Премьера спектакля Дмитрия Волкострелова и Семена Александровского в арт-пространстве «Легкие люди»
На минувших выходных Дмитрий Волкострелов и Семен Александровский представили премьеру цикла пьес Марка Равенхилла «Shoot/Get Treasure/Repeat».
Театроведческих дискуссий на тему «театр это или не театр», слава богу, не будет. Во всех предпремьерных интервью авторы сами утверждают, что это не театр и обозначают особый жанр этого культурного события — «музей 16-ти пьес».
Определение, на мой взгляд, очень точное. Ничем иным, как музейным экспонатом является текст, который был актуален лишь однажды — в день своей публикации, потому что содержащиеся в нем темы к этому часу мы отрефлексировали полностью, в том числе средствами театра Post.
Короткая жизнь — участь любого остроактуального события.
«Музейная экспозиция» представлена восьмичасовой серией коротких перформансов, идущих параллельно в двух залах арт-пространства «Легкие люди». Режиссеры оставляют за зрителями право самостоятельно (интуитивно ориентируясь по названиям «фрагментов») выбирать маршрут. Всё остальное — довольно интимно, точнее крайне индивидуально. Неполнота восприятия, таким образом, заложена в том самом «музейном жанре», который позиционировали авторы, вольно или невольно провоцируя к активному сотворчеству и самой свободной трактовке, вплоть до фрагментарной — которая, при заданных условиях вполне может оказаться самой объективной. Оставленному наедине с программой из 16-и текстов, без строгого режиссерского сопровождения, зрителю так или иначе приходится самому выбирать темы, точнее это происходит само собой, этот восьмичасовой (с перерывами или без) трип — торжество зрительской инвариантности
Сценическое воплощение тексты получили соответствующее — в духе аттракционов передовых галерей современного изобразительного искусства. Некоторые пьесы представлены видеороликами, некоторые — аудиозаписями (в одном случае в полной темноте, в другом — в наушниках — со статичным визуальным рядом в виде «живой» проекции открытой баночки йогурта).
Мария Мекаева и Иван Николаев в спектакле.
Фото — Юлия Люстарнова
Есть и более «театрализованные» инсталляции. Например, в одной — двое молча ужинают, а текст их диалога «бежит» по столу между ними и «поднимается» на стену, в другой действие происходит в «живом» Фейсбуке — артисты безмолвно набивают текст своих реплик, а проекция их чата становится и визуальной, и вербальной составляющей спектакля.
А между тем, справедливо будет указать, что в проекте принимают участие замечательные актеры: Алена Бондарчук, Уршула Магдалена Малка, Мария Мекаева, Алена Старостина, Динара Янковская, Игорь Сергеев, Илья Дель, Данила Козловский, Иван Николаев, Павел Чинарев… И все они «подписываются» под этим экспериментом, нивелирующим ценность их профессии для театрального искусства. Пьесы Равенхилла приправляются минимумом сценических преобразований с помощью самой элементарной знаковой системы, в результате чего зритель вынужден просто внимательно слушать (часто — читать!) текст.
Волкострелов никогда не работал с посредственными текстами — и этот спектакль не исключение. Пьесы Равенхилла — емкие, интересные, хорошо написанные и адекватно переведенные, но при этом постмодернистские до тошноты. Все разговоры о поиске нового театрального языка, о радикальности эксперимента — пустые. Что может быть нового в насквозь постмодернистском искусстве?
А вот что: Равенхилл побросал полюбившихся нам персонажей-маргиналов — и написал про обывателей, которые, как оказалось, не менее содержательны, потому что на самом деле не менее больны. Как физически и духовно, так и морально. Общество потребления своим мещанским внешним благополучием открывает перед нами неограниченные возможности для насилия и терроризма внутри собственной социальной ячейки.
Сцена из спектакля.
Фото — Юлия Люстарнова
Что касается обещанной темы демократии, то она в здесь существует разве что номинально. В том же самом Фейсбуке сейчас об этом можно «посмотреть» больше и содержательней. У Равенхилла ирония над «демократией» скорее обозначает условность свободы выбора, а в спектакле есть своя модель демократии. Она заключается в том, что зритель может во время действия перейти в другой зал, наперекор предложенному постановщиком маршруту, или ничего не менять. Дискурс, в сущности, постмодернистский — аптека, улица, фонарь.
Так, например, кроме тем войны и смерти, сквозной темой через все 16 отрывков идет тема здорового питания — свежевыжатый сок и натуральный йогурт противопоставляются «пластиковым» круассанам из автомата. В текстах многое построено на сопоставлении мелкого и грандиозного.
