«Ненаписанная пьеса для театра Андрея Павловича Чехова». Ф. Попов.
Площадка 51.
Режиссер Фома Попов.

Спектакль «Ненаписанная пьеса для театра Андрея Павловича Чехова» — дебют Фомы Попова в театральной режиссуре. До этого он снял около двадцати короткометражек. Плюс участие в проекте «Кабаре современного искусства и перформанса „Нога Бомжа“». И совместное с режиссером Марией Селедец самопровозглашенное творческое объединение Новых русских символистов. То есть драматургическое соавторство, в результате которого Селедец поставила спектакли «Шон и Джессика Шоу», «День Учителя | 2048». Получается активная теневая работа и художественно-идеологическое совпадение с Площадкой 51. И вот дебют — наконец-то сам себе драматург и сам себе режиссер, все по канонам андеграундного театра на Б. Конюшенной, 9. Ожидать можно было всего, но выход из тени коллег оказался большой удачей.

Сцена из спектакля.
Фото — Савва Симоненко.

На сцене: пианино, за которым сидит Петр Иванов, а позади, с микшерным пультом, стоит Александр Зендер. На балках из ветвей, поставленных углом, на уровне глаз подвешен старенький телевизор 1990-х годов. Под ним на полу белой малярной лентой сделана треугольная метка: мол, вешать сюда. Левее, рядом с пианино, висит еще одна подвесная полка, неопределимая по назначению в начале спектакля, но в какой-то момент действия становящаяся светодиодной лампой для выращивания растений, плодом работы героя постановки. Задник представляет собой большой розовый плакат с поп-артом, прямо или косвенно связанным с сюжетом пьесы Фомы Попова. Перед задником — стойка с микрофоном и колонка. Все вышеописанное — неотменяемо в спектакле, лишнего — ничего.

Это моноспектакль про человека, который задается вопросами: насколько этот кафкианский лабиринт абсурден, разве он не похож на нашу реальность? Герой Александра Машанова в начале спектакля надевает очки виртуальной реальности и все действие существует в них, не видя зрителей. И этот прием хитро и метко решает сразу множество задач. Как говорили Б. Рассел и Л. Витгенштейн, если вы не видите в комнате носорога, это просто значит, что «вам не хватает достаточно сильного априорного убеждения». Очки виртуальной реальности прекрасно работают на пьесу и на замысел спектакля, как раз и внушая это априорное убеждение (заранее известную модель мира).

Начинается действие с непонятного шума от колонки, будто заработал запыленный вентилятор процессора. Затем вступает живая музыка (пианино), меланхоличная, как раз для поэтического вечера. Голос Александра Машанова читает стихотворение о Юре Мичурине, герое русской хтони в духе постиронии: «В гладь цветущей воды глазури вылетает автомобилист». После этого на сцену неспешно выходит артист, берет с колонки фен (это он все это время работал и создавал шум), сушит им седую голову и начинает повествование уже от имени Юры.

Текст пьесы, построенной на описательных монологах рассказчика, полон отсылок к классическим театральным кодам («В Москву, в Москву» из «Трех сестер» и так далее), языковых экспериментов в стилистике Введенского и удивительной любви к бытовым подробностям, доходящей до абсурда. Благодаря этому пьеса получилась остроумным стебом над современной культурой и ее историческими пластами, над разрозненностью массового потребления, над кринжовостью нашей социальной, политической и личной жизни. Текст пьесы попал в точку злободневности, умело сочетая тяжелое и страшное с нелепым, ясность (хоть и абсурдистскую, сновидческую) внешних условий (жизнь Юры Мичурина) с кризисом интерпретаций (трудности в саморефлексии и поиске трактовок). При этом пересказывать сюжет вряд ли имеет смысл — важна именно поэтика текста, кафкианский мир, в котором теряется и постоянно пытается адаптироваться герой.

Сцена из спектакля.
Фото — Савва Симоненко.

В пьесе рассказывается о нескольких днях жизни молодого благополучного и обеспеченного ханжи — интеллигента из Саранска, живущего с дядей в тревожном предвоенном, а затем и военном времени. Заданные бытовые подробности — смешение эпох и связей. Поэтому модель мира, созданная текстом, скорее условная, такая абсурдистская карикатура на наше время с учетом бэкграунда прошлого. Юра Мичурин посещает работу, обедает в кафе, с тревогой обнаруживая, что почти все жители ушли куда-то и за что-то воевать. С определенного момента все принимаемые им решения и его отношения с внешним миром не выходят за рамки его внутренней жизни. Но как такую пьесу поставить?

Фома Попов делает сценический текст наглядным. Все элементы спектакля (музыка, свет, декорации, актерская игра Александра Машанова и создаваемый им образ героя) слаженно работают на замысел. Они существует в едином поле, множа сюжетный абсурд и вскрывая в нем сегодняшнюю реальность маленького беспомощного человека в большой и безжалостной стране.

