«Школа». Драматические этюды.
Экспериментальная сцена п/р А. Праудина
Реж. А. Праудин
Новый спектакль «Экспериментальной сцены» сложно назвать безоговорочной удачей. Впрочем, и провала тоже нет. Есть серьезная вдумчивая работа, к которой есть ряд вопросов. В какой-то момент кажется, словно Праудин с артистами задумали тренинг на освоение документального текста (как бы «вербатим») или осмысление собственного прошлого, состоящего из случайностей (как бы «по Гришковцу»), а потом сделали из него спектакль, загоняя этюды в жесткие рамки постановочного решения. Оттого и чувствуется в этом движении от этюдов-воспоминаний о репетиции школьного ВИА к «кровавой бане» в финале некая нарочитость, искусственность. В первую очередь драматургическая.
Итак: школьный ВИА репетирует накануне выступления. Причем, все участники ансамбля словно собраны из разных времен — от пионерки-отличницы Риты (Маргарита Лоскутникова) в коричневых колготах и в платье с белым фартуком до вполне современного Вовы (Сергей Ионкин) в мешковатых штанах и толстовке с капюшоном.
Рассказав, где и в каком году окончили школу, артисты как бы между делом начинают вспоминать фрагменты (вероятно) собственной биографии уже от лица персонажей. Нужно сказать, что этюды-воспоминания — лучшее, что есть в этом спектакле. За знакомой строгостью и жесткой дисциплинированностью героинь Маргариты Лоскутниковой все больше и больше обнаруживается ранимость, незащищенность, и шире — лиричность. Строже, требовательнее к себе становится Алла Еминцева — ужесточаются интонации, более точным и скупым становится жест. И несомненный актерский рост праудинской труппы можно назвать смыслом «Школы», ее внутренним сюжетом.
Не сразу замечаешь, что право вспоминать, делиться собственными переживаниями, отдано женским персонажам. Так, будто вышедшая из какого-нибудь перестроечного фильма, Эля (Ирина Муртазаева) — смешная, с длинной челкой, ярко накрашенная — вспоминает о своем свидании с футболистом Зиданом и последующем бегстве. Так, трогательная и наивная Рита вспоминает о влюбленности в мальчика Сережу, о своем дне рожденья, на который ее возлюбленный пришел позже всех, неловко посидел и ушел раньше всех. Так, оторва Настя в косухе, красных чулках и «гриндерах» вспоминает, как во время прогулки с парнем провалилась под лед и спасалась совершенно самостоятельно. Постепенно, подспудно проступает в девичьих воспоминаниях общее: каждый мужчина оказывается как бы не вполне мужчиной, не способен на мужской поступок…
Вышедшей из репетиционной комнаты Лене (Алла Еминцева) хулиганы ставят под глазом синяк. Вова и Коля решают пойти наказать обидчиков и запальчиво закатывают рукава, однако, узнав фамилии драчунов, неторопливо, возвращаются к гитаре и барабанам, прекрасно понимая, что если сунутся — то внесценические Мирзоев и Козлов (не режиссеры, а школьные хулиганы) «навешают» им сполна. Девушки, уходящие «разбираться» самостоятельно, усугубляют неловкость ситуации.
Тема несостоятельности мужчин подтверждается эпизодом, в котором вялый флегматичный Коля (Сергей Андрейчук) спрашивает у замкнутого на себе Вовы (Сергей Ионкин): есть ли у того любимая? «Есть» — отвечает Вова и рассказывает о своей возлюбленной — чешской гитаре «Кремона»: из какого она сделана дерева, как выглядит, как потрясающе звучит, и как он, Вова, страстно желает ее иметь.