Ведь, в те секунды, когда самолет летит в северную башню ВТЦ, масштаб вреда от злоупотребления кофеином заметно мельчает. Мы понимаем, что это, в сущности, ужасная пошлость, но всё никак не налюбуемся собственным влечением к эпическому, своей способностью обращать внимание на мелочи.
Итак, деление литературной основы на 16 частей само по себе располагает к постмодернистскому калейдоскопу в постановочном решении. В этом приеме театр Post тоже не пошел далеко — в двух залах арт-пространства «Легкие люди» пьесы идут одна за другой — в прямой и в обратной последовательности. Оно и ясно — изощренное переплетение не имело бы смысла. При полном отсутствии сюжета, каждый из этих коротких драматургических текстов может быть рассмотрен во множестве вариационных парадигм.
Здесь структурные отношения между драматургическим текстом и текстом сценическим максимально просты. Авторы будто специально избегают сложной адресности — всё элементарно. Складывается впечатление, что постановщики хотели максимально аккуратно преподнести зрителю основное блюдо — текст. Судя по всему, так оно и есть. Сказать что нестандартный формат спектакля — случай для петербургского театра беспрецедентный было бы огромным преувеличением.
Когда я намекаю на то, что Волкострелов и Александровский меня не удивили/ не покорили/ не спровоцировали я отдаю себе отчет в том, что они, мягко говоря, не ставили себе такой задачи.
В конце 90-х был такой анекдот: «Идет телепередача „ОКНА“. Ведущий объявляет тему: „муж объелся груш“, выходит муж, выносят поднос с огрызками и все начинают всерьез это обсуждать». И вот, сознательно натягивая постструктуралистский дискурс на «Shoot/ GetTreasure/ Repeat» я вроде бы занимаюсь тем же самым. Но это только с одной стороны, а с другой… Вот же она передо мной — баночка живого йогурта — символ моего личного спасения от терроризма, от ошибок в воспитании детей, от неизлечимых болезней, от республиканцев и от Аль-Каиды, от насилия в семье, от собственной профессии и от актуального искусства.
Что значит «оставленному наедине с программой из 16-и текстов, без строгого режиссерского сопровождения, зрителю так или иначе приходится самому выбирать темы, точнее это происходит само собой, этот восьмичасовой трип — торжество зрительской инвариантности»? Так свободен зритель выбирать «пьесы» или эта «зрительская инвариантность» означает невозможность действительного, настоящего выбора? Если выбор происходит «сам собой», то от того, что режиссеры так захотели?
А что непонятного? Режиссеры написали, что «музей» — значит, как в музее без экскурсовода…
У меня одного такое «ошушение», что Димон Волкодавов мечется между двумя крайностями — самым коротким в мире спектаклем и самым длинным — в надежде попасть ежели не в яблочко, так в театральную историю? Чтобы ни делать, лишь бы о тебе говорили. Давайте пропихнем его главным в какой-нибудь лепертуарный театр — вдруг получится?
Павел Антонович, вы перепутали адрес, слив желчи происходит за углом. Здесь не подают на лечение тяжелых личностных комплексов.
ПРО СПЕКТАКЛЬ SHOOT/GET TREASURE/REPEAT
Хочется написать очень короткий текст. Чтобы ни один читатель не смог обвинить в графоманстве. Если коротко – все это пусто. ПУСТОПУСТОПУСТОПУСТОПУСТО! Всем все понятно? Надеюсь.
АААААААААА! Как любой графоман не могу себя остановить – Буду писать об этом самом длинном в моей жизни спектакле!
Знаете, я пришел в 20 – получается, уже ближе к концу. Но я уверен, что могу авторитетно рассказывать об этом спектакле и даже судить о нем.
Удивительно – в программке (предисловии спектакля) справедливо замечено, что мир изменился, что мы считываем смыслы за секунду; а после этого авторы заставили современного зрителя смотреть свое творение 8 часов!!!! ВАМ РАЗВЕ УЖЕ НЕ СМЕШНО?
На самом деле самое насыщенное информативно место в спектакле – это экспликация всех 16 пьес, которая висела у входа. Я ее увидел после окончания спектакля, прочел за 5 минут и смог, как любой нормальный современный человек, «всосать» смысл всего действа. В связи с этим у меня гениальная идея.
POST! Ты бы не парился – кучу народа оплачивать занятого в экшне, аренда помещения, зрители мучаются, — просто напиши в брошюрке, где какой экран стоять должен и что в нем должно показываться, где какой артист лежит или стоит или ест гамбургер и все! МЫ допетрим, мы же не дураки! Можно на крайняк фото приложить.
Если серьезно, это даже усугубит, подчеркнет твою идею – текст первичен. Это было бы по-настоящему концептуально – спектакль без спектакля! Проект спектакля – вот что ждет будущее наших театров! А вместо сцены лучше всего сделать большущий буфет. Где обед будет стоить не меньше 300 рублей. Чтобы бедняки в театр не ходили. На длинные спектакли по восемь часов.
