«Честная женщина». К. Фокин.
Александринский театр.
Режиссер Валерий Фокин, художник Семен Пастух.

Моральная сторона вопроса определена в названии, в котором не заложено ни иронии, ни второго смысла. О честной женщине речь в спектакле «Честная женщина» в режиссуре Валерия Фокина по пьесе Кирилла Фокина.

Пьеса в тренде: важнейшие постулаты о добре и зле нынче невозможно впрямую обсуждать на российской территории. Так что мы в Японии, от которой в сценической версии есть разве что шуточки о суши, а в визуальном ряде — ни единого намека на признаки Страны восходящего солнца. Зал переговоров на нейтральной территории аэропорта. И переговоры о самом насущном — о проекте «Оxygen», что должен обеспечить водой засушливые районы Ирана. Продвигает проект президент международной инициативы «Надежда-21» Надежда Октябрьевна по прозвищу Мадам в исполнении Марины Октябрьевны Игнатовой. А уж тема Ирана близка нашему сознанию как ни одна другая — разве что-то иное может вскрыть наши исконно российские пласты переживаний?

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Визуальный ряд решен в пользу Ирана. Там засуха, там нет воды, а значит — пол японского аэропорта логично устлан мелкой галькой с виднеющимися тут и там обломками скал. Офисная мебель — выстроенные в ровный ряд столы, стулья — стоит как бы на поверхности выжженной пустыни. Отчего бы нет — живописно рассыпанные строительные материалы на сцене ведь нынче тоже в тренде. Это даже как-то гигиеничней — вон в венском Бургтеатре аж до жидкой грязи доходили.

Идея безжизненного пространства поддержана высокими технологиями. Бесконечный навязчивый досмотр действующих лиц в рамках металлоискателей и сама избыточность этих рамок — их целых три! — льют воду на мельницу оригинальной мысли о всеобщей подконтрольности. Без проекций божественного тоже не обошлось: над сценой как зеркало высшего начала огромный экран, а на нем в рапиде внутренняя трансформация во времени лица главной героини — от измученной женщины до юной девушки и девочки, и обратно.

Драматург и режиссер пытаются удержать интригу, скрывая жертвенную линию главной героини за труднораспознаваемыми коллизиями внутренних и внешних дел Ирана. Официальные власти Ирана и их представитель Зияд Ассем Ансари (Игорь Мосюк) стремятся к снятию санкций любой ценой, и проект «Oxygen» лишь очередная лазейка для восточной хитрости. Председатель партии «Восточная свобода» Хирши Али (Анна Блинова) из породы пламенных революционеров, она борется за освобождение политзаключенных, но при этом не прочь деятельно участвовать в свержении действующей власти, так что проект для нее — скорее неприемлемый компромисс с властью, нежели реальный способ помочь обездоленным. Дипломаты Андрей Мягков и Колин Леттерман, близнецы по духу, блюдут интересы России и США, не скрывая цинизма в обслуживании политических целей собственных государств. Миллиардер и автор проекта Себ Сайкс (Андрей Матюков) нацелен только на многомиллионные прибыли. Многозначительность переговоров, вскрывающих, по сути, интересы ядерных держав, транслирует корреспондент CNN Чарли Янг (Николай Мартон), интервьюирующий по очереди участников переговоров.

И. Мосюк (Зияд Ассем Ансари).
Фото — архив театра.

Начитанный драматург Кирилл Фокин не кавычит в тексте своей пьесы то, что уже сформулировано другими, логично рассчитывая на свободу художника. Но прямолинейность цитирования не рождает новых смыслов и позволяет расслышать в тексте пьесы и постулаты Роберта Пенна Уоррена о том, что «добро надо делать из зла», и отзвуки «Иранской конференции» Ивана Вырыпаева.

Клишированность персонажей пьесы вынуждает режиссера искать рельеф спектакля в иной плоскости. Переключения света — от приглушенного до ослепительно-белого — отбивают ритм собственно переговоров и всего, что за их рамками. Зияд Ансари и Хирши Али появляются в сопровождении свиты. У Зияда за спиной два женских изваяния, неподвижных, словно пантеры на охоте, у Хирши Али — двое преданно-брутальных мужчин. Потоки неудобоваримого текста упрятаны в языковые перевертыши: корреспондент задает вопросы по-русски, Хирши Али и Мадам отвечают по-русски, американец и Зияд — по-английски (с дичайшим акцентом), а женский, неведомо кому принадлежащий голос повторяет все то же самое по-русски неведомо зачем, а главное кому (скорее всего, зрителю). В процессе переговоров Зияд и Хирши переходят на арабский. И вся языковая путаница на фоне четкого следования протокольным формальностям не оставляет сомнений в том, что переговоры идут по-русски. Закольцованные первые такты песни «Надежда», звучащие как отзвук сознания главной героини, недвусмысленно дают понять, что надежда жива, несмотря ни на что.

