«Поле битвы». По мотивам «Махабхараты» Ж.-К. Карьера.
Театр «Буфф дю Нор» в рамках Международного Чеховского фестиваля.
Режиссер Питер Брук.

«Махабхарата» Питера Брука — один из основных столпов театрального ХХ века — прочно вошла в историю театра и таится там уже более 30 лет. Монументальный спектакль, над которым Брук совместно с драматургом Жан-Клодом Карьером работал около десяти лет, был впервые сыгран на Авиньонском фестивале в 1985 году и длился более девяти часов. Уже в 1989 году появилась и киноверсия постановки. Тогда масштаб подготовки и получившегося творения Брука соответствовали первоначальным задачам: режиссер, пораженный близостью восточной философии к основным религиозным постулатам Запада, стремился создать мультикультурное высказывание совместно со своими актерами из Международного центра театральных исследований. На тот момент они колесили по Южной Америке, Африке, Индии: представители различных стран и всевозможных театральных школ, они искали универсальные коды, заложенные в разнообразии мировых культур. Найдя, нащупывали методы их воплощения. В то время древнеиндийский эпос, посвященный войне двух родственных кланов — Пандава и Каурава, для Брука явственно рифмовался с недавними событиями во Вьетнаме. Сегодня Брук ясно сопоставляет поставленный им эпилог «Махабхараты» под названием «Поле битвы» с сирийской войной. Только это ни на секунду не политический спектакль. Он лишен остроты и публицистичности. Все углы его мягки, все повороты плавны. Он не стремится разоблачить, обвинить или даже найти правоту. Это высказывание, очищенное тихой мудростью от грандиозности амбиций и замыслов, таит в себе кратчайшую простоту и неуловимую ясность. Спектакль длится всего 75 минут. На сцене всего четыре артиста, но все таких же «мультикультурных»: трое из них темнокожие. Пятый — японский барабанщик Тоси Цучитори, давний соавтор Брука и единственный из присутствующих заставший саму «битву» еще 30 лет назад, играет здесь на тамбурине.

Сцена из спектакля.
Фото — K. Moreau.

Теперь речь идет не о самом сражении, а о его последствиях: два родственных клана вырезали друг друга подчистую. Царевич Юдиштра как представитель победивших Пандава должен возглавить царство, утонувшее в крови. Дальнейшее повествование будет посвящено его терзаниям и внутренней неспособности построить власть на трупах своих же родных. Каждый герой тут будет изживать саднящее чувство вины, каждый задумается о смерти. Питер Брук, как и во всех своих последних работах, предельно аскетичен: в его распоряжении только терракотовый кабинет, несколько разбросанных палок, несколько стульев и разноцветных покрывал — то самое «пустое пространство» и кажущаяся простота, к которой он тяготел и в «Волшебной флейте», и в «Warum, Warum» — его последних работах, привозимых в Москву. Эта история — тихое скитание Юдиштры, возглавившего великое царство, и трагическая невозможность это величие принять. Беседуя с прежним царем — своим дядей, с матерью, с мангустом, с духом реки Ганг и с самим Кришной, Юдиштра пытается отыскать основание для дальнейшего правления и вообще жизни, найти путь покаяния. Кришна уверяет его, что, несмотря на всю горечь, путь правления — единственно возможный путь. «А какой у меня есть выбор?» — спрашивает Юдиштра у Кришны. «Выбор между войной и войной». — «Войной в моем царстве или в моем сердце?» — «Я не вижу разницы».

В этом древнеиндийском скитании находится место и ироничному уколу ненавязчивой театральности: мангуст, которому Юдиштра в порыве отказа от богатств отдал все покрывала (больше в «пустом пространстве» Брука поделиться нечем), ищет в первых рядах Театра Наций бедняков, а не найдя, берет обещание со зрительницы, что та обязательно передаст одеяла истинно нуждающимся.

Сцена из спектакля.
Фото — K. Moreau.

Вслед за режиссером актеры, исполняющие сразу по несколько ролей, отказываются от своих амбиций, от стремления к актерскому самовыражению, от покорения вершин. Они бредут по равнине вслед за своим 92-летним гуру и полагаются на него во всем: они тихи, максимально сдержанны, минималистичны и малоподвижны. На минуту их успокоенности приходится несколько килограммов смысла. Они из тех, кто угадывает театр в предельной стерильности, в тишине, в отказе от внешнего. Брук, пожалуй, единственный сегодня рождает смыслы в такой крайней чистоте. Чтобы обрести актуальность, ему не нужны затейливые инструменты или методы. Порой кажется, что создавать театр теперь для него то же, что дышать: именно такая природа у этой легкости, размеренности и полного отсутствия умозрительности.