«ШКИД». По повести Г. Белых и Л. Пантелеева «Республика ШКИД».
«Этюд-театр».
Режиссер Семен Серзин, художник София Матвеева.

Театральный Ритик любил поесть и считал себя патриотом. Еще осенью он, как и многие другие, отправился за рубеж за сырами. Ехал и думал: «Ничего, Родина, не тушуйся, где наша не пропадала — не дают, так сами возьмем». Ритику было невдомек, что все совершенно не так, но обывательское сознание доминировало. Вернувшись и поддавшись дурным предчувствиям, а также памятуя о дефиците продуктов питания в 90-е, он скупил в ближайшем круглосуточном всю гречку и растительное масло. Уже не подбадривал Родину, ощущая с ее стороны какое-то предательство желудка и организма в целом. Но мужественно сжал зубы. Придя на спектакль «Этюд-театра», Ритик осознал всю глубину своего невежества по отношению к патриотизму и еде.

Рассказ Пантелеева «Американская каша» прочитают только в третьем акте, но именно из-за него Ритик пришел к неутешительным для себя выводам. Ритик оказался не готов есть «кашу, в которой было больше камней, чем сахара или масла», из-за чьей-то плохой памяти и путаницы причин со следствием. Письмо президенту Северо-Американских Штатов господину Гуверу от шкидовцев наполнено обидой. Бывшие беспризорники отказались от гуманитарной шоколадной каши, увидев, как оскорбляют повара-негра. Ритик тоже всей душой хотел освободить несвободных и накормить голодающих, но понимал, что это не связанные между собой вещи. Умение театра находить давно забытые тексты, актуальные для подросткового сознания перевоспитанного хулигана, грозило Ритику несварением желудка.

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Ритик тяжело вздохнул и подумал, что не только интерпретационное время в театре закончилось, но и постдраматическое. Спектакль напоминал вольный пересказ не самой книги Л. Пантелеева и Г. Белых «Республика ШКИД», а предисловие С. Маршака к ее переизданию в 1960-х, да еще с некоторыми вкраплениями других рассказов и пьесы Шиллера «Разбойники». Ритик знал, что способностью выделять главное и отбрасывать напластования конъюнктуры обладали взрослые советские люди, но сейчас это умение забыто, взрослые состарились и умерли, и остались дети, верящие каждому написанному слову.

Ритику поначалу не показалось большой бедой, что в программке указаны только ученики Школы социально-индивидуального воспитания имени Достоевского, но не их учителя. Хулиганская вольница сама должна была справиться с «болезнями роста». Книжные шкидовцы бузят отчаянно, сопротивляясь переделке и перековке, в отличие от своих театральных собратьев. То, что бывшие беспризорники в финале окажутся «хомо советикус», было закономерно для книги, написанной в 27-м году двадцатого века, но в 15-м году двадцать первого века вызвало удивление. Тем более что Ритику показывали современников, может быть излишне театрально измазанных и оборванных, но узнаваемых: уставших, без особого озорства и блеска.

Е. Перевалов и Н.  Куглянт в сцене из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Этюдовцы поначалу рассказывали в какой-то степени про себя, и Ритику было интересно. Их университеты. Они, как беспризорники, попавшие в свою ШКИДу — актерские мастерские В. Фильштинского, Г. Козлова. Пацаны: кто в карман лезет, кто за ногу хватает. Голенький (Николай Куглянт) в девчоночьей шапке и женской шубке все время оказывается без штанов — шестерка, будет всегда бит, прекрасная мишень для издевок. Мамочка (Евгений Перевалов), конечно, в драном, сверкает единственным глазом, как дикий вепрь — а сам тщедушная крошка, впрочем, на него никакого внимания. (Ритик помнил, что в фильме Г. Полоки Мамочка был очень эффектный.) Вот двое в спортивных куртках (Андрей Вергелис, Филипп Дьячков) стоят руки в брюки, паханы-братки, понятное дело — сила, но вряд ли активисты хулиганского беспредела. Слишком тяжеловесны. Вот спекулянт, умильно круглый Слаенов (Илья Борисов) с льстивой улыбкой подлеца, пожалуй, самый полнокровный образ. Ритик не переставал умиляться, глядя на него. Янкель (Михаил Касапов) появился тихо, открытое лицо праведника, наверняка самый отчаянный заводила. Про него Ритик узнал больше, чем про всех остальных, и даже про смерть в неполные 30 лет от туберкулеза после репрессий. Но Ритик никак не мог понять, что он за человек. Намеченные образы персонажей оставались пустыми футлярами, Ритик силился наполнить их человеческим содержанием, но они не поддавались. Казалось, что вольный ветер выдувал из голов персонажей любые мысли о себе, о происходящем. Такой же легкостью веяло от мизансцен, вольно сменяющих друг друга, что удивляло, кажется, даже персонажей…

