«Скупой». Ж.-Б. Мольер.
Национальный театр Габима (Израиль) на X Международном театральном фестивале «Александринский».
Режиссер Илан Ронен, сценография Шани Тур.

В черном кабинете сцены слышен горячий шепот. Можно подумать, что вот сцена набухает им, чтобы потом вылиться в привычное активное противостояние влюбленных пар и Гарпагона.

Ан нет. И упомянутый шепот (в самом финале он повторится), и пантомима последовательных появлений персонажей из-за условной двери (таких дверей на колесиках становится все больше, и к финалу полтора десятка их выстроится в классицистском порядке) предваряют действие с безусловным и сознательным доминированием Гарпагона.

О противостоянии речи не идет. О чем же шепчет израильская сцена, сцена прославленной Габимы, «нашей Габимы»? Одной молодости мало, чтобы одолеть папашу Гарпагона. И вот Валер (Идо Барталь), влюбленный в Элизу (Ринат Матавов), внедряется в дом Гарпагона, втирается в доверие к старику, подыгрывает ему во всем, и даже не переигрывает — в самом деле входит во вкус в роли «управляющего». В знаменитых фантасмагорических наставлениях Гарпагона, даваемых повару-кучеру, Валер абсолютный напарник зарвавшегося хозяина — и так во всем. Он лупит несчастного Жака (Шахар Раз), и прекрасной Элизе остается только сокрушаться, глядя на «победительного» кавалера — тем самым хрестоматийная кротость героини, похоже, получает в постановке Илана Ронена дополнительный мотив и подтверждение. Что касается Марианны (Нели Тагар), за которую сватаются отец и сын, то она является на сцену, как на обложку глянцевого журнала, демонстрируя свои женские стати, и лишь постепенно осознает проблематичность своего положения среди семейства Гарпагона. Ее возлюбленный Клеант (Авив Алуш) столь же легкомыслен, легковерен, и как, опять-таки, легко он улетает со сцены с отцовской шкатулкой, предоставленной ему слугой Лафлешем!

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Надо подчеркнуть, что легкость тут не означает пылкости, воспламененности чувством к той же Марианне. Молодые персонажи в спектакле колоритны, запоминаются, но при всем фактурном несходстве они отчаянно беспомощны — не безоружны, как бывает безоружным добро, влюбленная душа. Им не очень-то есть что противопоставить Гарпагону. Если, скажем, в 1960-е годы лозунгом молодых было «Требуйте невозможного!», то здесь Папаша манипулирует детьми как хочет, и они очень легко ведутся на это, даже прагматичный Валер. И «благополучный» финал спектакля с массированным узнаванием родственников, в воде не тонущих вместе со своим богатством, — это именно чудовищный наворот театральных нелепостей, точно по Мольеру, но воспринимающийся как гомерический напор театральной небывальщины. Зал заходится в смеховой реакции — не только потому, что большая часть зала не знакома с комедией Мольера, но главным образом из-за того, что уж очень, по контрасту, реалистична, узнаваема горькая коллизия спектакля, довольно-таки новаторски на этом материале предстающая в режиссуре Ронена.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Так что же Гарпагон? Яков Коэн — капо комико этой труппы, решительно не стремящийся «тянуть одеяло на себя». И тем не менее, его доминирование в спектакле очевидно. Дело не в традиционной сравнительной анемичности любовных дуэтов в комедии. Как раз эти персонажи не столько анемичны, сколько продуманно марионеточны, манипулируемы. Что говорить — даже и парижская «сваха» Фрозина (Руби Порат Шувал) едва ли не механична в своей манере «неожиданно» распахивать юбку, оставаясь в «мини». Гарпагон здесь парадоксально самый живой, одушевленный. Парадоксально еще и потому, что он здесь не влюблен в Марианну ни минуты и молодым не противостоит какой-либо своей одухотворенностью или вдохновением игры. То есть ни опыт Жана Вилара, ни, скажем, нашего Семена Фурмана здесь вспоминать не приходится. Яков Коэн даже и шкатулочку свою получает в финале без особого трепета, так же как бесконечные банкноты от нового родственника Ансельма. Делово потряхивает шкатулкой, делово забирает кольцо с пальчика Марианны. Как с мертвой. Он не гений одной страсти, он просто живет в мире денег, ему в нем привольно, этот мир универсален, и не этим детям его разубедить. Актер ведет тему пластично, тонус игры не гаснет ни на минуту, и горестный смысл комедии артикулирован внятно.

Текст «Скупого» значительно сокращен (работал с текстом Шахар Пинхас). Купированы четверо персонажей. Но двое слуг остались — и это самостоятельный мотив в спектакле. Бедолага Жак, упомянутый выше, и разбитной, исключительно пластичный Лафлеш (Даниэл Сабаг) — великолепные мольеровские фигуры, и связанные с общей коллизией, и просто, наконец, манифестирующие могучую мольеровскую театральную стихию.

И вот финал, и снова шепот со сцены. В зале много смеялись. Но сколь горестен этот современный постскриптум былых сценических «Скупых».