Музыка композиторов Петра Иванова и Александра Зендера остроумно и талантливо работает с поэтическим текстом, помогая артисту раскрыть его, проиллюстрировать, сделать нужные акценты, задать темп. Развиваясь в соответствии с грамотно выстроенной композицией спектакля, музыка «бомбит», оправдывая наличие векторной иллюстрации «BOOM!» на комиксообразном заднике, дублируя взрыв, предшествующий появлению призрака покойного дяди, в начале кульминации. Тогда мир Юры разрушен разочарованием в его девушке Анюте (покойный дядя открыл герою глаза на ее сущность) и окончательно подкравшейся к нему войной (герою придется пойти воевать в Болгарию, как предсказал призрак). Доведенный до эмоционального и экзистенциального предела, Юра совершает внутренний переворот. Он сам начинает создавать музыку при помощи семплера, записывая несколько повторяющихся звуков, после чего читает в микрофон надрывный рэп о своем состоянии на манер панк-группы ПТВП. Ироничный, криповый, драматичный. Вот такая она, музыкальная кульминация.

Помимо музыкантов, непрерывно находящихся на сцене и подсвеченных прожекторами (художник по свету Ксения Кожевникова), у Машанова появляются и партнеры по сцене. Наблюдая альтернативную (зрительской) реальность, он ее не только описывает как рассказчик, но и вступает с ней в диалог в качестве центрального героя. С одной стороны, Юра Мичурин физически находится в другом, виртуальном мире, а в спектакле мы видим только его внутренний мир. С другой стороны, наоборот, мы его физическое существование видим в спектакле, а его мир, жизнь, мысли — в очках. Это создает дополнительную иронию над текстом пьесы. А также делает кого-то из зрительного зала, в нужные моменты подсвечивая его оранжевыми профильниками, соучастником Александра Машанова по сцене, но в виртуальной реальности, организованной специальными очками. Сохраняя четвертую стену и жанр моноспектакля, этот гаджет работает на создание конкретных, в определенном месте стоящих партнеров и даже организует наддекорации — судя по игре артиста и его ориентации в пространстве, он обращается к кому-то, видимому только ему в этих очках, обходит предметы, очевидно отсутствующие на сцене. По такому поведению актера и по его реакциям мы понимаем, что он в очках видит больше, чем зритель. Это подтвердится в кульминации, когда на мониторе будет явлена изначально скрытая от нас реальность.

Юра Мичурин в исполнении Александра Машанова чем-то напоминает неврастеника-Гамлета, а порой и Мишеньку Бальзаминова, оказавшихся в необъяснимом кошмаре виртуальных очков. Абсурд сюжета здесь интересно сочетается с постиронической оценкой происходящего, переданной, в том числе, через восприятие героя и его способы реагирования на заданные обстоятельства. Александр Машанов несколько дистанцированно озвучивает текст пьесы, наполненный описаниями переживаний и мыслей Юры Мичурина, и в то же время вживается в роль так, что мы видим подлинные реакции героя на алогичные события его жизни. Гамлетовское стремление понять существующее мироустройство и свое место в нем на пару с бальзаминовской неспособностью адекватно трактовать происходящие чудеса не чудеса создают эффект двоемирия. И актер мастерски балансирует между двумя реальностями: зрительской и виртуальной, иронической и искренней, Гамлетовской и бальзаминовской.

Сцена из спектакля.
Фото — Савва Симоненко.

Старенький телевизор, стоящий на деревянной треугольной подвесной полке, работает все действие: мы видим Красную площадь, когда герой отправился в Москву, лес в соответствующем месте действия пьесы, и так далее. Нам и войну показывают, когда она совсем вторглась в мир героя. Сколько раз такой прием используется в постановках. А в «Ненаписанной пьесе для театра Андрея Павловича Чехова» Фомы Попова это как-то трогательным образом срабатывает. Может, подвесные полки располагают к тому. Может, треугольник — волшебная форма конструкции. А может, очки виртуальной реальности разрешают включить «третий глаз» экрана и тем самым показать зрителям мир героя, не создавая при этом ощущения избыточности визуальных эффектов.

Действительность виртуальных очков в кульминации выводится на экран телевизора, и мы видим карикатурно, по-детски нарисованных зрителей (полупустой зал с кружочками-головами и точками-глазами), зарисовку гроба дяди, у которого в срединной части спектакля взволнованный герой стоял (прощался), наконец-то знакомимся с Анютой. Мир Юры Мичурина оживает, и мы попадаем в его виртуальную (и совершенно, в общем-то, реальную) реальность. Возможно, что сначала мы видим внешний мир героя, потом воспоминания и внутренний мир Юры, а возможно, что сначала мы видим его внутренний мир, разделяем его с ним, рефлексируем, а затем уже попадаем в странную виртуальную реальность внешнего мира, в котором он то ли живет, то ли он ему снится. Возможно, этот герой вообще умер и ему этот сюжет лишь привиделся. Вариаций может быть несколько.

Кульминация — флаг модернизма со всеми присущими ему «пост» и «мета» приставками. И можно было бы сказать, какое в этом спектакле удачное сочетание элементов и хорошая работа артиста, но ведь в нашей большой стране, где есть Афганистан, Чеченские кампании, Украина, «военные присутствия», о которых мы знаем и о которых еще не знаем, где борьба с коррупцией — это экстремизм, кафкианский мир Фомы Попова только потому кажется абсурдным, что ты без очков… Это спектакль о страхах, о том, что происходит, пока мы на работе или в филармонии. И никакая ирония, постирония или метаирония от этого всего не отвлекают. Вот такая ненаписанная пьеса о человеке нашего времени в бессмысленной и ужасной стране.