23 февраля 1922 года спектаклем Александра Александровича Брянцева «Конёк-Горбунок» в Петрограде открылся новый театр — театр «особого назначения», театр для детей. Сегодня Санкт-Петербургский ТЮЗ, носящий имя своего основателя, празднует вековой юбилей. Будет праздничный «Конёк» с участием артистов, игравших в разные годы в той или иной редакции постановки, положившей начало театру, будет официальный юбилейный вечер «Планета ТЮЗ», будут речи, поздравления и награждения от начальства, банкеты и фуршеты… За несколько дней до торжества состоялась премьера спектакля-променада «Время и место», посвященного истории театра-именинника. В этой работе импонирует многое, и прежде всего — желание говорить негромко, без звонких восклицаний и оживленного задора. Праздник может быть тихим.
«Время и место». Е. Августеняк.
ТЮЗ им. Брянцева.
Режиссер Андрей Слепухин.
«Зайдем очень тихо». Такая фраза есть в тексте пьесы «Время и место». Зрителей приглашают войти в театр. Одна немногочисленная группа следует через привычное фойе и гардероб в зрительный зал, другая проникает внутрь особым путем — через эстакаду над служебным входом в правой части здания, попадая прямо в карман большой сцены. Так, двумя группами, публика спектакля и будет двигаться по театру. В некоторых пространствах все зрители собираются вместе, а потом снова расходятся, следуя за артистами — проводниками и рассказчиками — Натальей Боровковой, Сергеем Надпорожским, Иваном Стрюком, Владимиром Чернышовым, Анной Мигицко, Аделиной Любской, Анной Лебедь (Кочетковой), Анастасией Казаковой. Маршруты проложены прихотливые. С планшета главной сцены — в актерские гримуборные, потом в полуподвальное помещение Новой сцены (в 2012–2016 гг. здесь была мастерская курса Л. В. Грачёвой), подъем на Малую сцену (когда-то, во времена З. Я. Корогодского — знаменитый «5-й этаж», место для свободного проявления артистов, для экспериментов и опытов), выход на галерею над большим застекленным фойе второго этажа с видом на Пионерскую площадь (бывший Семеновский плац), далее спуск под сцену — в трюм, долгое восхождение наверх, на колосники… Пустые коридоры и лестницы, подсвеченные теплым оранжевым светом прожекторов, встречающие зрителей постеры с цитатами — высказываниями Брянцева и Корогодского, всплывающая фоном музыка из спектаклей ТЮЗа — как будто отзвук давно ушедших дней… По замыслу создателей, само театральное здание, насыщенное воспоминаниями обо всех, кто тут работал, играл, сочинял спектакли, кто волновался перед выходом на сцену, переживал творческие кризисы и минуты опьяняющего счастья под светом софитов, — само здание театра должно «отдать» накопившуюся в нем память, зазвучать, резонируя с тихими, осторожными шагами гостей и актеров.
Сцена из спектакля.
Фото — Александра Алешина.
Пьеса Екатерины Августеняк собрана из огромного количества текстов — воспоминаний Б. В. Зона, Л. Ф. Макарьева, В. К. Вейсбрема, Л. А. Додина, книг режиссеров и актеров ТЮЗа, прежде всего Александра Брянцева, Зиновия Корогодского, Ольги Волковой, театроведческих исследований, например, В. Н. Дмитриевского, отрывков из подкаста «Только наш» Артема Томилова и Вани Демидкина (интервью Вениамина Михайловича Фильштинского и Данилы Зиновьевича Корогодского), цитат из многочисленных пьес, шедших в течение ста лет на сцене этого театра, устных рассказов артистов и сотрудников сегодняшнего ТЮЗа. Программка спектакля исполнена как путеводитель: обозначены «станции» на пути следования зрителей, и в каждом случае перечислены источники, указаны авторы и названия. Любопытно, однако, что на слух узнать те или иные тексты очень сложно — они стали почти анонимными. Как удачно выразилась моя спутница, в прошлом — член Делегатского собрания ТЮЗа: тексты пропущены через шредер времени.
Отсеивая почти всю конкретику, очищая текст от зацепок за узнаваемые детали, авторы делают индивидуальные воспоминания и размышления — всеобщими. В идеале должна ожить память театра как такового (будучи при этом и памятью самого ТЮЗа, в частности).
