«Наследие. Комнаты без людей».
Rimini Protokoll на фестивале «Территория».

На фестиваль «Территория» привезли очередной проект компании Rimini Protokoll: если многое из того, что делает эта немецко-швейцарская группа, зачастую посвящено проблемам экономического и политического толка, то на этот раз поднимается экзистенциальный вопрос смерти.

Впрочем, тот ракурс подачи темы, который выбрала Rimini Protokoll, вполне в духе ее этической и эстетической концепции — здесь нет, в общем-то, отвлеченного философствования, мистики или какой-то особенной торжественности, о смерти здесь рассказывают люди, которые живут с осознанием ее ежедневной близости и реальности.

«Наследие. Комната без людей» — это документальная инсталляция: пространство спектакля (в Москве играли на территории «Винзавода») состоит из восьми комнат, в каждой из которых зритель проводит не более десяти минут. Если все комнаты, оборудованные таймерами, пока закрыты, надо подождать в общем коридоре. На потолке — карта смерти в реальном времени: если кто-то умирает прямо сейчас, вспыхивает звездочка. Очень красиво — вспыхивает часто, то тут, то там.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

На одну комнату (на стене, около двери, написано имя — ты и вправду приходишь в гости) — одна история, локации же все разные — театр, офис банка, мечеть, научно-исследовательский центр, номер отеля, дом престарелых. Все сделано с такой педантичностью, что тебе действительно кажется, будто хозяин дома (мы слышим только голос, записанный на диктофон) видит тебя: заботливо предлагает снять обувь, расположиться поудобнее, прилечь на кровать, достать какой-нибудь предмет из тумбочки или из-под кровати, угоститься рахат-лукумом. В этом есть и какая-то человеческая теплота (ты не просто наблюдатель, тебя здесь учитывают, имеют в виду), и важная для Rimini Protokoll тема — тема присутствия. Зрительское, живое присутствие встречается с присутствием условным, метафизическим — исключительно голоса, воспроизведенного с помощью технологий. Зато реконструирована среда обитания персонажа (например, в новелле о пожилом турке, основательно готовящемся к смерти, мы видим его в молельном зале мечети — очень похожем на тот, в котором оказались мы), на полках и столах — предметы, принадлежавшие ему. Ты не знаешь, жив ли человек, который сейчас рассказывает тебе историю, — с момента сбора материала прошло пару лет, — но в любом случае он живет в этом спектакле, в моменте диалога с новыми и новыми зрителями. В общем-то, романтическая мысль об искусстве, преодолевающем смерть, здесь, в этом спокойном, отнюдь не сентиментальном спектакле, лишенном какого-либо намерения спекулировать на зрительской эмоции, на жалости, работает эффективно, при этом никто не ждет от аудитории восторга или сакрального благоговения.

Истории очень разные, тема смерти возникает у кого-то в связи с возрастом, у кого-то — со смертельной болезнью, у кого-то — через экстремальное хобби. Главное, что объединяет всех, — выработанное отношение к близкому уходу, осознание смерти как неизбежной насущной проблемы и впечатляющая работа духа и мысли по ее принятию и решению. Эмоция наблюдателя — не страх или сочувствие, а скорее восхищение, уважение к человеку, которому удается быть мудрым, несуетливым, неслабым в жестоких, казалось бы, унижающих условиях своей конечности. Вот, например, пожилая женщина в доме престарелых: мы садимся за стол в россыпи фотографий — любительских снимков, на которых без всякой эстетической претензии запечатлены фрагменты длинной жизни. Какие-то дети, юноша в военной форме, старушки, видимо, соседки по последнему обиталищу. Рядом два будильника — такие всю жизнь собирала на заводе героиня этой истории. Ты заводишь их, и они звенят ровно через пять минут, удивительным образом попадая в паузу во время неторопливого рассказа. Женщина рассказывает об отношении к смерти — она видела ее уже не раз, и в последнее время здесь, в доме престарелых, очевидно, все чаще. Ее интонация — абсолютно ровная, смерть — это просто часть жизни, логичный этап. В Швейцарии разрешена эвтаназия, и эта женщина говорит о гуманности такой процедуры, но ей она недоступна, она верит в Бога. И об этом тоже — не как о каком-то подвиге, а просто: такая вот ситуация, в ней нет ничего спорного или исключительного. Своеобразной рифмой к этой истории звучит монолог другой женщины, которая, это быстро становится понятно, уже мертва, — она как раз решилась на эвтаназию. Историю ее жизни и смерти мы слушаем, как театральную пьесу: три ряда для зрителей, сцена, занавес, стул, на котором лежит ее белый, ручной вязки, аккуратно сложенный свитер. Эта комната — исключение, здесь реконструирована не привычная для персонажа обстановка, а скорее мечта, возможность, не случившаяся при жизни: в детстве она пела на любительской сцене, но театр так и не стал профессией, ушла в секретарши. Теперь, незадолго до того, как сын отвезет ее в Швейцарию на эвтаназию, жизнь дочертила круг, и вот — роль, первая и последняя.

Сцена из спектакля.
Фото — архив фестиваля.

О смерти говорят не только в интимном, личностном измерении: прислонившись к экрану в лабораторно белой комнате, ты смотришь на фотографии рассказчика — ученого, исследующего старение и деменцию: технологии помогают запустить обратный отсчет — от самой поздней карточки к ранней, детской. Лицо меняет очертания, выравнивается кожа, появляются юношеские припухлости… В стекле, расположенном снизу, ты видишь свое сосредоточенное лицо, а напротив — лицо еще одного зрителя, так же прижавшегося лбом к аппарату. Речь о памяти, и это еще одна магистральная тема спектакля: что остается, насколько сильна память — память близких, память случайных встречных. Это напутствие ты получаешь почти от каждого, выходя из комнаты: пожалуйста, помните обо мне, — и эта та ответственность, которую спектакль накладывает на зрителя. «Наследие» возводит память, интимную и коллективную, в ранг высшей ценности, обеспечивающей нормальное существование общества, мира. Пожилой банкир, испытывающий вину за юношескую симпатию к Гитлеру, оставляет напутствие тем, кто еще собирается жить: «Человек XXI века не должен верить во все что попало…»

Для одинокого турка, готовящегося к уходу обстоятельно (он заказал уже гроб и даже съездил в аэропорт, чтобы посмотреть, как транспортируют тело), смерть — это возвращение на родину, воссоединение с отцом и матерью, похороненными в Стамбуле. Для женщины, всю жизнь занимавшейся Африкой, поддержкой африканского искусства и местных художников, смерть — это новый виток дела ее жизни, возможность для фонда, который уже после ее ухода получит деньги на новые проекты. Ее жизнь — многочисленные коробки с архивами, артефактами, привезенными из Нигерии, Камеруна и других стран. Ее история — это продолжающееся здесь и сейчас дело, а не воспоминания, — звонки по скайпу, деловые переговоры. Это еще одна важная мысль — о личной ответственности за мир, от которой не освобождает даже смерть, о воле, продолжающей преображать реальность за пределами собственного физического бытия. Парадоксальным образом спектакль Rimini Protokoll о смерти — на самом деле, о жизни, он реабилитирует смерть, переводя ее из статуса чего-то табуированного, сакрального в плоскость конструктивную, в статус жизненного этапа, эффективного, полного смыслов и возможностей.