«Вечно живые. История в лицах».
Театр «Современник».
Режиссер Виктор Рыжаков, художник Николай Симонов.

Весна в Москве. Тепло. Цветут бульвары. На Чистых прудах — сирень и одноразовая акция — документальный спектакль «Вечно живые. История в лицах». Ею театр «Современник» отпраздновал 15 мая свое 65-летие.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Совершенно очевидно, что Виктор Рыжаков весь сезон программно возвращает театр к его истоку, к романтической и утопической идее театра-дружества, театра-ансамбля, театра молодой энергии, бессребренничества (ведь долгие годы «Современник» покоился на тугих купеческих подушках, никогда не забуду, как после премьеры «Пяти вечеров» лет пятнадцать назад весь проход к сцене, к раскланивающимся «талантам», был полон «поклонниками» с корзинами не только цветов, но и снеди…).

Говорят, к моменту прихода Рыжакова на пост и к началу работы над спектаклем значительная часть труппы не очень-то знала «матчасть» — историю возникновения своего театра и программу раннего «Современника» — и была направлена к книгам-мемуарам-документам. В композицию «Вечно живые» драматург Михаил Дурненков, надо сказать, собрал общеизвестное, но от этого, в общем, не менее трогательное.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Насчет общеизвестного. Я вот даже не знаю, почему история раннего «Современника» для меня, например, совершенно родная, хотя досталась исключительно из курса лекций, как и всякие другие истории. Но вот возникновением любимой любимовской Таганки болеешь не так (хотя к моменту моего лично вступления в театральные воды Таганка цвела, а Ефремов уходил из «Современника»). Может быть, потому, что там все-таки был взрослый Любимов, была Целиковская с ее связями, в конце концов, были Андропов и Ансамбль песни и пляски НКВД, в котором выступал Юрий Петрович, была уже существовавшая театральная структура, которую они пришли встряхивать и обновлять… А эти — все молодые, заведенные голодранцы невесть откуда, — во главе со «звездой», долговязым идеалистом-гражданином и уже известным молодым актером ЦДТ Олегом Ефремовым. Они делали театр на голой земле, создавая главную и последнюю российскую театральную утопию второй половины ХХ века.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Пытаюсь ответить себе — откуда я как будто все про них знаю, почему люблю все эти подробности коллективных решений, собраний, историю триумфов, невыпусков и запретов?.. Наверное, потому, что, создавая/наблюдая каждый раз что-то молодое и студийное, оглядываешься на них (так точно было с «ПТЖ», мы буквально копировали устав «Современника» с равенством всех и думали, что, зная, как лопается студийность, сами-то минуем все Сциллы и Харибды, но нет, наша студийность уродливо взорвалась на четвертый год, а «современниковская» продолжалась первые семь — точно и потом долго увядала, искажалась, и это был естественный и единственный путь студийности…). Может быть, я так хорошо знаю все, потому что, собирая книжки воспоминаний про Володина, звонила в двери тех, кто хорошо помнил все это легендарное начало. А может, потому что когда-то на наш редакционный чердак приходил Ефремов и долго сидел, пил водку, потому что чувствовал ноздрями что-то свое в нашей коллективно-молодой, нищенской веселой жизни ради идеи…

Сегодня ставить про то время страшно: прагматизм так взял всех в свои лапы, что ефремовский идеализм уже не ухватить, не почувствовать, не понять — и только, кажется, посмеяться: дуррррак…

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Перед спектаклем 15 мая вышел режиссер Рыжаков и процитировал какого-то древнего философа: «Не пытайтесь найти логику во времени, у времени логики нет. Существуют только две вещи — любовь и любовь». При всей красоте изречения из Кора Аль Музани (Google помог) оно больно стукнуло мое историческое сознание, потому что «Современник» — это именно логика времени, ХХ съезда, оттепели, надежд… Историзм, на который сегодня всем чихать, казалось, покидал Чистые пруды, нам собирались говорить о любви и любви…

Но в мизансценах и костюмах, стилизованных под советские спектакли 1950-х, возникли молодые ребята, и включилась фонограмма «Вечно живых», и в памяти замелькали фотографии того спектакля, и статья Инны Соловьевой «Бороздины и люди напротив» всплыла тоже в памяти на страницах старого журнала «Театр», и заговорила голосом Лилии Толмачевой Вероника: «Ночью, когда все спят, я разговариваю с ним, и он всегда дает мне ответы… Я сейчас все время спрашиваю себя: зачем я живу? Зачем живем мы все?.. И как мы будем жить?..» Конечно, эти вопросы относились к раннему «Современнику» и задавали их с сегодняшней сцены Виктор Рыжаков и его молодые коллеги. Пафосно? Обязательно. И без пафоса тут никак.

