«Письмовник». М. Шишкин.
Театр «Мастерская».
Режиссер Наталия Лапина, художник Александр Якунин.
На программке к спектаклю изображен древесный лист, как будто кем-то аккуратно отглаженный и засушенный. Гербарный образец с тоненько прорисованной сеточкой прожилок. Листок разделен цветом надвое: одна половина — белая, другая — зеленовато-золотистая. И внутри программки сохраняется подобное цветоделение: персонажи записаны в два столбика, одни на белом фоне, другие на зеленоватом. Вверху белой части — Саша (Александра Мареева), вверху цветной — Володя (Андрей Аладьин). Некоторые актеры играют в спектакле не одну роль, так вот одни их герои оказываются в левом столбце, другие — в правом.
Можно, конечно, не обратить на это внимания и просто начать смотреть историю. Покажется, что она про девушку и юношу, полюбивших друг друга однажды летом на даче, а потом расставшихся, потому что юноша ушел на войну. Он ушел, а она осталась, и вот началась переписка. Полетели письма, и пошла жизнь своим чередом. А потом юноша погиб, но письма не закончились. Девушка стала взрослой женщиной, вышла замуж, развелась, похоронила родителей, состарилась, но письма шли и шли навстречу друг другу, не сталкиваясь по пути. «Сашенька моя!» «Володенька, любимый!» Так, стоп-стоп. Что происходит?..
А. Мареева и А. Аладьин в сцене из спектакля.
Фото — А. Казаков.
Михаил Шишкин свой «Письмовник» замаскировал под эпистолярный роман, и можно, скользя по поверхности, вычитать грустную и светлую историю разлученных навсегда судьбой Саши и Володи, пронесших свою любовь через жизнь и смерть. И читатель, увидевший только это, будет по-своему прав, хотя другой читатель резонно возразит: герои живут в разных временах! Володя в 1900 году отправляется в Китай (как он пишет, «оставалось только выбрать себе войну»), где международные воинские силы подавляют Ихэтуаньское («Боксерское») восстание, там он пребывает месяца три до собственной гибели (возможно). А вот Саша живет, судя по содержанию писем, в течение долгих десятилетий уже в советское время, уныло работает гинекологом, делает аборты, ездит в переполненном холодном трамвае…
Встречались ли Саша и Володя в реальности, касались ли друг друга, случился ли на самом деле тот дачный роман, о котором каждый пишет страстно и нежно, с мучительным чувством потери? Ответа нет. То есть, да, все это было, все есть и будет — потому что об этом написано. Написано в «Письмовнике». Было и останется уже навсегда лишь то, что схвачено словом, поймано и заложено, как древесный листок, между бумажных страниц.
Наталия Лапина, взявшись за инсценировку романа М. Шишкина, всю трудность его устройства осознавала, хитрости и обманки его поэтики старалась разгадать. Но, к счастью, главное для режиссера — не литературоведение, а театр. Углубившись в философию Шишкина («все кругом — Весть и Вестник одновременно»), Лапина сумела не утонуть в ней, а вынырнуть на театральную поверхность. Пишет Шишкин о том, что всё может рифмоваться со всем, — вот и ищет Лапина сценические рифмы, отзвуки, отклики тому, что есть в романе. Создается своеобразный аналог применяемой в фотографии и кинематографе «двойной экспозиции» — такой прием позволяет совместить в одном кадре несколько объектов и действий, в реальности расположенных в разных местах и происходящих в разное время.
А. Аладьин и А. Шимко в сцене из спектакля.
Фото — А. Казаков.