Не могу сказать, что эта задача полностью осуществилась. Порой мелкая нарезка цитат превращается в какой-то гул слов. Но сам принцип подобного монтажа документальных текстов — пусть спорный, не очевидно выигрышный и, конечно, требующий от зрителя терпеливого вслушивания — кажется мне интересным, смелым. Молодой драматург Екатерина Августеняк работала с огромным массивом информации, которая не является для нее родной. Она смогла отнестись ко всему, что за сто лет накоплено, как к хранилищу манускриптов на полузабытом языке, частично расшифрованных, а местами так и оставшихся непереведенными. Зритель догадывается, что все звучащее в спектакле — подлинное, настоящее, чьи-то точно воспроизведенные слова, дневники, письма, рассказы, тексты ролей, но совсем не всегда узнает конкретные источники.
Сцена из спектакля.
Фото — Александра Алешина.
Словно сквозь толщу прозрачных, но весомых слоев времени доносятся негромкие голоса многих-многих людей театра. Шелест голосов.
«Время и место» Августеняк и Слепухина для ТЮЗа, который уже не одно десятилетие отмечает все юбилеи сценическими композициями в стиле «по волнам памяти» (говорю без всякой иронии, сама являясь завсегдатаем таких вечеров в корректной режиссуре Валерия Дьяченко), с видеофрагментами и фотохроникой, с музыкальными номерами и сценками из любимых старых спектаклей, со всей этой замечательной ностальгической мемуаристикой, с обожаемой всеми «Мухой-Цокотохой» и т. д., и т. п. — пожалуй, революционно. Конечно, эта работа играется для пятидесяти зрителей, так что про революцию узнают не все… Но важен сам подход, который предложил Андрей Слепухин, артист ТЮЗа, несколько лет назад занявшийся режиссурой.
Артисты «Времени и места» разговаривают спокойно, легко, мягко, без форсирования голосов. В отличие от спектаклей Дмитрия Волкострелова, в которых Слепухин неоднократно участвовал и влияния которых явно не избежал, здесь все-таки присутствует живая интонация доверительного рассказа. Поддерживается ровный, размеренный темп и нет специальных курсивов, жирных оценок, однако речь сохраняет индивидуальные «акценты» артистов, теплоту их отношения к тому, о чем говорится. Диалог выстраивается, благодаря точной разбивке текста на голоса и партнерскому взаимодействию: артисты слушают и слышат друг друга, обмениваются понимающими взглядами людей, вовлеченных в интересный процесс. Зритель тоже готов вовлекаться!..
Сцена из спектакля.
Фото — Александра Алешина.
И, надо особо подчеркнуть, пространственные перемещения полны смысла, здесь нет произвола. Слепухин, в чьем распоряжении оказался весь театр, все его уровни, мыслит художественно. Так, он помещает главу «Власть театра», посвященную актерской кухне, секретам мастерства, отношениям между постановщиком и артистами, репетиционному процессу, поискам выразительности и сценической правдивости, — в укромное пространство Новой сцены, где идут спектакли уже упомянутого Волкострелова, на площадку, пригодную для поисков и опытов. Главка «Катастрофа» (воспоминания о годах, проведенных брянцевским ТЮЗом в эвакуации, о военном детстве Корогодского) собирает всех зрителей на малой сцене — тяжелые воспоминания объединяют, эмоционально сплачивают. Обновление театра, связанное с переездом на Пионерскую площадь и приходом нового главного режиссера, споры о пресловутой тюзовской «специфике», рассуждения о перспективах развития театра — все эти темы звучат на просторах фойе с видом именно на «перспективу» Гороховой улицы.
И, наконец, мрачные, смутные темы внутритеатральных конфликтов, обидных и жестоких решений, увольнений и назначений — всему этому место в глубине, внизу, в трюме. Эпизод «Тени», в котором ассоциативно сопряжены воспоминания о разных тяжелых событиях в жизни ТЮЗа, самый выразительный и сильный. В полутьме мы едва видим методично двигающиеся механизмы, железные конструкции ходят вверх-вниз. Справа и слева доносятся голоса артистов, тревожно звучащие в этой полутьме. Какой-то морок, странный сон сопрягает мучительные эпизоды истории театра. Имена не названы, но, конечно, трагедия З. Я. Корогодского явственно отзывается незабытой болью, и так же остро помнится несправедливое изгнание из ТЮЗа А. А. Праудина, и долгие годы прозябания, застоя… После из глубинного мрака зрителей выводят наверх, на узкие балкончики колосников. Там, среди светового оборудования, на головокружительной высоте, публика, обмирая от этого неожиданного ракурса, смотрит «балет машинерии» и слушает актерские вокализы. Сценическая коробка предстает нашему взору во всем своем громадном объеме. Пространство поет и дышит. Красота и гармония впечатляют.