В центре — Олег Ефремов (Никита Ефремов) в роли Бороздина
Фото — Владимир Луповской.

Потом в белую арочную декорацию Николая Симонова, подсвеченную, как всегда, видеографией Владимира Гусева (что сразу делает картинку спектакля похожей на все другие спектакли Рыжакова), вышли молодые люди со скворечниками: весна! оттепель! Это немножко напоминало школьный театр, поэтику его литературно-музыкального монтажа, тем более возникали поэты со своими стихами, Мартынов, Слуцкий (дальше Коржавин-Вознесенский-Евтушенко и так далее логично прошьют весь спектакль). Затем вышел Радомысленский (за него и за директора МХАТа Солодовникова — Игорь Золотовицкий). Появился ряженый Хрущев (власть и потом предстанет карикатурно: тетками-чиновницами Соловьевой и Соколовой с «халами» на головах и веселой министершей Фурцевой, соблазняющей Ефремова ногой, положенной на его колено после пары рюмок).

Сергачев, Кваша (Иван Стебунов давно похож на него), Волчек, Виленкин, Саппак, Евстигнеев… Но поначалу как будто играют, представляют «в лицах». Мизансцены — со старых фотографий, абажуры и стол, современниковцы, похожие сперва на молодогвардейцев, выстраиваются в живописные соцартовские группы. А вот и обида: поэты, актеры, драматурги все поименованы (на арке всплывает фамилия), а рядом мечется тетенька, названная «Театральный критик». Безымянная тетенька. А как же Шитова-Туровская-Соловьева и все остальные «люди напротив» этих «Бороздиных», делавшие своими статьями историю театра?!

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Но знаете, когда происходит на этом спектакле первое счастливое замирание? Когда Никита Ефремов выкидывает вперед руку и начинает говорить голосом Олега Ефремова, своего деда. Это похоже так! Это как будто спускается невидимое что-то и накрывает зал. Ничего не форсируя, он спорит с «Эфросом» о программе, отстаивая идею демократии, полной, безоговорочной демократии, выборности, отчетности, без оглядки на художественное лидерство… И ведь сколько лет отчитывался на худсоветах первым, отказывался от съемок, чтобы дать пример, только — все вместе, только — студийным дружеством… И дальше присутствие Ефремова внука Ефремова сообщит спектаклю что-то дополнительное.

В «материалах дела» этого театра много удивительного и романтического, например, клятва Игоря и Олега на Воробьевых/Ленинских горах («Все отдать, не отступать») — клятва, вслед за Герценом и Огаревым, клятва двух комсомольцев Ефремова и Кваши с княжескими именами…

История «Современника» постепенно обрастает людьми, прекрасны Светлана Иванова — Толмачева, Виктория Романенко — Волчек. И — если знать — спектакль полон не акцентированными связями. Важно, как в эпизоде с запретом «Матросской тишины» смотрит на Галича Лелик Табаков (Павел Табаков): именно он поставит ее позже. Или как смотрит Ефремов на прежнюю жену, Толмачеву, и на Дорошину, которую уведет из-под венца с Далем… Маленькие штришки (их не слишком много, и это хорошо, ничто не утяжеляет рассказа) дают намек на проработанность истории, на ее плоть, которой здесь очень верно пренебрегают в пользу идеи, легкости, отсутствия гравитации.

В. Романенко (Волчек), С. Иванова (Толмачева).
Фото — Владимир Луповской.

Важно. Рыжакову удается не только передать воздух конца 50-х, но незаметно сменить его на воздух начала 60-х (мизансцены и тонкая живая музыка Сергея Невского с отголосками «тех» песен). Это уже когда театр живет на площади Маяковского, когда ночное кафе, поэты, споры-разговоры до утра… Ужасная, доложу я вам, охватывает ностальгия. И если чтение документов о том, как белили-красили студийцы свой новый дом, заставляет радоваться (в этом смысле жизнь петербургских «негосов» продолжает дело «Современника» с кистями и сварочными аппаратами, только очереди такие на спектакли нынче не стоят…), то ностальгия достает до печенок в те моменты, когда осознаешь, что кончились все эти студийные «идейные» посиделки ночь за полночь, пьянки-гулянки, сочинения-общения, до утра — о судьбах… Не у тебя кончились — вообще.

