Диптих «Ловля форели на рассвете» и «Ловля форели на закате». Фантазия на тему романа Р. Бротигана «Ловля форели в Америке».
Театр Karlsson Haus.
Режиссер Борис Павлович, художник Ольга Павлович.

Форели сверкают на речных волнах переливчатыми чешуйками и проворно уплывают, оставляя в памяти брызги воды и отблески солнечных лучей. Моменты жизни ускользают-исчезают-растворяются, оставляя в памяти неощутимый шлейф (не)случившегося события. Хипповые соло The Beatles перетекают в трагическое акапельное исполнение «Paint It, Black» The Rolling Stones, потом — в потусторонний, мечтательный зов «Голливуд!». Премьеры «Ловли форели…» — песни сиюминутности и мимолетности.

Сцена из спектакля «Ловля форели на рассвете».
Фото — Виктория Лавренова.

Диптих по Бротигану возник из весенней актерской лаборатории в Karlsson Haus. Артисты вместе с режиссером Борисом Павловичем разговаривали, импровизировали и искали визуальные ассоциации к роману последнего битника Ричарда Бротигана. Идей появилось настолько много, что и получилось два спектакля: «Ловля форели на рассвете» и «Ловля форели на закате» — внутренне разные части. При просмотре спектаклей «лабораторность» по-хорошему ощутима: в актерской свободе, в сотворчестве и этюдности композиции. Хотя отсутствие нарративной и линейной структуры — эстетика самого романа. Поэтический текст Бротигана — это эпизоды-стихотворения-случаи, объединенные общей темой рыбалки, но главное — общим чувством. И для этого чувства еще не придумали слово.

Сценография спектакля, созданная Ольгой Павлович, — обстановка коммунальной квартиры. Кажется, что базовые петербургские коммуналки — это и есть российская версия хиппи-коммун. Деревянный буфет, советские столы и стулья, шахматная плитка. Посередине — просторная ванна с русалочьей шторкой. Слева — обиталище будущих рок-звезд: комбик и электрогитары, цветастый ковер, дутый телевизор, бельевая веревка. А сзади, на полках — трехлитровые банки со свечами внутри, которые сверкают тепло-желтым, таинственно-синим светом. В декорации художницы множество специфичных и «особенных» деталей: туалетный ободок на гвозде, старый умывальник и одинокая раковина, проигрыватель с малюткой-машинкой на пластинке, магнитофон с предлинной антенной.

А. Дроздова. Сцена из спектакля «Ловля форели на закате».
Фото — Виктория Лавренова.

А внутри — жизнь. Живая: абсурдная и странная, романтическая и поэтическая, бытовая и рутинная, комическая и драматическая. Ощутить жизнь — с ее нелепой красотой, с ее случайно-спонтанной событийностью, с ее добрым бессмысленным счастьем — возможно ли такое в эпоху войн и несвободы? На спектакле Бориса Павловича — удивительно, но возможно. И это не эскапизм, а формулирование какого-то (хоть! какого-то) смысла жизни во время катастроф. И кто, как не поколение послевоенных пацифистов, сможет выразить для нас это чувство.

Обитатели коммунального пространства в двух спектаклях разные. В «Ловле форели на рассвете» в квартире живет компания друзей, по светлым комнатам курсируют музыканты и влюбленные, «на рассвете» не встретить фриковатых соседей и ворчливых старушек — эти обаятельные типажи появляются «на закате». Дух разбитных американских 60-х не подвергается «русификации», наоборот, он конструируется через музыку, бротигановские топонимы, атмосферу. Магнитофонные записи о ручье Тома Мартина, или хит «The Blues Brothers», где «Everybody Needs Somebody to Love», или трогательный Элвис Пресли, или… переслушайте битлов или роллингов и что-то такое вообразите — и тогда весь этот текст растворится — искомое ощущение уже найдено.

С. Мруз. Сцена из спектакля «Ловля форели на рассвете».
Фото — Виктория Лавренова.

