Режиссерская лаборатория «Сандро» по Фазилю Искандеру в абхазском РУСДРАМе

Абхазский Государственный русский театр драмы, активный и амбициозный, в последнее время много ездит по России, получая заслуженное признание. Ольга Никифорова и директор театра Ираклий Хинтба придумали перспективный проект: провести в РУСДРАМе режиссерскую лабораторию по роману «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера — пожалуй, главного абхазского писателя. Эта лаборатория открыла в Сухуме седьмой искандеровский фестиваль культурных событий под названием «Стоянка человека».

Сцена из эскиза «Молния-мужчина, или Чегемский пушкинист».
Фото — Томас Тхайцук.

«Сандро из Чегема» насыщен сюжетами. Этот декамерон абхазской жизни с лирической иронией отражает многосложность здешнего динамичного хронотопа, отзеркаливает культурное богатство, которое не только чревато энергией конфликта, но и прорастает самобытной поликультурной ментальностью. Например, сегодня в Абхазии государственные праздники — это и Рождество Христово, и Курбан-байрам (под местным названием Курбанныхуа), и День Победы, и древний праздник Ажьырныхуа, связанный с родовым культом кузнечного дела.

Вместе с тем «Сандро» — эпос бесконечно ветвящийся и опосредованный десятком-другим рассказчиков. Поэтому лаборатория, на которую пригласили четырех молодых режиссеров из России, выпускников ГИТИСа и Щукинского института, стала прежде всего конкурсом инсценировок.

Постановщики сами выбирали новеллы, работали над эскизами четыре дня. Показы прошли на открытии фестиваля нон-стопом, с обсуждением после каждого эскиза; эти пять с половиной часов, кажется, открыли новую страницу в театральном освоении Искандера, причем не только как прозаика. Главную задачу — как сделать эпос драмой — все решали по-своему.

Сцена из эскиза «Харлампо и Деспина».
Фото — Томас Тхайцук.

Андрей Маник взял для постановки новеллу «Молния-мужчина, или Чегемский пушкинист». Ломая повествовательную неспешность романного сказа, режиссер предложил несколько парадоксальных решений. В первую очередь это касается баланса женских и мужских ролей: так, рассказчицей вместо Сандро становится его потомок, наша современница Сандра (Анна Гюрегян), а историю следователя кратко и хлестко излагает новый персонаж — его жена (Марина Сичинава). Боевой и обаятельный Чунка (Эмиль Петров), похожий на юного Пушкина, выскакивает на сцену из зрительного зала, и повествование все время обманывает ожидания, меняет жанры. Так, избиение Чунки в кабинете следователя выглядит как вынимание из тела горца его культурного груза — это две стопки книг и баян; смешно и страшно сразу. Очевидно, что молодой режиссер подошел к эскизу именно как к лабораторной работе, пробуя разные подходы к тексту, — и получился легкий, многомерный, лиричный и саркастичный театр, где фрагменты современности звучали очень по-искандеровски.

Роман Лыков по-другому подошел к сюжету «Харлампо и Деспины», выявив в новелле прежде всего комедийное начало. История греков-возлюбленных, пастуха и «аристократисы», повествуется двумя пластичными дзанни в белом, превращающимися то в горцев, то в обитающих на инжире дриад (Лана Джопуа и Гудиса Тодуа). Эти рассказчики несколько затеняют самих возлюбленных — горделивого Харлампо (Осман Абухба) и скромную Деспину (Ирина Делба). В центр эскиза вышел образ приглядывающей за влюбленными тетушки Хрисулы, которую играла практически как бенефисную роль Симона Спафопуло. Ее тетушка вовсе не стара, она в самом расцвете женской стати; в роль актриса вложила и личную, семейную историю о депортации греческих семей из Абхазии. Впрочем, драматичный финал новеллы оказался затушеван общей лирико-юмористической интонацией: на обрамляющей эскиз видеопроекции мы видим двух старичков, бредущих под «Плот» Юрия Лозы.

Сцена из эскиза «Рассказ мула старого Хабуга».
Фото — Эльза Чанба.

Эскиз Антона Корнилова по «Рассказу мула старого Хабуга» в наименьшей степени выглядел наброском: было очевидно, что режиссер заранее придумал множество решений по тотальной театрализации новеллической реальности, а в Сухум привез уже готовые наработки. Кроме того, он подобрал к рассказу стихи Искандера, развивающие тему сновидческой реальности. Получилось плотное полижанровое действо с мгновенными преображениями героев, переходом от хорового пения к декламации, динамикой настроений. В центре внимания — прочувствованный монолог рассудительного мула (Кирилл Шишкин), доброго слуги своего старого хозяина Хабуга (Джамбул Жордания); они и на сцене словно двойники. Подобно тому, как у Искандера рассказчики перехватывают инициативу, на сцене тоже возникает новый повествователь, и тут уж работает почти площадной театр: Аманда Кварацхелия играет китайца и Сталина, лишь меняя регистр голоса и расположение усов, собранных из прутьев веника. Сорока минут, данных на эскиз, конечно, маловато для воплощения всей новеллы в ее сюжетном и смысловом богатстве; однако работа Антона Корнилова выглядела такой подготовленной и встретила такой горячий отклик аудитории, что именно ее театр решил продолжить по итогам лаборатории.

Сцена из эскиза «Игроки».
Фото — Томас Тхайцук.

Эскиз Ленары Гадельшиной, напротив, оказался краток, как выстрел: в диалоге с новеллой «Игроки» 25 минут пролетели незаметно. У Искандера ленивая, сонная Даша переходит от одного мужчины к другому и бесконечно пьет кофе; в эскизе сонное видение стало скорее жанровой характеристикой. Дашу играют две артистки: Марина Скворцова — взрослой и спокойной, в то время как Лоида Тыркба воплощает романтические мечты девушки — покорительницы сердец, вакханки, оседлавшей пианино, словно скакуна, и щедро льющей вокруг шампанское. Точное световое решение эскиза, дух игрового клуба, неизбежные аллюзии к «Бегу» и «Пиковой даме» создают атмосферу морока, камерную и декадентскую. Этому способствует искушающий хрипловатый голос Мадлены Барциц, рассказчицы, которая исполняет роль Сандро вместе с его лошадью — раз за разом вскакивая, подобно прекрасной валькирии, на игровой стол. Несмотря на краткость, этот эскиз оказался гармонично закольцован цепью лейтмотивов и в памяти останется, пожалуй, самым цельным.

На обсуждении с активной и доброжелательной публикой высказана была интересная мысль: о том, что Фазиля (как по-свойски говорят здесь) должны бы ставить абхазские режиссеры. С одной стороны, это точная идея, но с другой — приглашение русских постановщиков оказалось точным шагом, поскольку взгляд со стороны, с другого берега Псоу, помог вывести эпос из плоскости нарративных отрывков в сценический объем, из этнографической точности — в разомкнутое поликультурное пространство. Рассказы Искандера оказались очень сценичными, о чем тоже не раз с удивлением и одобрением говорилось на обсуждении. Этот новый выход искандеровских текстов на абхазскую сцену — наверное, главный итог лаборатории.

Мне кажется, Фазилю бы вся эта затея понравилась.