Прямолинейность в решении большинства персонажей — безусловно, в пользу мудрой, самоотверженной, тонко чувствующей и живущей ради блага всей планеты Мадам, которая, будто святая мадонна, ни на йоту не привносит в мир собственной заинтересованности. Персонажи запрограммированно ссорятся (доходит почти до драки), Мадам запрограммированно страдает и так же запрограммированно держит курс на всеобщее примирение. Переговоры, конечно же, сорваны, потому что в Каире взяты в плен заложники. Кульминация пьесы ожидаемо приравнена к фиаско главной героини, которая, однако, кремень и сдаваться не намерена. Авторы спектакля предлагают поверить не только в сам факт многолетнего присутствия в высших политических эшелонах людей с чистыми помыслами, но даже в возможность прихода спасительницы.

Н. Мартон (Чарли Янг).
Фото — архив театра.

Для усиления идеи жертвенности и степени самоотречения у основной коллизии есть дополнения. Мадам страдает онкологическим заболеванием, но не в фазе ремиссии, как думают все персонажи, а в острой фазе с выраженным болевым синдромом. К тому же налицо семейная драма героини — живущий с другой семьей муж (Семен Сытник) и упрятанный в клинику законченный героинщик сын. Они, как призраки сознания, безмолвно движущиеся за спиной Мадам в минуты отчаяния, заговорят лишь единожды, когда саму Мадам после провала переговоров уложат на стол, будто мертвое тело для прощания. И вопреки правде жизни муж будет обещать вернуться, а сын — клясться в излечении. Мадам соскользнет со стола, оставив родню говорить в пустоту. Как это все мелко — ушел-вернулся, подсел-завязал — там, где на повестке самоотречение во имя вселенского добра.

Нагромождение пафоса и прописных истин под силу оправдать и присвоить только великим артистам, и Валерий Фокин, выбирая на главную роль Марину Игнатову, снайперски точен. Бриллиант сверкает априори, и в этом спектакле хочется отринуть и экран, и долгие рассуждения, убрать все, где нет Игнатовой, и оставить ее одну — проживающую внутреннюю драму своей героини. За пределами протокола Мадам Игнатовой — сгусток боли. В ее тихой твердости, пластике будто через преодоление себя, крепости духа через сублимацию оставшихся сил сквозит боль физическая, которая, естественно, проекция боли душевной. В ее муке преодоления есть предощущение смерти как уже свершившегося обстоятельства, и режиссер не раз поддержит эту мысль. Кажется, что упавшая на диван, как подкошенная, Мадам Игнатовой уже внутренне мертва, столько в этом окаменевшем теле и застывшем лице опустошенности и бессилия. Без парика, который снимает с Мадам помощница Ира (Елена Зимина), ее лицо и вовсе маска. Игнатова оставляет себе одни глаза, и неизбывное, длящееся страдание в этих глазах хлеще любого отчаянного крика. Когда чуть позже за ее спиной к ней медленно приближаются сын и муж, лицо актрисы будто отмеряет сокращающееся расстояние во всех подробностях. Здесь и стремление навстречу родным, и желание увидеть их, и тоска, волнение, любовь, осознание неисполнимости желаний, отречение от всего личного, индивидуального, мучительное самоотвержение. Именно этот крупный план, а не тот, что в это время закольцован на экране, и есть главный кадр спектакля. Такая Мадам — действительно спасение этой «Честной женщины» Александринского театра.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Валерий Фокин предпочел пьесу Кирилла Фокина, посчитав молодого драматурга обладателем заслуживающей внимания гуманистической трактовки бытия, и не стал заполнять смысловые лакуны пьесы, поддержав ее морализаторский посыл. Но кого и отчего мы обманываем, взращивая подрезанный эзопов язык на фундаменте общих мест о добре и зле? Русская Мадам стремится спасать людей «из Судана и Эритреи, из Мьянмы и Северной Кореи, из Ирана, Ирака, Сирии и Афганистана, из лагерей беженцев и индийских трущоб». Обращаясь в финале прямо в зал, она заявляет, что «это театр, и все здесь нереально», но реальны люди, то бишь зрители, которые «любят и умирают по-настоящему», и собственно они — единственный смысл жизни, достойный борьбы. И тут хочется спросить: отчего эта красивая и сильная духом женщина в пьесе Кирилла Фокина и в спектакле Валерия Фокина отправляется не в российские детские дома, бесчеловечные ПНД, дома престарелых или тюрьмы, а в неведомый Каир ради спасения неведомых арабов? И где же тут честность?