Диптих обрамляют два одинаковых эпизода, в которых происходит максимальное приближение к тому чувству, что Бротиган называет «ловлей форели». В первом эпизоде за кухонным столом зрителям радушно улыбается добряк в свитере — Семен Мруз. Когда в коммуналке начинается утреннее блуждание, герой Романа Еникеева, желающий поставить чайник, вынужден остановиться — для захватывающей истории о лимонадном пьянице. Добряк Мруз разыгрывает почти цирковое представление с приготовлением лимонада: разливает воду по трехлитровым банкам — добавляет в каждую порошок — суетится — «ааа!» — дополняет свой рассказ погремушечным звучанием шейкера. А после этого удивительного лимонадного аттракциона следует грустная правда: «Один пакет сухого лимонада рассчитан на две четвертьгаллонные банки, напиток моего друга был жалкой тенью того, чем ему положено быть». Разбавленное счастье — бротигановская философия жизни.

«На рассвете» чудесные чудаки балансируют в положении между «ритуалом» и «романтикой». Артисты, существуя в повседневном дрейфе по бытовым заботам, останавливаются, чтобы рассказать очередную невероятную историю и вытворить что-нибудь этакое: обреченно упасть в ванну посередине разговора, исполнить в этой же ванне музыкальный номер (а ими пронизан весь спектакль!), устроить пикник на кухонном полу, заняться «чайной» рыбалкой. Абсурдные коллективные действия мечтателей — конструирование того самого «особенного» момента, который чем-то начинается, ничем не заканчивается, ощутимо и неощутимо проносится и ускользает.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктория Лавренова.

Артистам театра кукол бротигановский «вещественный» текст абсолютно органичен: в битнических историях поводами для рассказа становятся ложка и кетчуп, кофе и рыба — этот предметный мир в руках кукольников Karlsson Haus одушевляется и одухотворяется. В «Ловле форели» нет обыденности, но в ней — все обычно, в странном — узнаваемое, во всем — жизнь и ее красота. Нелогичное пленительное обаяние. Начало без конца — бесконечность.

Снова герой Романа Еникеева хочет поставить чайник и с таким намерением приходит на кухню, где мужицкие мужчины (главный по рыбалке — сурового вида околосолдат Михаил Хлюнев) удят рыбу из чашек — и приглашают к этому досугу нового рыболовца. Эта уморительно-смешная сцена разыгрывается с экстремальной сосредоточенностью настоящего священнодействия, с энтузиазмом и забавной серьезностью.

Текст Бротигана — повод к полету фантазии. Если одни эпизоды актеры рассказывают подробно и точно, придумывают театральный эквивалент поэтическим зарисовкам, то другие сцены микшируют, импровизируя в духе озорного битника. Так, актриса Юлия Курочкина, девушка в абсолютном черном, лица которой зрители не видят весь спектакль, придумывает эпизод с кофе и бабушкой, соединяя случай из «Мести лужайки» и «Ловли форели» Бротигана с собственными поэтическими придумками. Это предметный рэп, это рэповый театр предмета. Актриса внутри театральной рамки разыгрывает энергичное действие с кофейной упаковкой, с перемолотыми зернами, с бумажными могилками — ритмичный речитатив повествует: «Если бы меня спросили — что я люблю больше всего — я бы ответил — кофе», «И все же кофе — лучше — моей — бабушки», «Кофе — уж точно — лучше — Джека», «Кофе не так сильно — убивает людей — как убивает Первая мировая война — которую так сильно ждал мой дедушка». Гимн кофе оборачивается поминанием. Визуальный образ кофейных могил зарифмуется дальше с могилами игрушечных солдатиков: их артисты будут строить на кухонном столе, вываливая горсти земли из жестяных банок. Вместо базовой тушенки внутри — очередное напоминание о реальности.

Сцена из спектакля Сцена из спектакля «Ловля форели на рассвете».
Фото — Виктория Лавренова.

