«Чайка». А. П. Чехов.
Центр современной драматургии (Екатеринбург).
Режиссер Ринат Ташимов.

Очутившись в Екатеринбурге и остановившись у избушки на Тургенева, много лет служившей домом для «Коляда-театра», а теперь ставшей пристанищем молодых — Центром современной драматургии, невольно выхватываешь глазом большой тент, растянутый на фасаде здания. Белые буквы на голубом фоне кричат: «Чехов. Чайка. ЦСД». Сбоку наверх улетает целая стая черных графических чаек-галочек. От ветра тент колышется и идет легкой волной, рождая ассоциации с морем, парусом. Начинаем погружение. Корабль ЦСД отправляется в путь. За штурвалом режиссер Ринат Ташимов. Рейс по чеховскому взморью к пристани «Чайка» готовится к отбытию.

Поднимаешься на палубу, предъявляешь билет, получаешь возможность сразу же купить сувенир: тут и кружки, и магниты, и уникальные программки ручной работы. Беру программку. Сложенный вдвое лист формата А4 выкрашен голубой краской, графическое солнце и снова черные чайки-галочки, стремящиеся вырваться за бумажные пределы. Открываешь программку и видишь обилие цитат из чеховской пьесы, авторство которых приписано актерам, занятым в постановке, самому режиссеру и критикам — Павлу Рудневу, Марине Давыдовой и Марине Дмитревской. Весело. На обратной стороне программки находишь список членов экипажа. Первое, на что обращаешь внимание: Нину Заречную играют в очередь три актрисы (студентки актерского курса под руководством Н. В. Коляды — Валентина Сизоненко, Илона Волконская и актриса «Коляда-театра» Алиса Кравцова). Подходишь к залу, ждешь, когда же начнется путешествие. Ожидание можно скрасить чаем из самовара и крекерами в форме рыбок. Всюду море.

Наконец, раздается звонок. Зрители входят в зал. На сцене уже давно идет жизнь. Актриса (позже выяснится, что это Маша — Гюльнара Гимадутдинова/Екатерина Соколова) в черном наряде и косынке моет пол, а потом начинает мокрой тряпкой рисовать на стенах чаек. Убранство дома небогато: пианино, выкрашенное голубой, уже растрескавшейся краской, голубой стол и несколько стульев с белыми мазками, железный жбан и белый кружевной зонт, висящий на стене (он выполняет здесь роль ружья и «стреляет» неоднократно). За двустворчатыми дверями (они расположены по центру арьерсцены) открывается безграничное море. Голубой задник с синими следами от чьей-то подошвы. Кто-то шел наверх: туда, где небо и море сливаются в одну линию, рождая горизонт. Туда, где начинается вечность. В море уходят со сцены и все персонажи. Заплывут на остров, отболеют свое, отмучаются — и снова туда, где кто-то захлебнется, а кто-то вынырнет и пойдет по воде.

В. Маковцева (Аркадина), М. Долинин (Треплев).
Фото — В. Балакин.

Спектакль о жизни творцов и обывателей; о том, как все любят, но невпопад; о мечтах, которые остаются мечтами или еще хуже — сбываются; о тоске по лучшей жизни и попытках «плюнуть в вечность»; и, наконец, о том, что же главное в искусстве. История эта болезненная, почти лихорадочная, с душком селедки и хлорки (в буквальном смысле), озвученная The Doors (Alabama song), Уитни Хьюстон (I will always love you), звоном детских погремушек-колокольчиков и многочисленными зонгами. Траур по нашей жизни, приправленный пятью пудами невзаимной любви, из которого хочется вырваться туда, где воздух, где можно дышать часто и жадно. Когда тонешь и на доли секунды голова выныривает на поверхность, времени хватает только на то, чтоб сделать вдох, который продлит тебе жизнь еще на мгновение, — это последний шанс: а вдруг кто-то заметит? Утопление — это тихий и незаметный процесс: никаких криков и брызг на воде. Был человек — и нет его.

