«Однажды в Эльсиноре. Гамлет». По мотивам трагедии У. Шекспира в переводе Б. Пастернака.
Театр «Мастерская».
Режиссер Роман Габриа, художник Сергей Новиков.
«Перед собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит»
Нет, и они думают, что я мог бы дважды выйти в их спектакле! Ну ладно бы один раз, покрасовался бы, покрутился бы и ушел. Как в спектакле Станиславского — Крэга, превосходная могла бы быть роль. Но сегодня Уильяму (а не Дорошевичу) почему — то захотелось выпустить меня. Что ж, я не против. Так сказать, в роли камео. Для достоверности. Мол — Дания, Эльсинор, Датский Дог и все такое. Ну, вышел бы, когда все спокойно: Боря Пастернак в углу — пишет, переводит. Папа Клавдий в покосившемся зеркальном кубе активно любит маму Гертруду. Функционер Полоний озабоченно и редко пробежит по сцене, прижимая к сердцу свой портфель. Тишина и благолепие. Заумыш Гамлет в куцем пиджаке дрыхнет в углу, конечно пьяный. Истеричку Офелию лучше сразу убрать, а то начнет завывать. Мог бы выйти и спасти все их безнадежное предприятие. Но сами виноваты! Они даже рассуждали о моем втором выходе. Это панки Розенкранц с Гильденстерном придумали. Пробирались через зрительные ряды, хватая блондинок грязными руками, вдруг вспомнили про меня! А что я буду, спрашивается, делать между первым и вторым выходом? Может быть, они мне место устроили, постелили где-нибудь коврик помягче, лучше шерстяной, он и теплее и пахнет приятней.
Так нет! А я бы уж укусил этих двух нечесаных охламонов. Ишь какие «Sex Pistols» нашлись, в узких джинсах — сесть больно. И Уильяма бы схватил зубами точно, тем более есть за что — за длинную стройную ногу в белом чулке. Чтоб не выдумывал. Тоже мне, творец! Напялил костюм из реквизита елизаветинской эпохи, дублет и штаны-буфы. Приклеив усы и бороду, стал похож на испанца. А выдает себя за истинного англичанина! Фигляр! И ролей себе нахватал — он и Призрак, он и Шекспир, он и Актер в бродячей труппе, он и премьер на королевских танцах. Хотя я бы с ним рядом смотрелся великолепно. К тому же, у меня роль бессловесная, я отсебятину всякую пороть не буду. Тем более, не предупредив партнеров. А то у них постоянно повисают нелепые паузы — импровизация, видите ли. Мне-то что, я своим появлением могу сделать выдающейся любую сцену в любом спектакле. Ни один актер не переиграет хвост живой собаки на сцене. Особенно в спектакле, где многое держится на хореографических ногах Уильяма.
Сцена из спектакля.
Фото — Д. Пичугина.
Добрый Клавдий прав, надо было изолировать опасного Гамлета, пока он, танцуя в центре сцены, себе глаз не выколол барабанной палочкой. Но не успел, и этот сумасшедший напал на старика Полония, когда тот уходил от Гертруды, и убил его подсвечником. Удар в спину, так сказать. Я бы с удовольствием посмеялся, если б мог, а потом бы все же тяпнул Уильяма за длинную ногу. Ведь что еще удумал! Таскает с собой этого короткостриженного Пастернака, мол, давай — переводи. А он всего боится: «Тише!» и на портрет Сталина указывает, что над радио висит. Даже Офелию похоронить по христианскому обычаю — боится. Долго они с Вилли обсуждают — самоубилась или нет. Вот люди смешные — нет уже ее, отвопила свое в микрофон, потрясая сушеной рыбиной, — а они все ведут пьяный разговор. Моя бы воля, покусал бы их всех. И шерстяного Пастернака, костюм у него такой добротный, теплый и прокусывать легко, нитки в зубах не застрянут. Вот за Гамлета бы не взялся. Он как разденется, чтоб «Быть или не быть» читать, так сразу понятно — устанешь жевать. Живот рыхлый, руки вялые. Он, конечно, выбрал «быть» (ну хоть раз бы по-другому) и полез в такой же костюм, как у Уильяма, только чулки спадают. И за Гертруду не взялся бы. Ее живот сначала, как и положено, — увеличивался. Не зря они то и дело с Клавдием уединяются. Но в сцене дуэли она выходит без живота! Уже родила? Нет, просто забыла. А мне потом от ее ватного живота полдня отплевываться. Рейнальдо, что у Полония служит и боксирует плохо, мелковат, хоть и проворен. Его, пожалуй, не тронул бы, он слишком быстрый — в один сценический миг до Франции, где Лаэрт лоботрясничает, добрался, только грязь на лице появилась. С любвеобильным Лаэртом (он успел обзавестись невестой еще на родине) точно связываться не стал бы. Дикий какой-то, еще лягнет.
