«Overtime».
«Театр. Акт» (Казань) в рамках конкурсной программы фестиваля и премии «Золотая Маска».
Авторы Ангелина Мигранова и Родион Сабиров, перформеры Ангелина Мигранова, Родион Сабиров и Аскар Галимов.

Ангар, в середине — круг из нескольких тонн песка. В песке — дорожка. Ее прокладывают двое, мужчина и женщина, оба в простенькой униформе «офисного планктона» — белых рубашках и черных брюках. В руках катки. На лицах отрешенность или мучение. Они идут по кругу босиком, бесконечно оставляя следы и тут же их уничтожая. У стены еще один мужчина, в той же униформе, читает с листа данные опроса. В нем тысячи людей просыпаются и засыпают в разное, иногда дикое время. Так 16 часов 27 минут: с 3:36 утра до 8:03 вечера.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Это самое краткое и утилитарное описание «Overtime», перформанса казанской команды «Театр. Акт». Он прошел 25 июля 2021 года в городе Иннополис и теоретически не должен был повторяться. Однако показ в Москве стал третьим — «Overtime» вошел в программу «Золотой Маски» как спектакль современного танца, а авторы и перформеры, Ангелина Мигранова и Родион Сабиров, вероятно, неожиданно даже для себя оказались хореографами.

Бессмысленность

В центре внимания «Overtime» две вещи, во многом связанные: феномен постоянно увеличивающегося рабочего дня и бессмысленный труд. Начнем со второго.

В 2013 году американский антрополог анархистских взглядов Дэвид Гребер написал эссе «Bullshit Jobs» (русский перевод «Бредовая работа»), которое позже разрослось до одноименной книги. Суть текстов: несмотря на автоматизацию производств, внедрение бесконечного числа оптимизирующих механизмов, аутсорс, длина рабочего дня в среднем не снижается и даже увеличивается. Все больше людей заняты буквально неизвестно чем. Их рабочие места существуют для формы, деятельность монотонна, непроизводительна и часто плохо оплачивается. Иначе говоря, «бредовая работа — настолько бессмысленная, ненужная или вредная оплачиваемая форма занятости, что даже сам работник не может оправдать ее существование, хотя в силу условий найма он чувствует необходимость притворяться, что это не так» (Гребер Д. Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. М.: Ad Marginem, 2020). Часто бредовой работой заняты офисные клерки — вспомните миллионного менеджера по левой кнопке, который отправляет вас к менеджеру по правой кнопке, потому что ваш запрос не в ее (или его) компетенции.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

«Overtime» воспроизводит суть бессмысленного труда: нескончаемый, повторяющийся, тягучий процесс, в котором нет «опорных точек», возрастания или спада напряжения — лишь бесконечное повторение простейшего алгоритма действий. В перформансе это — ходьба. Все, что делают Ангелина Мигранова и Родион Сабиров, — поднимают ноги, переступают с одной на другую, одновременно прилагая мышечные усилия для продвижения вперед 25-килограммовых катков. У алгоритма есть минимальная цель — выровнять песочную дорожку, — и поэтому это все еще труд. Также важно, что перемещение по кругу с катками не выглядит как полноценная работа, хотя оно предельно мучительно, изматывает и истощает физические и моральные ресурсы исполнителей. Так выглядит большинство мест бредовой работы: минимум обязанностей, никакого результата, тяжелое опустошение от повторяемости и физических затрат в процессе.

Переработка

Еще один важный акцент «Overtime» — продолжительность рабочего времени, то, что труд не измеряется «официальными» 8 часами в офисе, а для людей свободных профессий и вовсе может быть ограничен лишь сном. Здесь все довольно просто: о том, что рабочее время имеет свойство захватывать все новые территории — и вот тебе уже пишут в два часа ночи, потому что ты все равно не спишь, а дело не ждет, — знают многие. Последние счастливчики, имевшие привилегию выключать рабочий компьютер в 18:00 и до 9:00 следующего дня жить спокойно, приобщились к опыту бесконечного труда в пандемию, во время всеобщей удаленки — и эту проблему Мигранова и Сабиров очень явно обозначают. 16 часов 27 минут, которые идет перформанс, представляют собой «слепок» светового дня первого показа, 25 июля 2021 года. Предполагается, что современные люди работают буквально от рассвета до заката.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Эта же мысль заложена в пьесу, уже упомянутую бесконечную статистику вставаний и засыпаний, которую зачитывает Аскар Галимов. Мы узнаем о ритме жизни почти трех тысяч людей — какие-то данные реальны, какие-то сгенерированы командой — и понимаем, что это максимально странные пропорции дня. Женщина, заснувшая в 00:01 и проснувшаяся в 00:03, подняла телефон, проверила время и отключилась снова, или не спала сутки? Не меняла ли она часовой пояс за этот день? Мужчина, вставший в 4 утра и заснувший около 6 вечера, работает на заводе? Если твой день начинается в 3 часа дня и завершается под утро — ты ленишься или работаешь в ночную смену? «Overtime» не отвечает на эти вопросы, но дает возможность подумать, сколько мы знаем о разнообразных графиках, занятости людей вокруг, их ритме жизни — и степени истощения, до которой можно дойти, если так существовать постоянно.

Почему танец

«Overtime» выглядит скупо: шестнадцать часов повторения очень маленьких движений. Если смотреть относительно недолго, например, меньше часа, не видеть перформанс в прогрессии, логично задаться вопросом, почему это оказалось в категории «Современный танец»? Ответов может быть несколько. Короткий: потому что избранная проблема — бессмысленность и гиперпродолжительность труда — здесь выражена при помощи самого чувствительного инструмента — тела, его состояния и реакций. Мы видим, как двигаются Мигранова и Сабиров, как каждый переживает энный час ходьбы. Всего показов было три, и каждый раз динамика состояний, достижения предела выносливости, усталость перформеров меняются в зависимости от десятков факторов. Например, в Москве сеанс шел в жарком и влажном Цехе Белого на Винзаводе, в почти тропических условиях, и было очень заметно, насколько перформеры начали «плыть», явно выматываться раньше, чем в казанском «Ураме», выстуженном почти до ноля градусов ангаре.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

К «Overtime» надо привыкнуть и понять, в чем состоят события, как они отражают мысль. Вот Родион посмотрел на часы, проверил, сколько осталось до ежечасной фиксации физических параметров, — и можно вспомнить, что такой же обсессивный жест делают почти все во время ожидания или скуки. Вот Ангелина неловко сбилась на повороте, сжала губы, сместила руку так, чтобы чуть большим весом тянуть каток, запрокинула голову, поправила хвостик поясной сумки, который будет причинять еще большие неудобства, — в каком там исследовании говорилось, что женщины хуже переносят перегрузки, а они неизбежны, так как почти все в современном мире подогнано под среднего здорового мужчину.

Фактически все шестнадцать с половиной часов зрители наблюдают за хроникой тела: как оно реагирует на монотонное действие, как распределяются ресурсы, как истощаются, какие приспособления есть для того, чтобы придать себе сил и еще немного протянуть. Эту хронику мы знаем и по себе — только никто не фиксирует, сколько раз в час ерзает на стуле за компьютером, разминает деревенеющие шею и плечи (вроде не двигаешься, а встаешь с ощущением, что на тебе перевезли пару вагонов угля) и сколько раз от скуки поднимает телефон, чтобы убедиться, что сил нет, а прошло еще мало времени.
На примере «Overtime» явно видно, насколько тяжел бессмысленный труд, сколько вреда он приносит тем, кто им занят, — и что именно тело ярче всего индексирует степень поражения.