Сначала все идет в горку, но потом потом довольно быстро Михаил Дурненков сворачивает сюжет, перескакивает с «Обыкновенной истории» прямо в 1971-й — год ухода Ефремова. Просто — как через канаву, минуя все серьезно-драматическое. И это главная беда композиции. В ней нет драматургии, концепции, опущены все драматические узлы распада раннего «Современника» (то есть нет того, что не благостно и юно, а зрело, драматично и неизбежно). Крах великой ефремовской утопии драматург Дурненков благополучно минует, оставляя нам хрестоматийные цитаты, складное чередование известных документов, завершающееся опять «Вечно живыми». (В скобках замечу, что концепции лишена и довольно скудная выставка о начале «Современника» в Музее современного искусства на Гоголевском, 10, она элегантна, поскольку пространство сочинил Алексей Трегубов, но лишена душевного вклада, а в спектакле он, этот вклад, точно есть.)

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Что принципиально нового «по теме» было в этом спектакле? Пожалуй, только одно: «Современник» помогли создать учителя, старшие. Всегда как-то звучал только Виталий Яковлевич Виленкин, но вот кто знал, что название театру придумал директор МХАТа Солодовников? Я, например, не знала. Директор МХАТа, а не студийцы придумал это слово! А как ректор Школы-студии Вениамин Радомысленский давал им репетировать по ночам — вне всякого режима (ау, вузы, закрывающиеся нынче в 23.00, в частности, РГИСИ!). А как Александр Солодовников потом определил группу энтузиастов в Филиал МХАТа на ул. Москвина? Вот они, старики…

Неисповедимы пути господни, а также московские. Приехав в Москву, я решила навестить свою давнюю приятельницу Маргариту Литвин, всю жизнь работающую в Музее Вахтанговского театра. О чем спич? О «Современнике», конечно. И оказалось, что она, зарабатывавшая себе стаж после школы для поступления на театроведческий в ГИТИС, помнит репетиции студийцев. Но больше всего ее интересовало — возникла ли в спектакле фигура Шверубовича? При чем тут Шверубович — декан постановочного факультета Школы-студии, я вообще не понимала. «Как?! — горячилась Рита, Маргарита Рахмаиловна, — Как?! Конечно, Радомысленский, Солодовников, Виленкин помогли им сделаться, да, но „Вечно живых“ помог делать Вадим Васильевич Шверубович, сын Качалова: ночевал с ними, ширмы раздвигал… Понимаешь, он так хотел, чтобы была эта студия! И мне кажется (это мое предположение, беру грех на душу), что он так помогал им, потому что сам Шверубович был дитя Первой студии МХТ, дитя Сулержицкого, который был его богом. Ему казалось, что может возродиться Первая студия со всеми ее законами, с любовью, с обаянием, с талантами и гениями. Предполагаю, что ему показалось: гений Вахтангова, обаяние Болеславского, мудрость Сушкевича, харизма Хмары — совместились в одном человеке, Ефремове. А иначе почему он бросился помогать и делать декорации? Наверное, ему показалось, что можно войти в одну реку два раза. И он все делал для них сам, своими руками. Только чтобы появилась студия!»

В центре — Н. Ефремов (Олег Ефремов).
Фото — Владимир Луповской.

Никогда не думала о «Современнике» как о реинкарнации Первой студии. А ведь это мысль! Не буду тут ее развивать, но, как говорится, «вот вам и театр». Вот вам и сюжет, сюжет… и драматургия. Вот вам и новое. Вот вам и концепция, между прочим… Учитель Сулержицкий и вождь Ефремов с этическими концепциями на знаменах…

«Спать нельзя!» — кричит Ефремов в фильме «Строится мост», в фильме моего детства, а 15 мая на стене «Современника». А на сцене — Никита Ефремов, унаследовавший харизму и обаяние деда, Олега Николаевича кричал его голосом. Не спи, не спи, «Современник»! Наверное, это и имел в виду Рыжаков. Этот спектакль «отоплен» им самим — его проповедничеством, истовым желанием дать дорогу молодым; «отоплен» он и ребятами, и в глазах остаются Света Иванова и Вика Романенко, Павел Табаков… А надо всеми ними — Ефремов: то ли тот, то ли этот…

…И первым встает аплодировать спектаклю Станислав Андреевич Любшин, которого на общем голосовании когда-то прокатили (несколько человек в Совете проголосовали против), — и он, обиженный, ушел сниматься в «Заставе Ильича»… Уже ради того, чтобы увидеть седую голову Любшина, стоило оказаться в зале «Современника» 15 мая. Весна в Москве!