В этом году исполнилось 10 лет со дня премьеры «Оркестра» — спектакля-манифеста Небольшого драматического театра под руководством Льва Эренбурга (о том, как воспринимался спектакль 10 лет назад, читайте в № 27). 24 марта в Балтийском Доме состоялся юбилейный «Оркестр», в котором участвовали актеры из прошлых составов.

Как известно, персонажи «Оркестра» — музыканты во французском санатории послевоенного времени. И зрителям было предложено попытаться погрузиться в атмосферу спектакля. На входе всех встречали потоком французских приветствий и угощали вином приветливые официантки. В холле слонялись раненые французские солдаты, словно бы пришедшие послушать музыку в исполнении оркестра под руководством мадам Ортанс. В украшенном нотными листами и фотографиями фойе играла живая музыка и звучали французские песни — «разогрев» перед игрой оркестрантов…

Зал был полон и зрители необыкновенно живо реагировали на происходящее, раздавались бурные аплодисменты после каждого «номера», из которых состоит «Оркестр». Приветствовали старых актеров, вернувшихся на сцену в прежних ролях, смеялись всем шуткам, доброжелательно и чутко взаимодействовали с артистами.

Перед началом Лев Эренбург предупредил, что на сцену выйдут актеры, давно не играющие в спектакле. Режиссер сказал, что волнуется, как перед премьерой. В этом была определенная доля лукавства. Актрисы из старого состава появлялись совсем ненадолго, и было сложно что-то понять об их трактовке роли: казалось, что медсестра Натальи Шапошниковой более закрытая, юмором заслоняющаяся от боли; Эрмелина (Наталья Корнукова) предстала более женственной и спокойной, изящество ее полутанцевального этюда было лишено болезненного эксгибиционизма.

По-настоящему неожиданным для меня стал Маню в исполнении Вадима Демчога. Я не застала его в этой роли, но видела спектакль много раз и казалось, что при этом оркестре может обитать только такой безумец, как Даниил Шигапов — изломанный, истеричный, физически страдающий из-за происходящего, через боль и ожесточение познающий и приобретающий что-то… Но здесь я увидела совсем иного Маню — у него огромные жадные глаза, он не боится заглянуть в стихию оркестра, готов с ней взаимодействовать. Он играет не изматывающую муку, а живой и яркий процесс самообретения. Когда он кричит «Кто я?», — это не звучит риторическим вопросом: этот Маню, глядя вверх, знает, к кому обращается, и ждет ответа; получив ответ («Я Орхестра!»), он с упоением переживает его, с наслаждением вкладывает в это осознание все свои силы, его конвульсии — желание всем телом прочувствовать новое, переродиться. Еще возникло чувство, что совпадает упоение Маню и радость актера вернуться к прежней, возможно, любимой роли.

Общее ощущение праздника, старые актеры (даже когда это не создавало нового смысла, а просто выглядело «мгновенным снимком», кадром из прошлого) — все это придало новый оттенок «Оркестру». Радость юбилея порой перекрывала ту боль, которую нас вынуждает почувствовать Эренбург, но это не обедняло спектакля, а словно бы сглаживало его острые углы, предлагая «праздничный „Оркестр“».