Самая обаятельная сцена «рассвета» — свидание влюбленных на полу кухни. Она, Юлия Чербаджи, и он, Роман Еникеев, устраивают пикник на плитке, раскладывая плед и мило-настойчиво флиртуя. Возлюбленная порывисто снимает с себя кофточку, но… борьба с расстегиванием ее лифа становится целым номером: горе-любовник пытается победить застежку и отверткой, и перфоратором, и пилой, и молотком… Девушка в это время отвлекается на поваренную книжку для Рыбалки в Америке и зачитывает рецепт орехового кетчупа. Обворожительная Мария Каллас — Виктория Лавренова в вечернем платье, упомянутая в рецепте, возникает на сцене с чарующей песней. Эта упоительная одновременность абсурдных событий — идеальный театральный перевод бротигановской странной прозы. После победы над лифом девушка, кстати, в смущении убегает. «Love is in the Air», так что чувством охвачен и парень в клеточку — Егор Строков, с изящной лампочкой сливающийся в пластически-любовном танце.

Нарядные девушки поют «Голливуд» — песню несбыточной, невозможной, желанной мечты. А парни играют вихревые гитарные соло, стоя на типичном советском ковре, и это дурацкое несовпадение реальностей остро ощутимо. Лесоруб Михаил Хлюнев рассказывает пронзительную историю о другом обманутом лесорубе, которому не заплатили за рубку новогодних елок, и держит в руках нелепую маленькую пластиковую елку, которую всяким мусором из блистеров и блестяшек украшает грустная Виктория Лавренова. А потом лесоруб купит прекрасную золотую ручку. С Рождеством.

Р. Еникеев и Ю. Чербаджи. Сцена из спектакля «Ловля форели на рассвете».
Фото — Виктория Лавренова.

И — как всегда — ускользнувшее счастье момента, и земляные могилы, и… В темноте происходит незримый ритуал, а с включением света весь пол сцены заполняют переливчатые форели в виде столовых ложек. Будто уплывающие, но — уже остановившиеся.

«Ни денег, ни книжек, ни звезд, ни **я», — ворчливое кряхтение старушки выражает общее настроение «Ловли форели на закате». В этой части коммуналка одомашнивается, приобретая черты семейности. Некоторые актеры продолжают играть абстрактных хиппарей, жонглируя образами, а другие придумывают себе конкретный тип и существуют в этой маске на протяжении всего спектакля. Из «рассвета» в «закат» переходит лимонадный добряк Семен Мруз, романтичные юноши Роман Еникеев и Егор Строков, а новыми центральными героями становятся интеллигент-писатель Нельсон Олгрен — Максим Максимов и разбитная старушка — Алиса Дроздова. Старушка — объединяющая субстанция. Прекрасная сцена: бабушка прислоняется ухом к стакану, чтобы подслушать увлекательную историю про проститутку из соседней двери. Вокруг нее образуется дружный круг интересующихся, и клуб сплетен быстро превращается в домашние посиделки с разбавленным лимонадом. В этом моменте — не событие, но лишь тень события. Ощущение подслушанной где-то (но не здесь) творящейся жизни — то, что отличает спектакли «на рассвете» и «на закате». Если в первой части происходило конструирование невесомого мига счастья, то во втором случае «особенный» момент изначально упущен, неподвластен созданию — а доступны лишь его фантазийные, нелепые, абсурдные, гротескные мерцания.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктория Лавренова.

