НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ГЛУХОВСКОГО ДМИТРИЯ АЛЕКСЕЕВИЧА

«Белая фабрика». Д. Глуховский.
Marylebone Theatre.
Режиссер Максим Диденко, художник Галя Солодовникова.

В лондонском Marylebone Theatre состоялась мировая премьера дебютной пьесы Дмитрия Глуховского «Белая фабрика». Поставил спектакль режиссер Максим Диденко, однажды уже сотрудничавший с писателем в Москве.

Короткая сцена: 1960 год, ФРГ; директор шоколадной фабрики отчитывает сотрудницу по ерундовому поводу, внезапно срываясь на истерическую ругань; появляется хладнокровный человек в полицейской форме и арестовывает его по подозрению в совершении военных преступлений. Еще короткая сцена: 1960 год, США; женщина в ярко-розовом платье поздравляет мужа, радуясь его успеху, тот мягко улыбается и начинает вспоминать, задумчиво глядя вдаль…

М. Квартли (Кауфман).
Фото — Mark Senior.

1939 год, Польша. Ему, молодому адвокату Йозефу Кауфману, только что отказали в работе из-за еврейского происхождения. Он возмущен, даже разгневан, намерен призвать к ответу — но начинается война, наваливаются совершенно другие проблемы. Отчаянные, лихорадочные попытки уехать ничем не заканчиваются, и вместе с женой Ривкой, ее больным пожилым отцом и двумя маленькими сыновьями он вынужден поселиться в гетто.

Глава еврейской администрации гетто Хаим Румковский видит спасение «своего народа» в организации эффективного производства предметов первой необходимости — от пуговиц для униформы до подушек. Это и есть белая фабрика. Расчет прост: нацистам невыгодно убивать тех, кто готов работать на них почти бесплатно, — правда, Румковский не учитывает, что немцы, согласившись с этим тезисом, станут добиваться максимальной продуктивности, а значит — удалять всех недееспособных. Глава немецкой администрации гетто обергруппенфюрер Вильгельм Коппе требует выдать ему сначала стариков и больных, затем детей. Румковский пытается торговаться, но вынужден подчиниться и оправдывает себя тем, что таким образом «покупает» жизни остальным. Но в августе 1944 года негласный договор расторгнут — всех загоняют в поезда, следующие в Аушвиц.

О размере потерь можно судить лишь по словам, вслушиваясь в текст, потому что персонажей совсем немного, а все действие разыгрывается в белой коробке, в ледяном доме, придуманном художницей Галей Солодовниковой. Части декорации медленно, плавно разъезжаются в разные стороны, и то, что героям казалось лишь трещиной, становится пропастью. Лаконичная визуальная метафора распадающегося мира. В этом голом пространстве актеры, иногда повышающие голос едва ли не до крика, хватающиеся за сердце, падающие на колени, выглядят размашисто экспрессивными, и эмоциональность их получается преувеличенной.

Э. Шиллер (Хаим).
Фото — Mark Senior.

На стены время от времени проецируется лайв-видео: руки — спешно укладывающие вещи в чемодан, ловко крутящие нож, сжатые в кулаки, дрожащие от бессилия. Через остроумную анимацию (видеохудожник Олег Михайлов) создается выход из реальности — в легенды о Голуме, в детские сказки: на стерильной белизне возникают яркие цветные мультфильмы — только благодаря беззаботным фантазиям семья Кауфмана хоть ненадолго вырывается с белой фабрики. Можно отобрать профессию, дом, близких, здоровье, даже жизнь — но нельзя отобрать мечты.

Впрочем, на них здесь никто и не посягает, руководство занято решением бизнес-задач и пресечением любого, даже самого крошечного, нарушения порядка. Коппе (Джеймс Гарнон) спокоен, деловит, но быстро вспыхивает и выходит из себя — хотя ему нельзя нервничать, здоровье слабое. Его везде сопровождает другой нацист, рангом пониже, в задачу которого как будто входит кричать и сердиться вместо начальника, наводя ужас на бесправных прохожих. Мэттью Спенсер играет его совсем карикатурным злодеем.

Несмотря на то что Румковский и Коппе находятся по разные стороны, конфликта между ними нет. Хаим в интерпретации Эдриана Шиллера старается сохранить достоинство, но ровно в том количестве, которое не спровоцирует затрещину. Он успешный предприниматель, вынужденный вести дела в совершенно неподходящих условиях, талантливый оратор, обязанный быть убедительным и аргументированно доказывающий, что обменять жизни маленьких детей на жизни взрослых в конечном счете правильное решение (и когда он говорит о спасении жизни — он буквально говорит о спасении жизни, а не о возможности заниматься своей профессией в комфортных условиях). Его выбор — мучительно сложная тема для размышления, о его фигуре можно долго спорить, спотыкаясь о моральные подножки. Но Глуховский не хочет допустить двух мнений, превращая Румковского в масляно-похотливого мужчину, без стеснения пристающего к женщинам, пользующегося их слабостью и беззащитностью.

Дж. Гарнон (Коппе).
Фото — Mark Senior.

Характеры Румковского и Коппе не меняются под воздействием обстоятельств. Трансформируется только Кауфман, сначала возмущенный происходящим, упорно не желающий принимать правила игры, но затем «продающий душу дьяволу», чтобы на вырученные средства купить жизни своих детей. Но они все равно умрут — в выстроенной нацистами системе обещания всегда были чрезвычайно дешевы, и инфляция росла каждый день, упав до полного обесценивания к концу войны. Превращение в полицая сыграно Марком Квартли замечательно точно, прозрачно: доброжелательный, обходительный, неприкаянный молодой интеллигент постепенно становится циничным жестокосердным жандармом, душа его истончается, стирается. С каждым новым изъятым из семьи и отданным нацистам ребенком сомнения его вытесняются жестокостью, жестокостью даже чрезмерной. Эта агрессия — его способ спрятаться, попытка закричать беду, заглушить голос совести.

Кауфману оставляют шанс выжить, приглашая участвовать в финальной ликвидации гетто, и он уже без раздумий соглашается, хотя жена не разделяет его выбор. Он остается один — и луч света по-экспрессионистски косо освещает его согбенную фигуру.

Йозеф Кауфман — персонаж вымышленный, Хаим Румковский — реальный. Такое смешивание всегда чревато возникновением длинной очереди вопросов. Например, работницы фабрики, вспарывая подушки, высыпают на белый пол черные лепестки пепла. Зная, что нацисты делали с людьми в концлагерях, зритель может принять эту фантазию за ужасающий факт: офицеры вермахта нежились на останках евреев. Стоит ли эффектная сцена таких домыслов?..

Неправильно было бы предъявлять Глуховскому претензии по поводу упущенных исторических деталей, ведь он ни на какую объективность и не претендовал. К тому же в фойе театра развешаны фотографии и тексты о лодзинском гетто. Но все же странным кажется взгляд автора на эту историю — взгляд, специально игнорирующий все хорошее, что прорастало сквозь страхи, несчастья, голод. Нет тех, кто организовывал подпольные собрания, кто осмелился бежать, кто жертвовал собой, а не другими, тех, кто выжил и ничего не забыл. Будто их и не было, будто другого пути нет: или в полицаи, или в газовую печь.

Сцена из спектакля.
Фото — Mark Senior.

Диденко, помещая в одной части разомкнутой сцены детей, играющих в безобидную игру, а в другой — взрослых, обсуждающих массовые убийства, отдаляется от текста, визуализируя подтекст. Сквозь до банальности простые диалоги и предсказуемые сюжетные повороты, избегая утомительной поучительности, он старается провести горькую интонацию холодного безразличия, царящего и внутри белой коробки, и за ее стенами. Он выводит видео, где крупным планом только человек — такой, какой он есть, в одном-единственном экземпляре, — и этим будто взывает к внимательности, к необходимости пристального взгляда — даже если смотреть на некоторых совсем не хочется.

Финал — абстрактный суд над арестованным еще два с половиной часа сценического времени назад Коппе. Судья — умерший тесть Кауфмана, свидетель (или пострадавший?) — сам Йозеф. Можно предположить, что сцена представлена именно так, а не реконструкцией реального «малого Нюрнбергского процесса» потому, что это всего лишь лихорадочный сон Йозефа К. Используя риторику Адольфа Эйхмана, нацист убеждает оппонентов, что действовал по приказу, а бывало, по мягкости сердечной, даже шел на уступки. Вообще этот спор Коппе и Кауфмана напоминает современные разборки в социальных сетях: а судьи кто? а кто без греха? а чья вина больше? а что если все — лишь заложники режима? Оба стараются скрыть происходившее в стенах белой фабрики не только от других, но и спрятать от себя, жить дальше, с чистого листа. Реальному Коппе дали совсем небольшой срок, учитывая тяжелое состояние здоровья, Глуховский же не оставляет ни героям, ни зрителям надежды: прошлое жестоко, как Эринии, — и от ответственности не уйти никому.