вареникова) здесь лишь красивая глуповатая девчонка, ранний вариант великосветской дамы.

Е. Белова (Анна Каренина), О. Богданова (Долли).
Фото — Юлия Маринина.

В начале спектакля над сценой высвечивается надпись-предупреждение о том, что в спектакле есть сцены курения и выпивки. И мрачный спойлер: «алкоголь и курение убивают человека». Не только алкоголь и курение.

Анну и Вронского не спасает страсть. Левина не спасает брак с любимой женщиной. Режиссер вместе с драматургом, идя строго по тексту Толстого, выносят изолгавшейся современности суровый вердикт.

Есть ли какой-то выход?.. О смысле, воплощенном в детях, размышляет Долли. Маленькая Анна, кажется, определяет перспективу дальнейшей жизни для Каренина: он укачивает ее на руках в финале. Лишь этот луч надежды остается. Но и он на сером фоне выглядит ненадежно-призрачным.