Протекание параллельных жизней обозначено светом (художник Александр Рязанцев). Льдисто-белый, голубоватый свет заливает персонажей из мира Володи — мужчин в белоснежных мундирах. Это и далекий Китай, где все они давно умерли, и пространство снов, воспоминаний, фантазий. Мир сознания. Теплым естественным светом окутано бытие, вернее — обычная жизнь, которую ведет изо дня в день Саша; благодаря минимальным деталям зритель легко себе представляет квартиры, улицы, трамваи… Свет разделяет, а объединяет героев трехступенчатая дощатая конструкция, сочиненная художником-постановщиком Александром Якуниным: потайные дверки могут неожиданно открываться, ящики — выдвигаться, персонажи то выглядывают из окошек, то вдруг высовываются там и сям, как куклы из-за ширмы. Мизансценический рефрен: все, уткнувшись в газеты, как бы трясутся на трамвайных деревянных сиденьях. «На первой странице война, на последней кроссворд». Ближе к финалу в Сашиной газете обнаруживается: «…со временем какая-то петрушка. События могут выступать в любой последовательности и происходить с кем угодно… с годами прошлое не удаляется, а приближается». В мультиэкспозиции накладываются друг на друга эпохи, сюжеты, люди. Множество людей, и обо всех рассказывают или Саша, или Володя (конечно, больше Саша — она долго живет, много видит, а у Володи перед глазами бесконечно длящаяся кровопролитная, бессмысленно жестокая война).
Сцена из спектакля.
Фото — А. Казаков.
Актеры, кроме Мареевой и Аладьина, играют по несколько ролей (из разных половинок листа). Вот и получается, что Андрей Шимко, с одной стороны — веселый добрый папа Саши, артист, превращающийся то в летчика, то в дирижера (Саша вспоминает свою детскую завороженность этими преображениями папы), а с другой стороны — он же неприятный отчим Володи, с жутковатым остановившимся взглядом слепых глаз (Володя вспоминает детский страх перед этим человеком, шарящим везде своей тростью). Впрочем, Андрей Шимко еще и олицетворение мыслящей Вселенной («Весть и Вестник», «пламенеющий пук», говорящий с героями), он связывает эпизоды и планы, с мудрой улыбкой, нежной отеческой заботой следя за молодыми персонажами. Алена Артемова в этой жизни — разбитная, легкомысленная и несчастная Янка, подруга Саши, у которой двое детей, муж и череда внесценических любовников, а в Китае она же — кроткая француженка Люси, сестра милосердия. Андрей Емельянов в одной жизни — безответный муж Янки, а в той — Кирилл Глазенап, влюбившийся в Люси посреди военного ада. Илья Борисов в мире Саши — ее муж, бородатый художник Чартков, а в воспоминаниях Володи — смешной учитель биологии по прозвищу «Тювик», сокрушающийся об исчезновении разных растений и птиц. Ольга Афанасьева играет лишь «по эту сторону», зато две роли — брошенную жену Чарткова Аду, нелепую женщину, которая стыдится своей некрасоты и ненужности, и Сонечку, малолетнюю дочь Чартковых. Отличная работа: смешная и точная характерность (косящие глаза, растопыренные руки, напряжение во всем крепеньком, еще неуклюжем детском теле) сочетается с проникновением в суть этого существа, которому не суждено было стать взрослым. А еще в трамвае могут появиться Кутузов, Наполеон и Людовик XVI — так собираются слова в мировой кроссворд.
Володя неустанно ищет истину, смысл жизни, ответы на главные вопросы. Сыграть такого героя серьезно и просто, не впав в декламационную фальшь, — сложная актерская задача, и Андрей Аладьин с ней вполне справляется. Он остается молодым и прекрасным, в то время как Сашины плечи под грузом жизни опускаются. Но сказанное не означает, что Володя не меняется. Аладьину удается сыграть духовный рост, возрастающую мудрость, укрепляющуюся мужественность. Володина работа на войне — писать похоронки, фиксировать смерть товарищей, но сам он живет — в том числе благодаря тому, что ведет непрекращающийся ни на минуту разговор с Сашей.
А. Мареева и А. Артемова в сцене из спектакля.
Фото — А. Казаков.