Сцена из спектакля.
Фото — Александра Алешина.
P. S. Я сама не состояла в Делегатском собрании, но постоянно ходила в ТЮЗ, начиная с последних классов школы. Застала финал эпохи Корогодского. Учась на театроведческом факультете, несколько месяцев провела здесь на ознакомительной практике во время репетиций спектакля «Эквус» А. Д. Андреева. Потом писала работу в историко-театральном семинаре, исследовала эстетическую и педагогическую программу А. А. Брянцева и первые сезоны театра, основанного им. Работала с документами, периодикой, сотнями статей, десятками книг. Из этой работы позже вырос мой диплом «Игра и театр в театре для детей», защищенный тридцать лет назад, в год семидесятилетия ТЮЗа. И сейчас я узнаю большую часть текстов, звучащих в спектакле «Время и место», я их сама когда-то переписывала ручкой в блокнот, сидя в архивах и библиотеках, а потом набирала на печатной машинке. Мне понятно, почему строки из пушкинской сказки «О рыбаке и рыбке» артисты сопровождают простыми, даже элементарными движениями — ведь ребята-беспризорники, с которыми Брянцев занимался театром в петроградском детдоме, точно не могли освоить сложную пластику. Детская игра подсказала Брянцеву принцип сценического решения «Конька-Горбунка» — игровое, «хороводное» представление. Когда, сидя в одной из гримерок, я слышу по трансляции обрывки фраз из «Ундины», или из «Бемби», или из «Снегурочки» («Сна на Нере»), поток ассоциаций и по-разному окрашенных воспоминаний властно подхватывает меня и уносит… Из ста лет ТЮЗа моих, по крайней мере, 37. Это не чужое мне «время и место».
Да, мне всегда казалось, что зрители не видят в театре самого интересного — странных и сложенных действий постановочной части на проведении спектаклей. А ракурс сверху, со световых галерей на сцену действительно завораживающий ..)
Описанный спектакль кажется мне каким-то половинчатым, осторожным (бывают ли половинчатыми революции?) Несколько лет назад Саратовский ТЮЗ, праздновавший свое 100-летие, тоже поделил юбилей на два спектакля. В сам День на большой сцене шел красивый, постановочный спектакль Талгата Баталова, основоположники собирали беспризорников — и всякое такое. А накануне, на Малой сцене — то, что сделал с актерами Илья Роттенберг. ЗА ГОД, за целый год до этого, в рамках лаборатории был собран документальный материал, что называется, — по гримеркам. По гримеркам ,где говорят и обсуждают то, что происходит в театре на самом деле. Тексты были смешные, страшные, но все — открытые и искренние. Нет, Роттенбюерг не стал персонифицировать речи, в театре это будет похоже на донос. Он одел всех Мальвинами и Пьеро, псом Артемоном и Карабасом — и вот эти персонажи театра детской радости озвучивали страшноватые реальные проблемы, делились бедами жизни в детском театре, эстетическим недовольством и пр. («А вот скажу крамольное: «Аленький светочек»- отстой-ой-ой!» Это было смешно и горько, демонстрировало актерскую трусость, хотя да, анонимно, Но проблемы были не анонимными, не подпольными. А в описанном спектакле почему не говорить в полный голос? Неужели историю. с Корогодским или увольнение Праудина (как и истовую борьбу за него труппы под лидерством Ирины Соколовой) кто-то еще не знает из письменных источников? Почему нельзя озвучить с именами после стольких лет?! Или в нашем ТЮЗе застенок?! Людям сломали судьбы, Праудин не переступает порог театра четверть века — и мы про это о молчим «в трюме»? Катастрофа… Хотя, наверное, в этом и есть суть: живет страх (он и при Корогодском жил, чего уж там, плавали, помним).Не понимаю тогда смысла «документальности» (делали же молодые люди, ау, что за самоцензура?!)