Счастье, далекое, нездешнее, чужое, мгновение «растянувшейся 59-й секунды» может транслировать магнитофонная запись («на закате» эти пленки звучат чаще, чем «на рассвете»). Счастье можно придумать, разыграть, вообразить! Создать искусственно — искусством. Появление писателя Нельсона Олгрена, например, сопровождается истошным плачем соседа — Егора Строкова, и чтобы успокоить бедолагу, писатель разыгрывает забавное представление с куклой из «Улицы Сезам» — Коротышкой Рыбалкой в Америке, алкашом, желающим «спагетти» и «ссать». Еще писательская фантазия Нельсона рисует кинематографичные детективные ситуации: распаленный воображением гений-фрик стреляет в своих персонажей из пистолета под вестерновые мелодии… Или Нельсон решает устроить перед зрителями крысиный картонный театр, рассказывая историю про человека, убившего сотни крыс в своем подвале. Который не остановился даже перед дружелюбной крысой, шептавшей: «Когда моя мама была молодой, она пела, как Дина Дурбин». В спектакле роль дружелюбной крысы играет та же темпераментная кряхтящая старушка…

Р. Еникеев и С. Мруз. Сцена из спектакля «Ловля форели на закате».
Фото — Виктория Лавренова.

«На закате» много иронии и черного юмора, «на закате» истории преобразуются в песню и танец, «на закате» гротеск соседствует с лирикой. Босая девушка в переливающемся зеленом платье исполняет на столе нежный и ломкий «балет для Рыбалки в Америке» под тревожный саунд, изящно мочит ноги в лунном тазу, пока по сцене проплывает будто бы в свете луны огромная картонная форель с чешуйками из осколков стекла. Немая красота.

Другая радость — музыкальный дуэт улыбчивых бардов Романа Еникеева и Семена Мруза. Под озорную мелодию укулеле и ритмичные удары шейкера они, стоя в ванне, поют задорные песенки про гробовщика мистера Вильяма, которому нездоровится, потому что люди стали реже умирать; про тело Рыбалки в Америке, которое сохранилось в резервуаре в отличном состоянии… Кладбищенские хиты в хипповской аранжировке. Писатель Нельсон исполняет песню разочаровавшегося хирурга, который мечтает лишь об охоте и рыбалке. За песенный лозунг «Я отказываюсь понимать эту страну» Нельсону заломят руки. Все как у людей. И предложат новую роль — туалетного барда: руками Нельсона стульчак выразительно исполнит песню на непотребные темы…

Обитатели коммуналки сливаются в мелодии блюза: девушки поют об убийце-губернаторе, носившем костюм Рыбалки в Америке, парни играют джазовые соло на гитаре, ритм задает старушка — ударами барабанной педали о буфет, успевая еще и разгонять клубы дым-машины. Нелепый островок нездешнего, исключительного счастья посреди обычной квартирки. В этой сцене и во множестве других сцен «Ловли форели…» создается ощущение «проживания» жизни.

Вещественно-поэтический мир текста Бротигана режиссер Борис Павлович и команда Karlsson Haus переводят на театральный язык, сохраняя его дотошную вещественность и невесомую поэзию. Чувство, создаваемое битником Бротиганом, — это ощущение «здесь и сейчас». То есть — главное свойство театрального спектакля. Остро-чувственное переживание мгновения — поле, на котором сходятся театр и поэзия Бротигана. А драматичным становится само это чувство. Для которого еще не придумано слово.

Сцена из спектакля.
Фото — Виктория Лавренова.

Мир контркультурного гения, поэта-самоубийцы Бротигана, персонажа американских 60-х, атмосферно воссоздается в спектакле, но окрашивается чувством классической русской тоски, которая трансформируется в светлую грусть. И сплетается с восточной философией — в блаженном созерцании ускользающего мига.

«На рассвете» в конце спектакля пол заполняли радужные столовые ложки-форели, «на закате» — металлические фигурки немых крошечных солдат. «Ловля форели на рассвете» и «Ловля форели на закате» заканчиваются одинаковой сценой: в темноте звучит магнитофонная пленка — шепелявящий старик читает «рыболовный дневник Алонсо Хэйджена». Монотонно-трогательное перечисление упущенных за годы форелей. Безысходная статистика упущенных за годы мгновений. На самом деле — с надеждой. Потому что в непрерывной красоте ускользания и есть, кажется, смысл этой странной штуки «жизнь».