Вот и тут так же: жил человек и умер. А никто не заметил. Так, в самом начале спектакля мы видим, как начинает пить Маша, страдающая от равнодушия Треплева. Без конца бьется в эпилептических припадках «человек, который хотел» — Петр Николаевич Сорин (Сергей Федоров). В тоскливые минуты Полина Андреевна (Татьяна Бунькова/Наталья Комарова) завывает песню Уитни Хьюстон, для пущей правдоподобности натирая глаза луком и пуская крокодильи слезы. Страдает от отсутствия точек соприкосновения с Машей учитель Медведенко (Павел Рыков), носясь с вантузом на голове и в ожерелье из рваных резиновых перчаток.

Треплев (Максим Долинин) — сегодняшний персонаж, мальчик из наших дней, с атлетическим телосложением и внешностью секс-символа шестиклассниц, который мается от скуки и обиды на мать, Нину, Тригорина и вообще на весь мир. Есть ощущение, что трагедия Кости (его здесь даже Константином не назвать) задумывалась масштабнее. Хорошо решена сцена его ссоры с матерью, когда она перевязывает ему раны, но и здесь Треплев не более чем обиженный и вздорный подросток. Василина Маковцева (Аркадина) поднимает эту сцену до больших смыслов, повышает градус болезненного ощущения отверженности и одиночества. Благодаря ей трагедия персонажа Долинина вырисовывается больно, звеняще зависает в воздухе, как пресловутый чеховский звук лопнувшей струны, когда «растоптанный» матерью Треплев, обнаженный, сворачивается в позе эмбриона на столе и заматывается в белую мокрую простыню, как в плодный пузырь.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Нина — наивная, заикающаяся девочка, мечтающая о славе и актерском успехе, как под копирку повторяет за Аркадиной каждый малейший жест. Гротескно наряжающаяся в перья, давящаяся сигаретным дымом, шлепающая в туфлях на пару размеров больше, она выглядит, как маленький ребенок, заигравшийся в богемную мать. Наиболее точна в исполнении Нины уже опытная артистка Алиса Кравцова. У Валентины Сизоненко Нина сыграна с изрядной долей психологизма, лишнего в этой истории. Илона Волконская честна в некоторых кусках роли (первые сцены, монологи в пьесе Треплева и в финале), но создается впечатление, что она играет другой спектакль, причем, скорее всего, он повествует о переживаниях самой актрисы. В решении пьесы Треплева выигрывает Кравцова, она одна этим монологом объясняет дальнейшую судьбу Заречной. Куда делись навязчивое заикание и детская наивность у других актрис — неясно, как и то, почему не сложилась сценическая судьба их Нин. Одна Кравцова держит жанр спектакля, пока что только ей удается сыграть финал, сделав его естественным продолжением действия, а не послесловием, в уместности которого сомневаешься.

Спутник Аркадиной беллетрист Тригорин (Олег Ягодин) — магнетический мужчина в длинном плаще и кожаных брюках черного цвета. У него медлительные завораживающие движения. Во время представления пьесы Треплева Аркадина и Тригорин потрошат селедку. Это потрошение здесь важнее, чем процесс поглощения пищи. Все слетаются, как чайки, на рыбу. Их пальцы впиваются в тело рыбины, как черви в тело застреленной чайки. Аромат селедки буквально въедается в этот сценический мир: рыбу постоянно ловят, потрошат, едят, бьют ее об стол и плюют ей в глаза. Тригорин говорит Нине, что любит удить рыбу. Он притягивает ее к своим пальцам-приманкам. Она, здороваясь, облизывает его пальцы, измазанные сельдью так, что блеск жира виден даже из последнего ряда зрительного зала. Попалась рыбка, то есть чайка, то есть Нина. В следующей сцене Тригорин уже несет сельдь в пакете с водой, как рыбку для аквариума, и выпускает ее в железный жбан, стоящий в углу сцены. Водой из этого жбана остужают друг друга и самих себя, ею же моются, ее же пьют с похмелья — и она льется на пол, будто море бьет своими волнами о палубу.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Балакин.