Историю с изгнанием Праудина помню — как сейчас, особенно ту ночь, когда из редакции мы рассылали по всем СМИ «отречение академика Лихачева» — надиктованный текст Дмитрия Сергеевича, именем которого Праудина снимали. И как трусливо металась и советовалась, не зная, как удержаться на плаву и какую сторону принять, Света, тогдашняя С. Лаврецова… И как труппа в отпуск не ушла — боролась за возвращение Праудина — отчетливо помню, и помогала, и делала в ПТЖ публикацию с Праудиным. И пикеты против Андреева до этого помню. И как постепенно все режиссеры сдавали власть Светлане Васильевне — помню. И как Шапиро бархатно просидел, дистанцировавшись ото всего, 10 лет… Несчастный театр, прикормленные и припоенные худруки… И все это продолжается, и сегодня в ФБ Алиса Ахмедиевна Иванова пишет про «потерянный рай» в подвале ТЮЗа, где росли замечательные «грачи», создавшие свой СХТ. И борьба с ледяными челюстями директора, которые искромсали Ларису Грачеву и продолжают кромсать память о ней». Каково! И вот приходят молодые — и делают «бродилку» без всего этого? Свидетели-то живы, публикации-то есть. Ау! В том чис ле и я писала несколько лет назад. https://ptj.spb.ru/archive/92/petersburg-inside/poslushajte-rebyata-chto-vam-rasskazhet-ded/
Боюсь что немало лет должно пройти,чтобы эти раны затянулись.Слишком все запущено.
Юбилейный пост из ФБ. : Я сейчас сделаю так, что мы забудем на секунду о том, почему многие из нас в день рождения ТЮЗа, которому сто лет бабахнуло, не хотят быть в этом здании, но праздник отменить нельзя. у каждого свой ТЮЗ. А я расскажу про свой. Когда я поступила в театральный, я вообще не знала о его существовании. Но моя однокурсница Юля была из делегатского собрания. А это — диагноз. Поэтому весь первый курс она меня водила служебными коридорами, рассказывала про актёров, в которых были влюблены девочки, я отсмотрела дикий на 96-й год репертуар большой сцены, состоящий из спектаклей Корогодского и Андреева. А потом наступило счастье с «Преступлением» Гриши Козлова. А потом была любовь со » Старосветскими помещиками» Васильева. А затем пришёл опыт с Праудиным. Помню, как мы сидели с Юлькой на кожаном диване, призванные поддержать искусство театра детской скорби, и слушали Праудина. А он смотрел футбол и рассказывал, почему это великая игра, и после мы бежали с Юлькой по школам и пытались распространять билеты на Покойного беса, и нам казались, что не бывает же такого, чтобы мракобесы закрывали спектакль, что мы его спасём. А потом оказалось, что бывает. Что директор сдаёт и съедает самых талантливых режиссёров. Что ТЮЗ может опустеть, словно у него забрал злой тролль душу. Но было ещё и Рождество 42-го года, и Иванов, и был жив Корогодский, к которому можно было прикоснуться и поговорить. Я поздравляю всех, для кого ТЮЗ им. Брянцева был домом, колыбелью, при званием, страстью, любовью. Всех актёров, режиссёров, делегатов, бывших детей, выросших на спектаклях Корогодского. Всех нас. Потому что, как и в случае со страной — ТЮз не тролля, ТЮЗ наш, только наш.
Марине Дмитревской. Зачем чужое произведение дополнять собственным знанием? Они прочитали, сыграли историю театра своему массовому зрителю. Подчеркиваю — массовому. Не заседание, чай, в комитете по культуре и не круглый стол в Карельской гостиной о судьбе театра на Пионерской. Счетов и скелетов у всего театрального мира — шкафов не счесть. Не видела спектакля, но какие-то фрагменты из описания Жени мне понравились. Выход из трюма на колосники, скорее всего очень эффектен. Пытливый зритель про трагедии изучит. Зрителю обыкновенному совершенно не важна реплика Шапиро, которую ты цитируешь.
Как я поняла, статья и спектакль сознательно не про временщиков, а про театр, которому сто лет, и это чего-то стоит, — хотя все акценты сделаны, лакировки нет. А комменты — вот они, занимают своё необходимое место. Театр перманентной детской радости, исключающей попытку задуматься, отучающей от этого, — радость небольшая, типа детской неожиданности. Та простота, что хуже воровства. Более того: искусственная вещь, не встречающаяся даже и в песочнице. Впрочем, заплесневелым лозунгом дело исчерпывается, коль скоро нет художественного руководителя. Лучшие спектакли нашего ТЮЗа, естественно, не исключают драматизм, не следуют путём декларированного детского перманента.
Из пьесы «Время и место». ТЕНИ
это не настоящая гроза, а электрическая
жестокий человек, жестокий, очень жестокий
боже какой это кошмар, когда девятые, десятые классы, когда летят эти банки, когда номерки падают, у них свой спектакль в зале, как они стреляли и горохом, и…скручивали программки, или рогатки, пульки, скрепки, мне скрепка воткнулась в бровь
как-то нас так от чего-то оберегали
так всегда бывает вот приходит новый художественный руководитель, потому что жестко начал строить
а они очень были сплоченные, спасали друг друга
это не для вашего театра, это не ваша тема
приходил, делал замечания и уходил
я не слушаю никого, только если по делу, а вот это жужжание
никто вообще не понимал кто это, чего это, ну потом там слухи опять же, которые — верь не верь — и началась вот эта, мягко говоря, поганая игра и вот она закончилась ужасом этим
а что для семьи? я не говорю о том что сам он пережил
и дальнейшее молчание, ну я никак не могла понять почему я?
