«Невский проспект».
Александринский театр.
Режиссеры Дмитрий Егоров, Алексей Забегин, Владимир Антипов, Александр Артемов и Дмитрий Юшков.

«Невский проспект», безусловно, «датский» спектакль — по своему поводу. Недалеко скромный юбилей — 310-летие Петербурга, и главный театр Петербурга решил не избегать повода. По сути, авторы — Дмитрий Егоров, Алексей Забегин, Владимир Антипов, Александр Артемов и Дмитрий Юшков — сделали все, чтобы избежать подозрений в потворстве «официозу», чтобы вместо апогея получился «апофигей». Замысел создателей — сочинение ассоциативной композиции на тему Невского проспекта и, шире, Петербурга, создание емкого образа города в его временной и духовной вертикали, вбирающего миф (фольклор, сказку, анекдот) и реальность, глянец и исподнее. С узнаваемыми персонажами: от Гоголей (их здесь, похожих на черные запятые, целая стая), до прохожих — гопников, проституток, чиновников, ментов, обывателей… Отправным пунктом для создателей спектакля стал гоголевский «Невский проспект», соединяющий хлесткие жизненные наблюдения молодого провинциала и фантастический морок кажимостей, задающий тему провинциала в Петербурге, ошарашенного его великолепием и уничтоженного его миражами.

Задействовано все пространство зала Александринки. Зрителей спектакля частично оставили в амфитеатре, частично расположили на трибуне, воздвигнутой прямо на сцене. По вертикали через все ярусы протянули светлые полотнища экранов. Основным местом действия стала площадка, расположенная поверх партера, — отчасти арена, отчасти ринг, — в центре которой зияет люк, вокруг — куча черной асфальтовой руды. Но работает не только эта площадка — обжиты ярусы, балконы, ложи театра. На экраны выводятся «репортажи с Малой Садовой», проецируются лица участников, старинные фото зрителей XIX века. Театр становится одним из главных действующих лиц, чей дух в виде странного человека в белой блузе с черным бантом (Дмитрий Лысенков) сомнамбулически шествует через партер с вопросом: «Вы слышите?». И сам же в ответ испытывает акустику зала протяжным «Ааааа». Его тонкий, прозрачный, нездешний голос проницает в пространство, заставляет его откликнуться. И мы действительно слышим, может быть, в первый раз, настоящий голос Александринского театра, портала в иные миры, его нездешнюю акустику.

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Кравцова

Следы отдельных авторов теряются в коллективном целом. Разве что энергетику и стиль тандема Юшков-Артемов не спрячешь, она дает себя знать в хлестких, как оплеухи, ритмизированных монологах, абсурдистских, кафкианских, несущихся то из зала, то с балконов. Авторы апробируют возможности соединения разных эстетик, документальный (физиологические очерки современного Петербурга в духе «Адын») и аудиовизуальный синкретизм, ассоциативность, комбинацию пространств, игру планов в духе Андрея Могучего, сопрягают язык злых улиц и цитаты из классиков. По форме «Невский проспект» — парад-алле. Не случайно в самом начале на сцену разом выскакивают все его участники — пестрая толпа ряженых: ментов, Гоголей, проституток, чиновников, сумасшедших, гопников, узбеков. В финале вся эта толпа, без различий, окажется в ментовском обезьяннике.

Сложно проследить систему лейтмотивов, тем. Вместо них возникают отдельные персонажи, сценки. Гопники наезжают на ряженого Пушкина. Откровенничают «золотые куколки», потягиваясь в эффектно-зазывных позах в Царской ложе. Дама в шапокляке с интонациями Чуриковой (Янина Лакоба) рассыпается в дифирамбах похожему на гриб подосиновик поэту Вячеславу Рындину. Под тяжелым старинным платьем статной загадочной Незнакомки — черные чулки и красный корсаж проститутки. В приступе маниакально-оптимистического восторга бьется мелкий чиновник, младший среди солидных коллег, явившихся инспектировать «культурный объект» на предмет модернизации и перепрофилирования. Фартовый «Пушкин» делится с нами воровской этикой старого Ленинграда, рассказывает, как «работать сладкого». Есть и сам «сладкий» — Виталий Коваленко отвечает за тему восторженного провинциала в Петербурге, завороженного и одураченного его магией. Но его тема растворяется в потоке других.

Узнаваемость, обилие цитат и автоцитат, литературные реминисценции, переклички, наложение и совмещение разных культурных слоев — отчетливые приметы постмодернистской эстетики… Dolls цитируют Пушкина. Ушлые чиновники вдруг начинают говорить на языке дяди Вани и готовы узреть небо в алмазах. Узбек-гастарбайтер заходится в приступе хлестаковского вранья, пронизанного чудовищной жаждой социального реванша. Николай Мартон — воплощенный гений места, с его вечным чемоданчиком человека, навсегда готового к тому, что «за ним придут». Его сбивчивый горячечный монолог, в котором перемешаны времена и «ужасы Петербурга» (37-й, Финская, блокада), звучит как стук старого больного сердца города…

Сцена из спектакля.
Фото — Е. Кравцова

Конечно, можно было бы предъявить авторам претензию в недостатке «реального»: гопники не запинают узбека насмерть, персонажи не выйдут на Марсово поле, не разложат у Гостиного газетки «Правда», чиновники, копошащиеся в застрявшей молнии на ширинке своего похожего на товарища Огурцова товарища, анекдотически человечны. Да и сама мысль об инспекции и перепрофилировании Александринского театра, даже на фоне победившего в нашей стране абсурда, уж чересчур неправдоподобна, не про этот театр. Само пространство Александринки невольно сообщает происходящему оттенок парадности, торжественности. Но это — из разряда неодолимых условий игры.

Многоголосье, полифонизм персонажей и заявленных тем естественно и прекрасно разрешается в финальном гимне «Этот город словно сказка, где сбываются мечты», который сдавленным, будто придушенным голосом затягивает дама в шапокляке, а разноцветная толпа подхватывает, сначала вразнобой, потом — как коллективный вдох-выдох могучего организма.