Есть еще пара аппетитных персонажей. Озрик, например, почти бессловесный, ошивается рядом со всеми — надо, не надо, но он на сцене. Или воображаемый друг Гамлета — Горацио. Плотное, но бестолковее воображение у нашего сумасшедшего. Не мог придумать себе друга поделовитей. Чтоб не заветную фляжку из сумки доставал, а способность «незапланированно возгореться актерским и творческим духом на сцене рядом с чутким партнером», как написано об импровизации известным мастером слова Александром Б.
Нет, выпусти они меня в спектакле, все пошло бы по-другому. Уж если делать спектакль торжеством третьестепенных персонажей, так без меня не обойтись. А они — даже не позвали. И за это я бы укусил режиссера. Это семь.
Очень сильно расстроил меня этот спектакль. Расстроил полной смяткой режиссерского, крайне некультурного сознания.
В самом начале зрителю, который сидит в зале, ничего не понимая, волей режиссера Романа Габриа Пастернак и Шекспир изъясняются под портретом Сталина текстом … знаменитого фельетона Власа Дорошевича «Гамлет». И Шекспир бредит словами Гордона Крэга («Лаэрт уезжает. Вероятно, есть придворная дама, которая в него влюблена. Это мне покажите!»), а Борис Леонидович отвечает словами Станиславского, все время советующего ввести датского дога.
Уже вот тут, в самом нечале, у меня начинается головокружение от «сапог всмятку» (Дорошевич), которые стоят на месте культурного режиссерского замысла. Наши режиссеры все менее и менее образованы, им — что арбуз, что – свиной хрящик, что Крэг, что Шекспир. Ну, опустим тот факт, что прием со Сталиным и Пастернаком (СССР — тюрьма) — затертый и старый, только обычно на этом месте сидел в разных спектаклях Булгаков, сочинявший «Кабалу святош» (вариант — «Дон Кихота», «Мастера и Маргариту»). Ход этот ничего не дает, артист Сергей Алимпиев прилежно сидит с блокнотом, записывая спектакль, как обячно записывает его критик в блокнот,а мое слегка окультуренное сознание сходит ото всей этой путаницы с ума. Где Кура, где дом? Где Крэг? Где Шекспир?
На самом деле Габриа проворонил золотую жилу. Фельетон Дорошевича можно поставить как спектакль, поскольку безумный Крэг предлагает там разные типы театра. НО когда режиссерский интеллект дремлет, а культурный багаж не тянет плечо, — вот и получается сразу винегрет. «Бессмыслица! Ерунда! Сапоги всмятку! Ваш Шекспир, — если он только существовал! — был дурак!» (Влас Дорошевич). А дальше поют и пляшут — вне всякого драматического действия.
Мне кажется, Роман Габриа не в ладу с режиссерским разбором. Как только доходит до решения той или иной сцены — опять «сапоги всмятку». Например, Гамлет убивает Полония, вышедшего из-за занавески, в спину, уже понимая, что это Полоний. И что? И уже в следующей сцене это обстоятельство благополучно упускается и режиссером, и Евгением Шумейко (Гамлет). Одно обстоятельство никак не влечет за собой другое, на сцене царит драйвовый произвол музыкальной ватаги, которой позволили покуражиться и поставить красивый свет. Как только режиссер не знает, что делать (ну, надо же ответить на вопрос, почему сошла с ума Офелия или кто такие могильщики), — он включает танец или песню, пряча голову от ответа в аттракцион. Вот ответьте, почему могильщиками оказываются Шекспир и Пастернак?
И так далее.
Ответов нет и нет.
И, увы, любимые актеры Мастерской выглядят средней руки исполнителями. Все.((
Что ему цветы Офелий,
Преступления Гертруд.
Что ему тот, еле-еле
Сохранивший череп шут.
(В. Шаламов)
Чувство недоумения и… неловкости за актеров «Мастерской», потому что, ну, не может же не быть у них профессионального чувства интуиции и вкуса: «Как вы спустились с этих горных пастбищ/К таким кормам? На что у вас глаза?»…
Уж не обман ли это зрения и слуха: этих ли актеров я видела в других спектаклях любимой мною «Мастерской»?» «Однажды в Эльсиноре» не тянет даже на театральный капустник, потому что последний предполагает импровизацию, и когда актеры друг друга чувствуют и слышат, это передается и зрителю, и он начинает кайфовать вместе с ними, а в этом спектакле глаза у всех потухшие и безразличные. Ощущение, что актеры не чувствуют партнеров из-за того, что не чувствуют режиссера, им эстетически чужда такая подача материала, ведь совсем не этому учил их Мастер. И как итог: что им Гекуба? Что им Гамлет?… Какой-то фарс без трагедии получился у Габриа, бессмысленные пляски ради плясок: эмоционально музыка не связана с тем, что происходит на сцене. Режиссер и актеры не ставили перед собой задачу разобраться, как возникла такая ситуация, что к финалу «на смертных спят постелях восемь действующих лиц». Груз тяжких дум неводом Гамлету в исполнении Шумейко, его не трогает ни смерть отца, ни спешность свадьбы мамы с дядей, и даже встреча с требующим мести призраком никак не отражается на его душевном состоянии. Внутренняя боль – ее нет в этом спектакле, а ведь «пьеса пьес» неисчерпаема и каждому ее герою есть о чем страдать и в чем исповедаться пред Всевышним. Но не в этом спектакле.