нет, преданность она в том, чтобы не потерять то, что ты имеешь
это новое поколение, это всё в одном котле, какие-то искры
нас было не так много и мы все были в упряжке и спектакли были коллективными, мы всё время были здесь, все вместе
а теперь я отношусь более прохладно
он сказал так: девушки, ваши лошадки просят ведь не сена, а виски, подумайте об этом, пожалуйста
там хошь не хошь подтекст возникает
он стал постепенно освобождаться от стариков и постепенно
началась просто война очень суровая
и это было очень неприятно, были собрания
те люди, которые мне неинтересны, я буду их увольнять
а мы ведь можем добиться, чтобы вас уволили
он ответил: хорошо, тогда разбирайтесь сами
и мы поехали к нему домой уговаривать вернуться в театр
я жалею, что я это делал, то, что делается толпой мне не очень нравится, нет, мы то были в него… верили
многие влюблены просто были как в человека, потому что, действительно, талантливый человек, чего уж там говорить,
но, действительно, избавлялся, избавлялся и избавился таки
да-да, это же был такой конфликт
я помню в 90-е в театре было холодно и зрителей не было
как будто блокада какая-то
в это время о нем говорили так… с осторожностью
тишина, в прессе — тишина, целое десятилетие замалчивается
а ведь какие были спектакли
она против него воевала, но его было не побороть, тем более спектакли успешные, всё более успешные, но атмосфера была это самое… второй этаж это были старики, но мы с ними нормально общались, мало того старики, которые увольнялись, они очень быстро уходили из жизни
они без этого вот не могли
потом это кончилось, мы всё-таки были одной компанией и обижали нас вместе и когда обижали это как-то утешало
да, брось, не обижайся, он забудет! хотя всё не просто
не просто было вообще, до истерики
там можно было смотреть и плакать
и они сидят два старых человека и просто за жизнь разговаривают и снег идет
она остановила спектакль и сказала: если вы, гады, будете ещё стрелять из рогатки, мы играть дальше не будем!
пришли три тетки, пустой зал, одна в центре с сумкой
дело завели заранее, вызвали по книжечке по телефонной, вызвали, он говорит я ничего не знаю, свечку не держал
он говорит я видел это дело по статье 121 УК РСФСР
последний осужденный в Советском Союзе по этой статье
сам факт назначения был парадоксальным, это было очень странно, очень опьяняюще, невероятно
у этого театра было славное прошлое и наследник престола
его появление вызвало конфликт, происходил некий слом, оттепель, внутри партийного аппарата были люди, которые поддержали молодого
это было номенклатурное назначение, это решалось в кабинетах
совпал этот суд и конфликт мэтров
будучи в обиде просто не защищал, выбрал неучастие в защите
она меня ела со страшной силой, был такой крутой диссонанс,
круговерть в 24 часа, не было пауз, люди же боялись, покрывались коростой, во-вторых у него это я потом уже понимаю, очень физиологическое восприятие человека
я, видимо, так чисто эстетически не вызывала раздражения это производило впечатление грандиозное, с этой чашей по кругу
его физическое появление в театре заставляло поднапрячься, выпрямить спины, он каким-то образом следил за всеми, кто на работе, кто нет, он видел боковым зрением кто шел по коридору
а ведь это были интересные спектакли и они собирали зрителя даже в эти непростые времена
нет исследований об этом периоде, тишина
сегодняшний день слишком близко
нужна дистанция, чтобы говорить о времени
и нужна память
Я была на этом спектакле, и мне он показался очень тонким, точным и правдивым.
Тексты звучат совершенно без пафоса и призывов.
Просто мы бродим по театру и слышим те слова, которые здесь звучали. Порой несвязно, не всегда понятно. Что-то узнается, что-то понимается, что-то додумывается, а что-то просто создает атмосферу.
Как говорить о трагедии Корогодского со зрителями, с ней незнакомыми? Получилось очень деликатно и страшно одновременно.
Мы ходим по театру и понимаем, что не всё так прекрасно и торжественно, как нам рассказывают в эти юбилейные дни. Было всякое, но театр живёт.
Да, вот нашлись слова — мы бродим по живому театру и слушаем его.