Есть тут и еще один персонаж (Тамара Зимина/Марина Гапченко), отданный на волю зрителю. Персонаж этот — женщина преклонных лет в инвалидной коляске — «описает» всех из клизмы в неподходящий момент зарождения влечения между Ниной и Тригориным, а потом накрасит губы, напьется и будет горланить песни. Это Муза, которая может коснуться любого и помочь ему. Она душит замухрышку Машу, после чего доктор Дорн (Евгений Чистяков) проводит над девушкой операцию по вправлению мозгов. И вот Маша становится красавицей, надувающей губки и без всякой мысли на лице, манерно растягивающей: «Я страдаю. Никто не знает моих страданий. Я люблю Константина». Спасает Муза и Треплева, потерявшего любовь Нины. Его рукой она выводит на стене чаек. После этого мы узнаем, что Костя стал настоящим писателем. Она всегда проходит мимо Сорина, которому не суждено стать кем-то выдающимся. А может, это не Муза вовсе, а общая мировая душа, в которой слились все души разом, или безумная спившаяся актриса — отражение Заречной или Аркадиной сквозь зеркало времени. А может, это сами Зимина и Гапченко, возрастные актрисы, видевшие много в жизни и профессии.

Истории невзаимной любви и всеобщего несчастья перемежаются с этюдами на тему актерских будней. Так, к концу первого акта, когда персонаж Зиминой/ Гапченко пускается в разухабистую музыкальную интермедию, все герои собираются и начинают забивать ее мокрыми тряпками, а потом кладут тело на стулья, выставленные в ряд, и готовятся праздновать похороны. Это уже не герои пьесы: все становятся сами собой. Актер Сергей Федоров рассказывает гастрольные байки, отмечая, что собутыльницей (то есть собеседницей) она, «усопшая», была классной. Нина, уже не наивная девочка, а уверенная барышня (только Волконская в этой сцене продолжает заикаться и играть наивную простушку), сообщает, что «эта» ее звала, но она «ни хера не поняла». Так все высказываются по кругу, да и «покойница» не молчит: смеется, возмущается и постоянно пытается встать. Эта клоунада перерастает в масштабную «пьяную» вечеринку, где все переспали со всеми.

Сквозь трехчасовой карнавал — песни, актеры, роли, рыба, нелепые костюмы, бутылки, красные помады, мокрые тряпки, бесконечные интимные сцены, драки, выстрелы — выстраивается общая история о людях, которые хотели, но не сумели, и о тех, кто сумел, но счастья не прибавилось; о том, что спасение есть только в смерти и в искусстве. Это ярмарка, где вам взвесят с собой пару килограммов нелюбви, приправленных трагичным гоготанием. Сквозь этот балаган корабль причаливает к финалу, где рождаются два живых человека, которые не дадут этой жизни сломаться, они будут идти до конца, потому что знают истину. Финал в спектакле изменен: сначала стреляется Треплев, а потом приходит Нина, повторяя свою первую реплику: «Я не опоздала? Конечно, я не опоздала!» Здесь инфернальный персонаж в коляске приобретает человеческие черты, становясь реальной женщиной, актрисой, которая останется жить на этой сцене даже тогда, когда все персонажи уйдут и растворятся в море. Заречная же доведена до гротеска: белый грим, как в театре Кабуки, полысевший парик, нарисованные брови-ниточки, голубые тени на лице, скрипучий голос и старческая немощь. Ей бы прикатить в инвалидной коляске, которая героине Зиминой/ Гапченко уже не нужна, и получился бы полный перевертыш. Они читают письма, оставшиеся от Кости, который тоже появится, чтобы спеть Нине: Followme. You can follow me and I will not desert you now // «Следуй за мной. Ты можешь следовать за мной, и я не покину тебя». Учитывая, что застрелился он сценой ранее, это буквально загробный глас, зовущий в могилу. Несмотря на все трудности, Нина умирать не собирается, она поняла самое важное: «Я теперь понимаю, что в нашем деле — все равно, играем мы на сцене или пишем, — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни».