«Я — Будда».
Национальный драматический театр им. Б. Басангова (Республика Калмыкия) в рамках Театральной олимпиады.
Режиссер Борис Манджиев, сценография Елены Варовой.

Привезенный из Калмыкии в рамках Театральной олимпиады спектакль Бориса Манджиева рассказывает, или, скорее, напоминает зрителю, давно всем известную историю о превращении Сиддхартхи Гаутамы в Будду Шакьямуни. В сценическом рассказе, воссоздающем этот древний сплав мифологии и религии, неожиданным становится одно из ключевых режиссерских решений: поместив на первый план наравне с Сиддхартхой его брата — Девадатту, нам смещают «точку сборки», весь спектакль — словно иллюстрированный поток воспоминаний прикованного к инвалидному креслу Девадатты (Очир Такаев). История молодости будущего Будды (Эренцен Авяшкиев) подается через эпизоды его дворцовой жизни: следующие друг за другом не всегда в хронологическом порядке, они, действительно, словно воспоминания, плавно и почти неуловимо перетекают друг в друга по своей собственной логике и внутренним взаимосвязям.

Большую часть времени с Сиддхартхой на сцене присутствует Девадатта, поддерживая и подражая ему во всем. Обреченный самой Судьбой всегда быть «вторым», тенью (о его природе Тени обмолвится и самый зловещий герой спектакля — Суть сил зла и Невежества — Мара) прекрасного, сильного и мудрого принца, Девадатта медленно погружается в бездну зависти, лжи, ненависти к себе и другим. Падение это свершается на фоне «возвышения» Сиддхартхи, тем самым создавая две полноценные части одной истории.

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра.

Третьим значимым персонажем можно считать Мару (Чингиз Тепкенкиев), демонического духа, в своих зловещих речах становящегося то неумолимо мрачным и жестоким, то переигрывающе-смешным. Он — последний спутник Девадатты, с ухмылкой выслушивающий его рассказ-исповедь в самом начале и в конце спектакля и катающий его на инвалидном кресле, ставшем метафорой невежества и душевного бессилия Девадатты. Звездным часом Мары становится сцена, композиционно воспроизводящая сюжет и визуальные образы картины неизвестного центральноазиатского художника Х века «Мара испытывает Будду», в которой демон Невежества предпринимает последнюю, отчаянную попытку сбить Сиддхартху с пути: он бросает в атаку своих демонов, пытается соблазнить его сладкими речами и подосланными юноше дочерьми-демоницами в обличье обольстительных дев. Победа Сиддхартхи над Марой и есть тот момент, когда он по-настоящему становится Буддой.

Несмотря на то что событийно сюжет спектакля вертится вокруг этих троих, истинными героями становятся многочисленные слуги, танцовщицы и ученики. Сиддхартха и Девадатта весьма «двухмерны», их помыслы и эмоции всегда можно описать одним-двумя словами. Коллективный персонаж — пусть и общается он со зрителем одними лишь движениями, от подражания классическим индийским танцам до причудливого переплетения рук, тел и бутафории, образующей из одних и тех же «лепестков лотоса» то детскую люльку, то огромного священного слона, то раскрывающийся огромный волшебный цветок, — кажется более живым, активным, чувствующим и действующим. Танцоры сплетают, закручивают в ни на минуту не прерывающемся танце длинные невесомые узкие полотнища тюлевого занавеса, и в их руках они претерпевают удивительные трансформации: то выстраиваются в стены дворца или в священное дерево бодхи, у которого медитировал Сиддхартха, то превращаются в множество дверей, из которых подглядывают за беспечным юным правителем ждущие его ошибок и падения демоны…

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра.

Визуальная красота спектакля — яркие этнические костюмы, световая партитура, создающая атмосферу ирреального пространства волшебного сна, — микширует и отвлекает внимание от шероховатостей сценарного текста и проскальзывающих в нем анахронизмов. В памяти остаются не спорные моменты, а яркие и емкие образы: внесенный слугами огромный свадебный торт в форме дворца, с которого лукавые царедворцы-министры снимают сахарную фигурку Сиддхартхи, готовясь при власти нового, неопытного принца «съесть» его и королевский двор по кусочкам; подстраиваемые факиром-Марой встречи беспечного принца со Старостью, Болезнью и Смертью, превращающие в игру аттракционов битву человеческого самомнения и незнания; плещущие в руках жителей Капилавасту разноцветные шелковые платки, материализующие абстрактные понятия радости, счастья, безмятежности, юности; хор последователей Будды, почтительно склоняющийся пред божественным младенцем, которого выносит на руках мать внутри огромного, переливающегося огнями прозрачного шара — мощного контрдовода против выдуваемых Марой мыльных пузырей (символа ничтожности человека и тщетности любых надежд на спасение).

Игра Хора в этом спектакле придает объем происходящему на сцене, зачастую откровенно «воруя» наше внимание и симпатии у главных действующих лиц. Хореография статистов значительно выигрывает и у вокальной составляющей спектакля: текст многочисленных арий героев беден и прост, а рифма ложится даже не на глаголы, а на интонацию актера. Но эти огрехи, вкупе с неуверенной и путающейся игрой освещения, не в силах разрушить волшебство, происходящее на сцене. Масштабность, яркость, красота окружения и вместе с тем неспешные, простые, но глубокие слова Будды создают ощущение причастности к чему-то важному, происходящему не только «тогда», но и «сейчас».

Будда — не имя и не статус, это освободившееся сознание. Спектакль пытается напомнить нам об этой истине, как и о том, что стремиться к развитию и просветлению стоит всегда — не только оглядываясь в далекое прошлое и с сожалением вспоминая о Великих и Мудрых, утерянных человечеством навсегда, а прямо сейчас.

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

В финале ученики Сиддхартхи выходят на сцену в современной повседневной одежде, как бы намекая на «вневременную» природу просвещения и духовного откровения. Все — суета. Об этом говорит последняя, многозначительная деталь спектакля, остающаяся на сцене уже под финальные аплодисменты и подхваченную зрительным залом мантру: огромный прозрачный шар — прекрасный способ изображения на сцене ॐ — Великого Ничто, объединяющего все и снимающего все противоречия.