Диалог в спектакле выстраивается опосредованный. Иногда есть прямое сопоставление: вот Володя рассказывает, как пишет похоронки, а Саша, как будто ему в ответ, — о своей беременности. О зарождающейся жизни в противовес смерти. Но чаще нити протягиваются не столь короткие. Они тонкие, эти нити, как паутинка прожилок на древесном листе. Александра Мареева — глубокая и прекрасная Саша. Истинная женственность как она есть. Взволнованная любовью и первой телесной близостью в начале, постепенно взрослеющая и накапливающая усталость, раздражение, разочарование, обиды. Скучная Саша едет и едет в трамвае, а где-то рядом с ее домом — зоосад, где так же скучает «зимняя слониха» (актриса прямо на глазах тяжелеет, внутренне ощущая этот «слоновий» вес прожитых героиней безрадостных лет). Одна из немыслимо тяжких сцен — монолог Саши в больнице, у кровати лежащей в коме падчерицы Сонечки. Героиня жестко и жестоко уговаривает девочку… умереть, не мучить больше родителей (Мареева работает здесь точно и бесстрашно, с такой сухой и жаркой силой). И лишь в финале, уже проводив в последний путь отца (папа — Шимко едет в крематорий все в том же трамвае, весело высовывает голову из саквояжа, стоящего на полу, такой вот сценический фокус), приблизившись к концу собственной жизни, Саша чувствует, что облегчение наступает. Встреча с Володей — вот она, рядом.
Один из героев «Письмовника», Кирилл, занимается в перерывах между боями странным делом — каллиграфией. Он пишет сверху вниз на листе красивые иероглифы, складывающиеся в стихотворения, а ветер и солнце их тут же уничтожают. В спектакле Наталии Лапиной тоже есть этот мотив: на белых полотнищах бумаги (которые могут служить и экранами для театра теней) актеры рисуют тушью силуэты и загадочные письмена. И это, конечно, один из ключей, открывающих роман, делающих прозу — спектаклем. Шишкин мечтает об идеальном тексте, тексте текстов, вбирающем все написанное до него. Мечтает ли Лапина об идеальном спектакле — не знаю, но почему бы и нет?.. По крайней мере, стремится к тонкой сценической каллиграфии, к созданию театрального иероглифа, который значит больше, чем буква, аккумулирует красоту слова и голоса, понятия и образа.
Один из героев спектакля говорит: «писать нужно не доступно, а искренне». Наверное, про «Письмовник» в театре «Мастерская» и невозможно иначе. То, что происходит на сцене, вплетает самого зрителя в умножающуюся систему персонажей, слов, рифмующихся метафор, мыслей, чувств, поисков. История «невстречи» главных героев, как паук, затягивает в свои сети линии жизней, имена, события значительные и незначительные. Кажется, что все это бесконечно сложно. Кажется, что невозможно разобраться в этом пересечении прожилок на листочке, который изображен на программке. Очень точная метафора к спектаклю. Володя — главный герой — в детстве собирал гербарий. В его воображении латинские названия растений приобретали какие-то совершенно романтические свойства. А на программке «Письмовника» затерянный листочек из гербария становится сконцентрированной метафорой всего спектакля. Всей жизни.
А может, все гораздо проще, и все сло¬жные вещи на деле оборачиваются вой¬лочными молоточками, которые бьют по струнам? Так открыл природу вещей своей дочери отец главной героини — Сашки (Александра Мареева). Он был и дирижером, и летчиком, и алкоголиком. В общем, он был актером. Но когда-то ведь он был для дочери дирижером взаправду, и он учил ее музыке, и однажды распахнул пианино, а там эти сложные, неподдающиеся девочке звуки выбивают маленькие войлочные молоточки. И это возникшее разверзнутое пианино тоже становится метафорой жизни. В ней все так сложно и красиво, а если взглянуть наизнанку, то как-то нелепо и просто. Такие сценографические метафоры становятся возможны благодаря придуманному художником Александром Якуниным пространству-трансформеру. Деревянные ступе-
ни распахиваются — в них и пианино, и временное пристанище героев, никогда не знаешь, что покажется оттуда в очередной мизансцене. На них же трамвайные скамьи — кольцевая метафора. В трамвае жизни оказывается кто угодно — и Людовик, и Наполеон, и Кутузов (смотришь программку, а там в персонажах полная неразбериха). Но всех их включает в себя жизнь.