И что хотел сказать режиссер, вводя в спектакль роль Бориса Леонидовича? Что Дания (СССР) – тюрьма, и как в ней задыхалась интеллигенция? Да, «Сталин напоминал шекспировских злодеев. Народ безмолвствовал, как в «Годунове» (Довлатов). Да, Ромен Роллан еще осенью 1930 года советовал Пастернаку заняться переводом Шекспира, «потому что из этой ванны выходишь обновленным, с запасом сил и стойкости», а затем перевести «Гамлета» предложил В.Э. Мейерхольд, но поставить так и не успел… Но при чем же здесь задорный рок-н-ролл??? Скорее, в воображении Пастернака возникали образы близкие тем, что воплотил Козинцев в своем фильме, что-то мрачно-монументальное с крепостными стенами, рвом и мостом через этот ров, захлопывающимся для обитателей Эльсинора как мышеловка; где уж тут разудалым пляскам, когда «время вывихнуто» и вокруг столько горя. Это если уж рассматривать пьесу в контексте того (сталинского) времени, когда создавался перевод.
В повести «Завтра была война» Бориса Васильева есть такие строки: «Искусство должно идти к мысли через чувства. Оно должно тревожить человека, заставлять болеть чужими горестями, любить и ненавидеть. А растревоженный человек пытлив и любознателен состояние покоя и довольства собой порождает леность души». Леность души – опаснейшая вещь, именно она приводит к превращению театров в застойные болота. Если режиссер и актеры не пытаются исследовать ситуацию, в которой оказывается человек, если нет развития характера во времени, если нет желания разобраться, что происходит с душами людскими под влиянием обстоятельств, то театр перестает быть театром в подлинном его значении. Надеюсь, «Мастерскую» со временем не затянет болотной тиною, став заслуженно любимцами петербургских зрителей еще со студенческих работ, велик риск «поймать звезду», уверовав в свою гениальность. Ребята они талантливые, но в «Однажды в Эльсиноре» ощущается какая-то самоуспокоенность и бульварщина, и от этого взгрустнулось очень сильно, ведь им, по сути, повезло: после окончании академии они не разбежались, а остались все вместе под руководством Мастера. И самое главное – у них есть свое помещение, есть где репетировать и играть, это дорогого стоит, они не скитаются как «Этюд-театр», судьба оказалась благосклонна к ним еще в самом начале творческого пути, и потому тем более они не должны позволять своей душе лениться.
Вспомнились замечательные «Ромео и Джульетта» и «Шекспир-лаборатория» в БТК – такие искренние, естественные, живые и поэтичные спектакли; и «Гамлет» в МХТ им Чехова, посчастливилось смотреть его вживую, гипнотическое действие у этого спектакля было, столько лет прошло, а до сих пор до конца не отпустило. Там было все: и ирония, и истерика, и вселенская тоска и боль; и самое главное – ощущение правды актерской и человеческой. Без этого чувства и театр – не театр. Великий драматург говорил в своих пьесах о вечном – о человеке и том пути, который он выбирает, и о терзаниях души при выборе этого пути. Ребятам же из «Мастерской» остается пожелать прочувствовать Шекспира и навсегда им опьянеть.
А мне понравилось. Хороший спектакль. Живой. Многослойный. Непростой. Надо разгадывать. Может быть, критикам все понятно сразу – они видели уже 200 других Гамлетов и пробить кожу сложно, а все тексты, спрятанные внутри, знакомы наизусть, и все сюжеты узнаваемы. Но для меня это первый «Гамлет» в театре и мне понравился ход с Пастернаком, который переводит пьесу. И его диалоги с Шекспиром, который столь же воображаем, как тень отца Гамлета, которую играет тот же актер. И вот эта вот игра и издевка над замшелой театральностью. И музыка… В общем, крутой спектакль и явная удача. Правда не для всех – и тут я имею в виду в первую очередь, конечно, не критиков, а простых зрителей, многим из которых это все чуждо и тяжело и хочется классики.