Подмену понятий, в своем роде вырождение сущности (мужчины, любви…), подытоживает диалог парней, из которого выясняется, что их ансамбль называется (ни много ни мало) «Дети атлантов». И дальше — долгий разговор о муках творчества, о собственном ничтожестве и убожестве, который прерывает появление всех четырех девушек — избитых, с царапинами, в разорванной одежде. Дальше — кроваво-красный финал, обнажение девушек до нижнего белья, обмазывание красной краской, и появление не заявленного в программке Александра Пантыкина (в красном). Кто здесь Пантыкин, и почему появляется? То ли он настоящий мужчина — в противовес Вове и Коле. То ли еще один участник долгожданного концерта. В общем, как говорит персонаж Сергея Андрейчука — «ну это… Анатолий Аркадьевич, когда придумывает это — то очень радуется… метафора!».
Одним словом, сюрреалистический финал вносит в драматургическую логику спектакля сумбур, путает карты зрителя и затуманивает собственно посыл Анатолия Праудина, как говорится, «месседж».
Могут ли Этюды о конце света претендовать на то, чтобы быть «безоговорочной удачей»? Спектакль Анатолия Праудина неровный как кардиограмма нашего социума. В лирической середине он, как и полагается, беззащитен, зато начало и финал — тяжёлого веса.
Рассказы о Ленине (Маргарита Лоскутникова, Ирина Муртазаева) не крест ставят на этой фигуре, а забивают осиновый кол. Сюжет исчерпан. Погодин отдыхает. Alles.
Мавзолей вызывает уже гомерический смех, как раньше послевоеннеые павильоны кривых зеркал в парках культуры и отдыха.
«Россия, кровью умытая», представшая перед нами в финале, страшна в своей амазонской наготе и пуссирайотской безысходности.
Страна, опоздавшая навсегда, осознает посредством школьного ансамбля свой «бесконечный тупик». который явлен на заднике в конце спектакля. Неужели несчастной так и предстоит остаться только обсценной рифмой к Европе.
А наш новый самолет, разбившийся в «стране родной Индонезии» в день Победы и премьеры, это тоже рифма к Праудинскому ужастику, где песня «про огромное небо одно на двоих» усердно репетируется?!..
Армагеддон, Армагеддон!! Как много дум наводит он.
Праудин удивил, и актеры удивили. Концерт-концепт. Острая лирическая сердцевина сопряжена с брутальной иронией. Спектакль атлетичен. В нём и нежность, и площадной масштаб. Драматургия, действительно, сначала «вызывает вопросы», но потом обнаруживается, благодаря упомянутым сопряжениям, драматургия такой силы, что кладет на лопатки. Эта «Школа» — всем школам школа. Согласна с Н.Д. в том, что прежние штудии тут пришлись впрок. Но актеры тут не столько «выросли», сколько вызрели для убойного артистического «удара». Четвертый день спектакль не выходит из головы. В зале много смеются. На сцене и есть послевоенный павильон кривых зеркал, о котором вспомнили в предыдущем комменте. Павильон в масштабе эпохи, в масштабе театра.
В качестве обязательного дополнения.
Актрису, великолепно исполнившую роль «оторвы Насти» зовут Анна Щетинина (выпускница мастерской Н. Беляка).
Спасибо за спектакль! Умно, живо, смешно. Какие-то фрагменты ФАНТАСТИЧЕСКИ обаятельны… одно только странное ощущение (не успела на бегу поделиться с коллегами — у меня ли одной?..) Дело в том, что объявленное в зачине условие игры (мы здесь из разных лет, городов… и т.п.) лично для меня так и осталось декларацией. Персонажи различались «прикидом», чуть-чуть — лексикой, но по сути ВСЕ они без исключения — привет, одноклассники! — средняя школа №1**, выпуск 1993 года (шутка, конечно же — чёлки тогда вот точно так же ставили «на лак», но вот юбки были другие!). А ведь «Пачка сигарет» и Земфира — РАЗНЫЕ эпохи… Это не в претензию: пока ехала домой, подумала — если то же самое почувствовали и те, кто моложе меня, и те, кто старше, расслышав разговор о СВОЕМ поколении, — может быть, это означает не просто идеальную сыгранность праудинцев, их «единую волну» — но и несет какой-то спонтанно возникший, и от этого не менее ценный драматический смысл?..