Все, о чем говорят, пишут друг другу герои — фиксация мелочей, портретов людей, из которых и складывается общий коллаж. Если угодно, то тот самый листок с программки. Рассказать эту историю невозможно. Получится либо слишком коротко: двое полюбили, он ушел на войну, а она осталась жить как-то. Или слишком долго, с прорисовыванием каждой прожилки, а их не так мало. Двойное зрение на мир — Сашино и Володино — рождает две разные системы существования, которые зрителю представлены в потоке писем. Володя (Андрей Аладьин) давно умер в реальности, но вполне себе живет в мире «сновидческом», где бесконечная война, но где от постоянного присутствия смерти ощущение жизни становится более выпуклым. Володя улавливает каждое ее мановение. Он вычленяет из всего ужаса Люси и Кирилла Глазенапа. Чужая любовь питает его в вечной жаре какого-то совершенно нереального Китая. Те же самые актеры (Алена Артемова и Андрей Емельянов) в истории Саши становятся пошленькой парочкой супругов, в которой имя мужа давно стерлось, а жена вечно с другим. Саша из той свободной, жизнерадостной, стремящейся самой родить жизнь, постепенно становится усталой, нервной. Поэзия молодости, когда Володя соединял ручкой родинки на ее спине, сменяется прозой жизни с подвернувшимся мужем художником Чертковым (Илья Борисов), а потом и вовсе без него. Героиня сама себя зарифмовывает с «зимней слонихой» из зоопарка, который виден из окон ее дома — одинокого пристанища. В начале спектакля Саша парила по сцене, теперь на ней чувствуется груз прожитых лет без всякого смысла. И за что ей это? За что все эти невстречи, неслучившиеся дети, смерти?
Саша разучилась видеть жизнь, она потеряла ее пульс. Она умерла в реальности, но ее перерождения, в отличии от Володи, не случилось. Особенно явно ощущается диссонанс их диалога, когда Саша недоумевает на Сонечку (Ольга Афанасьева) — дочь Чарткова буквально уговаривает ее умереть, когда девочка хватается за последний шанс выжить. Володя же в этот момент пишет своей Сашеньке о том, что он бы жил, даже если бы один только язык во всем его теле был способен различать вкусовые разницы. Пусть бы все остальное отказало. Володя на своей войне, постоянно фиксирующий смерти, становится мудрее. Саша же тускнеет. В ней становится все меньше жизни. Меньше настоящего, которое она так точно улавливала в детстве. И, наверное, только в письмах к любимому Володеньке она сохраняет жизнь. В письмах, которые насквозь пропитаны болью утраты, но только эта боль рождает настоящее. Как Яне сказал муж про ее роды — «без боли нет жизни». Так и самого себя нужно родить. Нужно «прострадать». «Весть и вестник» (Андрей Шимко) — юродствующий персонаж — смысловой корень всей философии спектакля говорит Саше, что они с Володей были не готовы друг к другу. Не страдали они друг для друга. Но теперь, спустя эти искалеченные жизни, наверное, они заслужили себе слияние судеб. Пусть они уже давно существуют в каких-то разных временах, и даже в разных реальностях, но спектакль дает крошечную надежду на их встречу.
Оказалось, что тот театр, который создает из прозы Шишкина Наталия Лапина, построенный на рифме метафор, смыслов, героев, совершенно органично вписывается в тональность Володинского фестиваля. Звучат темы Володина, в чем-то неуловимом чувствовалась атмосфера его пьес. Но главное, что удалось перенять у драматурга и бережно сохранить, — искренность каждого слова. Искренность и неподдельное ощущение чего-то настоящего. Не сиюминутного, а вечного.
Не поверхностного, а глобального.