Представляете – в программке заявлено : спектакль идет 8 часов. Приходишь в театр, тебе выдают брошюрку — проект спектакля — и не выпускают из огромного театра, например БДТ, в течение 8 часов. И только буфет, слава богу, работает. Монополия на еду. Не меньше 300 рублей за суп. МНЕ КАЖЕТСЯ, Я КРУТО ПРИДУМАЛ!!!
Ну правда! Ребята! Ну зачем каждый отрывок длился 20 минут? Там же было всегда смысла на минуту. Потом уже было 19-минутное повторение. Даже когда текст варьировался, его можно было и не слушать — все уже понятно.
Действительно, ведь заявлено как музей. Но в музее люди сами решают, сколько времени смотреть на то или на другое. А здесь зачем-то регламентировано… Зачем?
При том, что я люблю современное искусство. Когда приезжаю в европейский город, всегда первым делом ищу там музей современного искусства. Мне нравится видеоарт, инсталляции, перформансы. Меня нельзя обвинить в ретроградстве.
Но я видел видеоарт и покруче, и поинтереснее. И перформансы, и инсталляции. В чем же тут дело? Оказывается, мало даже того текста, который вы транслируете через видеопроекцию и наушники.Что-то надо еще.
Просто чувствуется, что все это слепили максимум за месяц рваных «репетиций», если здесь уместно это слово. А настоящее современное искусство, оказывается, тоже требует огромных душевных и физических затрат. Одну инсталляцию художник, я думаю, может вынашивать год или годы. И эта энергия, энергия художника, концентрируется в его произведении настолько, что за секунду потом поражает выстрелом зрителя.
А здесь восемь часов пустоты, энергии хватило бы максимум на полчаса. Вот если бы за полчаса это все вывалили на зрителя, может и выстрелило бы.
Вопрос – зачем растянули? Не затем ли, чтобы создать информационный повод (типа необычно длинный спектакль, эксперимент, событие, приходите…)?
Устали все – и зрители, и актеры. А самый живой момент был после спектакля. Когда начался демонтаж, и один из актеров так по-человечески крикнул: ААААААА! А актрисы запели какую-то советскую попсу.
… The inner world of heroes for us is closed. Besides, it is possible to call into question existence of this category. The certain bodies, which more reminding us live installation, sometimes dislocations which changing a place; long texts, being read entirely; demonstration of ideas, esthetic games, instead of history playing. At the Post theater, in new statement of «Shoot/Get/Treasure/Repeat» Dmitry Volkostrelov continues research of the boring, intellectually filled space.
We have two ways to «pass» this performance, moving from one room to another, just as Kartasar’s fans have a chance to choose any of two possibilities of reading of the text. Game with senses, but not with a form, becomes the main condition in making of a true route. At the table two, pull out in turn at random remarks from the play, reading, throw out paper, take the new. Absence reason-consequence communications, destruction of the text structure, all accidents in art, as well as in life are natural now.
Ravenkhill uses ready forms of the world literature as well as the director borrows hybrid forms of the modern art. Performance is the present stock of day. Ravinkhill’s processed, adapted epos, becomes even more sterile in Volkostrelov’s hands. If Ravinkhill uses an epic form, opposing it a vanity of the modern world, the director uses gadgets, and means of modern communication, shows to the viewer destiny of the people, platitude of system . Fight of two women is presented in the form of the naked text on a wall, in the deafening silence we learn about what is going on. Volkostrelov make us to forget about sympathy. Eyes of the indifferent computer user the viewer consumes information. Implication leaves the sphere of interpretation of an actor’s word in silent stage settings, monotonous speaking. The actor becomes the carrier of idea of the Post theater, but not roles at all.
Internal sendings of one play to another, in statement are beaten by means of alternation of media and audio of effects. Actors merge with a rhythm of household sounds, melodies from loudspeakers, and video prompts. In one fragment we only hear conversation on tortures by the iron, in other fragment, we already see actually tortures on video a projector. In the following, we learn, through a set of monitors that the woman whom tortured was a nasty sheep, being expressed on a slang of local reporters, or a lascivious sheep from the New Testament. Before the line of other heroes where naked lovers on installation video telling indirectly to us about all «the humiliated and offended sheep» , as about angels without wings and so on is remembered.
Despite of any sequence we choose to watch this perfomance, the history of heroes will be built to the uniform line. As except history about democracy and freedom profanation in the world, Volkostrelov, brings an attention to the question of freedom of expression in art. Declaring war to all non-idea, diverse, deprived of sense, to «visual garbage».