«Ленинградские сказки». Ю. Яковлева.
РАМТ.
Режиссер Филипп Гуревич, художники Анна Агафонова и Антон Трошин.

«Ленинградские сказки» Юлии Яковлевой сделаны на стыке нескольких традиций, которые она смешала в уникальной пропорции.

Это война и блокада глазами детей. Тут и дневники Тани Савичевой и Анны Франк, и богатая беллетристика. В собственно ленинградской словесности стоит вспомнить повести Виктора Голявкина («Мой добрый папа») и Юрия Германа («Вот как это было»).

Это петербургские сказки-фантасмагории с западным колоритом. От Одоевского и Погорельского до Чуковского, Каверина и Шварца.

Это обэриутская линия, в диапазоне от «Безумного волка» до «Елки у Ивановых». Поздний ее плод — недавно опубликованные блокадные стихи Геннадия Гора, где ткань бытия истончается до простейших сущностей, выцветших картинок из букваря и анатомического учебника.

Сцена из спектакля.
Фото — Мария Моисеева.

Инсценировку сделала Мария Малухина. Жанр спектакля обозначен как «мистическое путешествие». Мотивы первоисточника сохранены, но буйная фантазия драматурга и режиссера взбила из них еще более терпкий коктейль. Хотя этого можно было ожидать, зная «Василиссу», предыдущую работу Малухиной и Гуревича в РАМТе, где они весьма вольно переосмыслили каноны русской волшебной сказки.

Три юных героя — робкая Таня (Татьяна Матюхова), нервный Шурка (Владимир Зоммерфельд) и рассудительный Бобка (Алексей Бобров) — теряют родителей во время репрессий, попадают в приемную семью, голодают в блокаду, попадают в эвакуацию, теряются и находятся, возвращаются в Ленинград.

Но что бы с ними ни происходило, они все время обитают на границе загробного мира, то и дело проваливаясь в него с головой. В сказках Яковлевой это была карело-финская Туонела. В спектакле — еще более жуткий мир нордических саг, где хозяйничают кривой бог Один (очень убедительная роль Алексея Блохина) и его безымянная подручная, назовем ее Лихо Одноглазое (Татьяна Курьянова). Даже если действие переносится в знойную Бухару, законы там царят те же самые.

Поначалу это потустороннее царство выглядит даже уютно. «Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — невидимый, завороженный лес, где носится какой-то шорох смутный…» На голых зимних деревьях развешаны детский велосипед и этакие коммунальные скворечники, куда может поместиться взрослый поросенок. Что-то вроде Зачарованного леса из иллюстраций к «Винни-Пуху» Алисы Порет (кстати, подруги Хармса).

Сцена из спектакля.
Фото — Мария Моисеева.

Но в третьем действии все обстоит уже совсем не по-детски. Главная сценическая конструкция — скелет шаманского дерева с чучелами неизвестных, но зловещих птиц. На этом дереве распинают Шурку, который забрел сюда в поисках пропавшей сестры Тани (мотив жития Одина, который девять суток висел на ясене Иггдрасиль, прибитый к нему своим же копьем). И еще норовят вылущить ему глаз в обмен на зыбкие надежды.

Отдельно развивается циклопический мотив. Глаз плюшевого мишки превращается в путеводный талисман. Бог Один подмигивает единственным глазом, и ему вторят светила. Око за око, кто старое помянет, тому глаз вон, кто забудет — оба долой… Плюшевый мишка, между прочим, в зазеркалье вырастает до вполне взрослого полумедведя-получеловека. В миксантропической шкуре с пиджачными лацканами.

Вдобавок рост детей не отвечает возрасту (младший Бобка — самый крупный, старшая Таня — самая субтильная). Великаны и карлики — обитатели многих мифических, литературных и театральных миров, но тут они странным образом сходятся в одном семействе.

Вдобавок почти все актеры заняты в трех-четырех ролях, что неизбежно влечет за собой добавочные мотивы зеркальных отражений, двойников и доппельгангеров. Вплоть до того, что отдельные роли порой даже выделить затруднительно. Актеры играют скорее застывшие состояния, а некоторое развитие заметно лишь в образе Шурки — от детских капризов и детской ревности до вполне взрослой и осознанной жертвенности.

Но по части актерских работ все же следует отметить скорбное бесчувствие Татьяны Матюховой в образе Тани, холодноватое очарование Яны Палецкой в образе Мамы, победительное простодушие Константина Юрченко в образе Дяди Яши.

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Петров.

Мама и папа уезжают на физкультурный парад все в белом и возвращаются все в крови. Дети в блокадном городе получают продовольственную посылку из благополучных времен и поедают ее в квартире без крыши. Медсестры санитарного поезда дефилируют в гимнастерках и балетных пачках. Ватные конечности убитых бойцов ведут отдельную самостоятельную жизнь. Дядя Яша теряет жену, но находит себе другую — причем внешне абсолютно такую же (обе роли, естественно, играет одна и та же актриса — Виктория Тиханская).

Звуковой фон всего этого — обрывки нерусских колыбельных, фортепианных пьес и органных фуг. А то и просто инструментальный шум с тревожно-нагнетательной семантикой.

Некоторые сцены спектакля были бы совершенно пронзительными или по-настоящему страшными. Но проникнуться ими как следует, как ни странно, мешает чрезвычайно неторопливое развитие действия — спектакль длится три с лишним часа.

Авторы спектакля погружают нас в мифопоэтический мир сновидений. Понятно, что самую острую печаль и самую сильную влюбленность мы переживаем во сне. Но понятно также, что острая фаза переживания не может длиться три часа кряду — такого никакая психика не выдержит.

Спектакль получился весьма эффектный, многослойный, головоломный, душещипательный и монотонный. Самое ценное в нем — что удалось найти структуру, в которой можно без лишнего пафоса и без намека на кощунство рассказать о самых страшных вещах, таких как репрессии и блокада, война и дети на войне. Самое досадное — что раствор оказался чрезмерно насыщенным.

Возможно, впрочем, что постановщики хотели попутно воплотить известный эффект мухи в янтаре, который замечает в Петербурге всякий приезжий.

Этот город и сейчас такой же. Выйдешь, бывало, к Гостиному двору в холодный весенний день. А там стоят четыре ветхие старушки с самодельными плакатами.

Сцена из спектакля.
Фото — Сергей Петров.

У одной на плакате написано, что Ленин — светоч всего человечества. У другой — что Сталин — это не то, что вы подумали, а лидер страны, победившей в войне. У третьей — что СССР был не тюрьмой народов, а совсем наоборот. У четвертой — руки прочь от Донбасса. И все четверо поют хором: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!» Хорошо поют, заразительно. Так что у людей на остановке губы беззвучно шевелятся.

А мимо проезжает девочка лет четырнадцати на цирковом велосипедике об одном колесе. Велосипед зелененький, курточка у девочки зелененькая — красота. Но при этом — голова обвязана, кровь на рукаве. Совсем как в военной песне.