«Анна в тропиках» Н. Круз.
Театр им. В. Ф. Комиссаржевской.
Режиссер Александр Баргман, сценограф Эмиль Капелюш.

Был у Александра Баргмана спектакль, сочиненный совместно с Александром Лушиным в нулевых, — «Докопаться до истины — 2». В нем пародировалась латиноамериканская тема, та, картонная, цветастая, с гипертрофированными эмоциями и любовными перипетиями, которую мы знали по бразильским сериалам, что крутили на всех каналах. Спустя много лет Баргман берется за пьесу кубинца Нило Круза, где страсти плещут через край, но подходит к ней всерьез, найдя важную для себя тему — преображения жизни искусством.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Артисты русского театра играют кубинцев, которым оказались близки герои русского романа, — это могло бы быть интересно в плане создания персонажей. Но Александр Баргман не выстраивает конфликт на взаимоотношениях актера и роли, он сосредотачивается на метаморфозах, происходящих с героями пьесы, и обостряет сюжет введением в спектакль персонажей, у Круза не заявленных. Первая из них — Кармела (Маргарита Бычкова). Она открывает спектакль, появившись перед еще опущенным занавесом словно настоящая кубинка — в длинном черном платье, тюрбане, с нитками крупных бус на груди. Приветствует зрителей на испанском и русском, со вкусом закуривает сигару, и в ее дыму как воспоминание возникает история, произошедшая в маленьком городке во Флориде среди выходцев с Кубы. Кармела в сюжетных перипетиях не участвует, но почти в каждой сцене — с неизменной сигарой — с грустью и сочувствием наблюдает за персонажами.

На ярко освещенной сцене атмосфера воскресного дня в маленьком городке, где никогда ничего не меняется. Сценография Эмиля Капелюша: светлый дощатый пол и такая же стена, сквозь которую можно пройти, раздвинув доски, как через лаз в заборе. Сквозь щели льется свет полуденного солнца. Шумно, две девушки в кубинских платьях с оборками машут пальмовыми ветками, как крыльями; летят перья — на авансцене петушиные бои. Хозяину местной табачной фабрики Сантьяго (Богдан Гудыменко) не везет, но, желая отыграться, он берет в долг у своего сводного брата Чече. В пылу обещает отдать ему часть фабрики, если не вернет деньги, и даже вырезает клятву на подошве ботинка Чече.

Б. Гудыменко (Сантьяго), Д. Пьянов (Чече).
Фото — архив театра.

Параллельно с этим на опустившемся из-за кулисы помосте появляются три женщины в белом — жена Сантьяго Офелия (Анна Вартаньян) и две их дочери: юная взбалмошная Марела и серьезная Кончита. Они нетерпеливо вглядываются в даль, ожидая корабль, на котором приплывет лучший в округе чтец, выписанный читать романы рабочим фабрики, пока те крутят сигары. Чтец по имени Хуан Хулиан, которого играет Егор Шмыга, гораздо моложе своего героя в пьесе (у Нило Круза ему 38 лет) и на испанского тезку — Дон Жуана — совсем не похож: добродушный, заикающийся от волнения юноша в светлом костюме смущается вниманием окруживших его девушек. А они и рады с ним шутить — но только до того момента, пока не зазвучит первая фраза романа «Анна Каренина», выбранного для чтения на фабрике, про счастливые и несчастливые семьи. Кокетливые Офелия и Кончита замирают, глядя куда-то поверх голов зрителей: что-то они, замужние, слышат в звучащей фразе трагичное. А между ними восторженно носится Марела, которой роман обещает лишь счастливые переживания любви. Игривое настроение резко сменяется атмосферой лирической грусти.