Несколько включений голоса Викниксора — В. М. Фильштинского в записи, по всей видимости, должны были установить что-то типа нравственной вертикали в этом анархическом сообществе. Но слишком быстро голос стал не нужен, шобла придумывала свои законы и им следовала. Чувство локтя, а также кулака, плеча, колена (персонажи много и с удовольствием пихаются, лягаются, толкаются) не давало забыть, что перед Ритиком хорошие актеры, тонко чувствующие друг друга. Попытка представить каждого из героев взрослеющей личностью была заявлена, Ритик по этому поводу тихо ликовал. Но великолепные проходимцы уравнивались, обезличивались. Тусовка победила намеренную нестройность режиссерского замысла. Первый акт, где человеческие истории пытаются соединиться в единую структуру, оборвался, так и не собравшись в целое.

Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.

Ритик был готов принять отсутствие формы, в угоду смыслам… Судьбы и толстые психологические переживания персонажей, казалось, раскроются во втором акте, но не тут-то было. Ритик наблюдал, как в спектакль вползает пафос. Почти весь второй акт в школьном театре ставят отрывок из пьесы Шиллера «Разбойники». Япончик (Владимир Карпов) как режиссер пытается образумить ватагу бузотеров, которые то на деревянных мечах рубятся, так что щепки летят, то нервно кричат про количество текста, которое никогда не выучить (в этом мы убеждаемся в третьем акте). Ассоциацией первого уровня — любой хулиган думает про себя, как про благородного разбойника — недолго была занята голова Ритика. Намеренная ассоциация второго уровня — этюдовец-шкидовец-благородный хулиган — таяла как дым. Медленно, но верно патетика «Разбойников» отравляла шкидовцев-этюдовцев. Они корчились от труднопроизносимости текста. Трагедия Карла Моора исчезла в статичных мизансценах, в непомерно затянувшемся неравном бою пьесы Шиллера с актерским несовершенством шкидовцев. Оказалось, персонажи внутренне готовились к третьему акту, к полной потере индивидуальности.

Финал спектакля подвел жирную черту под торжеством свободной личности, готовой к дикой анархии в ущерб себе, лишь бы не вставать в ряды единой пропагандистской «машины». Двадцать минут статики. Все актеры в обычной современной одежде (модные цветные джинсы, футболка с иностранным принтом, толстовки с логотипом зарубежной спортивной фирмы) стоят лицом в зал и весьма невнятно, забывая текст, внушают, как хорошо жить, когда ничего нет, и как правильно, что по морде мы бьем себя сами, а не у нас на глазах заезжий офицер — негра. Рассказ Пантелеева «Американская каша» не был знаком Ритику, и он с недоумением слушал и осознавал, что значит быть настоящим патриотом. Открытое письмо господину Гуверу, президенту Северо-Американских Штатов, прекрасно укладывалось в пропагандистскую риторику, которую Ритик уже где-то слышал краем уха. Ритика как обухом по голове ударило, когда он понял: как коротка его память! Ведь даже он забыл, что мы сами ввели запрет на ввоз зарубежных продуктов, а не злобные заграничные дядьки. Головокружение от удара не прекращалось, и оттого Ритик подумал, что спектакль делали разные люди. Первые два акта делал человек, связанный с театром, а последний уж точно режиссировал работник какого-нибудь советского департамента. Придя домой, Ритик сварил себе гречки, обильно положив в нее масло, пока есть.