Ну да, это именно школа школ, а не какие-то конкретно. Свистнули «всех наверх» (вместо свистка замечательный саксофон Маргариты Лоскутниковой), в общую «комнату смеха» (так назывались эти самые «павильоны кривых зеркал»).
Спектакль очень сложный, несмотря на внешнюю простоту и приближенность к рядовому зрителю, будто это и не спектакль вовсе, а простое доверительное общение: никакой дистанции между зрителем и актёром, вовлечённость полная. Герои яркие, звонкие, запоминающиеся и очень достоверные. Каждая роль продумана до мелких деталей: от жестов, движения, слов до каждой чёрточки на одежде и в макияже. Информации для зрителя очень много, спектакль насыщенный, контрастный, способный на значительную амплитуду рождающихся чувств: как в плюс, так и в минус.
Тема безусловно женская. Мужчин в спектакле как бы нет. Они умело списаны, проступают фоном, на котором и рисуется женская судьба уже сочными, уверенными мазками. И это не комедия, как может сначала показаться. Это трагедия. Здорово, что задумано свести вместе людей не разных поколений, здесь представлено как раз одно поколение, но поколение, прошедшее через разлом, оттого все эти девочки кажутся такими разными, хотя между ними не так уж много лет. Возможно, поскольку я сама представитель того же поколения, то все эти образы оказываются очень близкими, знакомыми — приходилось много размышлять о судьбе как своей, так и «плюс-минус» ровесников. Наше поколение попало под раздачу, иначе не сказать. Мы поколение, которое росло, взрослело, когда вокруг всё рушилось, прошлые ценности падали в пропасть, высмеивались, а по сути — поколение, оставшееся без внутренних ориентиров, отрезанные от прошлого. Все показанные девочки — духовно-душевные калеки, за исключением Риты, которая успела закончить школу в 80-х. Эта искалеченность души в спектакле показана удивительно правдиво, точно. Девочки не понимают, что с ними «не так» и обращаются за советом к мужской несостоятельности — только лишённые внутренней чистоты женщины, потерявшие связь с собой, своей душой, будто ослеплённые, могут это делать. Женская душа по своей природе очень чиста, и именно она была принесена страшным временем в жертву, унижена и растоптана. Мне кажется, этот спектакль — спектакль о жертве, женской жертве, принесённой на алтарь кровожадного Молоха. «Человек из будущего» — это никто иной как тот самый Молох или подобный ему. И последняя сцена — тому подтверждение. Мужская инфантильность, безответственность и низвержение женщины, лишение её чистоты путём растаптывания девичьей Мечты, неспособность сохранить эту Мечту — яркий, безобразный признак времени, представителями которого и являются героини, контрастирует с ними только Рита, воспитанная в другое время, и именно Рита и старается лечить раны девочек, побитых на помойке (очень точный образ) в схватке с бандитами… и кровавый оскал Молоха, он охватывает, перекрашивает в цвет крови всех, вышедших в жизнь после 91 года. Рите, к счастью, он может лишь окрасить, опалить щёки (хотя и её идеалы оказываются в новом времени смешно сделанными из папье-маше)…
Последняя сцена гадкая, отталкивающая, вызывающая тошноту, омерзение, но она наиярчайше выписана и очень правдива, если оглянуться назад и посмотреть в то время, отголоски которого зловеще звучат и по сей день, смягчивший лишь острые углы, но не устранивший возникшие проблемы, а порой даже их усугубивший. Неизлеченная болезнь принимает хронические формы и уходит в подсознание, продолжая разрушение исподтишка, коварно и всё также беспощадно… Каждое поколение восприняло произошедший развал по-своему. «Школа» выпятила и выпукло, под увеличительным стеклом рассказала о моём поколении, о его трагедии. Просто «школа» или «школа жизни»…
Спасибо за спектакль. Мы с подругой сошлись во мнениях. И даже в желании ещё раз пересмотреть его как-нибудь, когда эмоции улягутся, дабы разглядеть подробности, они достойны самого пристального внимания.