«Анна Каренина» захватывает фабрику. Кубинские эмигранты, объединенные тоской по оставленному дому и имеющие каждый личную печаль в сердце, страстно отзываются на конфликт героини романа. «Но ведь у всего на свете есть мечта! Велосипед хочет стать мальчиком, зонтик — дождем», — устами младенца говорит Марела (в виденном мной спектакле ее играла Елизавета Фалилеева), забравшись на высокий стул чтеца, а мать, пытаясь уберечь, стаскивает ее со стула, мол, надо и на ногах стоять крепко.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Под влиянием романа и Кончита (Варя Светлова) решается вызвать мужа Паломо (Александр Макин) на откровенность. Зная, что у него есть любовница, она сравнивает себя с Карениным, а его — с Анной. Вместо убежавшего Паломо, которому не хватило мужества говорить об измене, на сцену всходит мужчина в очках, цилиндре и крылатке: это второй персонаж, введенный режиссером, — Алексей Каренин (Евгений Иванов). Кончита встречает его на авансцене и, кажется, принимает отчаянное решение. Желая переменить свою роль, она буквально бросается в объятия Хуана. Николай Реутов сочинил пластические сцены, где Кончита и Хуан танцуют чувственный танец и рядом с ними всегда возникает третий безмолвный участник — Каренин. Кончита, примеряя роль Анны, оказывается между чтецом и Карениным. Запретная страсть пьянит, лихорадит, на сцену залетает самая настоящая русская вьюга. Но Кончите не суждено стать Анной — поняв, что любит мужа, она возвращается к нему. Все счастливые семьи счастливы одинаково — и Офелия, злившаяся на Сантьяго за пьянство и азартные игры, обнаруживает, что никуда от мужа уходить не собирается.

Чече в очень подробном исполнении Дениса Пьянова — чистый рацио, в сердце которого русская вьюга, однако, тоже пробралась. Получив от Сантьяго вырезанное на подошве обещание отдать часть фабрики, Чече не расстается с ботинком. Трогательный в своей нелепости, дрожащими руками он прячет его в ящик конторки, потом вытаскивает, подменяет им бюстик богоматери на полке, пугается, снова прячет ботинок. Притащив набивочную машину на фабрику — над сценой раскачивается конструктивистский объект, — он искренне не понимает, почему бы не заменить ручной труд машинным, ведь так можно производить гораздо больше сигар. Чече резко выступает против чтения на фабрике, потому что любовные романы кружат головы девушкам, а главное — потому что никак не может забыть жену, которая сбежала с предыдущим чтецом. Но модернизация не удалась — все отказались механизировать работу и выгонять чтеца. Больше того, Сантьяго взял займ и решил запустить новую марку сигар — под названием «Анна Каренина». Внешне непоколебимый Чече в широких штанах, широком пыльно-розовом плаще посреди фразы сгибается на стуле пополам и несколько секунд сотрясается от беззвучных рыданий. Так и Чече оказывается в ситуации Каренина — только в отличие от Алексея, Анну простившего, Чече на великодушие оказывается не способен.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Марела, мечтающая о такой любви, как у Анны и Вронского, вырезает картинки из газет и представляет себя в заснеженной России. Ее детская влюбленность в молодого чтеца терпит крах: Марела с ужасом всматривается в лицо сестры, разговаривающей с чтецом. И как Кити на балу видит особенный блеск в глазах танцующей с Вронским Карениной, так и она улавливает связь, зародившуюся между Кончитой и Хуаном. Марела радуется возможности позировать для этикетки сигар «Анна Каренина» и тем самым примерить на себя романтическую роль. После вечеринки по поводу новой марки сигар, оставшись наедине с Хуаном, она признается ему в чувствах, но спустя несколько страстных поцелуев оказывается оставленной им. Тут-то ее, смятенную, и находит Чече, насильно целует и, крепко схватив за руку, волоком утаскивает за сцену. Дым сигары Кармелы, наблюдающей за ними, все больше напоминает дым паровоза. В любовных сценах спектакля звучит пронзительная кубинская музыка, призванная, видимо, увеличить эмоциональный градус, но на деле, наоборот, это работает как штамп и неизбежно ассоциируется с сериальными страстями.

Финал истории стремителен: ленивое утро после вечеринки, рабочие неторопливо рассаживаются за столы. И только Марела, ни на кого не глядя, как фантом, идет к своему месту. Хуан начинает читать главу, в которой Каренин размышляет о дуэли. Опоздав, быстрыми шагами к своей конторке идет Чече — весь какой-то помятый и тоже не в себе. Он что-то вытаскивает из ящика, отзывает чтеца в сторону, за дощатую стену. Звучит выстрел, содрогаются доски, затем еще один. Тишина. Оставшиеся на сцене неподвижны. Как будто мечты, свобода, любовь — все, чем жили они после появления Хуана с романом Толстого, вмиг исчезло.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

«Конец традиции», — постскриптумом констатирует Кармела: совсем скоро машины на фабриках заменят людей, читать вслух из-за грохота станет невозможно, да и некому. В финале слышится тоска режиссера по ушедшей эпохе неторопливых разговоров и сильных чувств. По тому, чему не осталось места во времени, ускорившемся до предела. Но на смерти чтеца точка не ставится: без искусства нельзя — и Паломо, муж Кончиты, взяв книгу, всходит на высокий стул.