«Дон Жуан». Ж.-Б. Мольер.
Театр Камала (Казань).
Режиссер Фарид Бикчантаев, художник Сергей Скоморохов, художник по свету Евгений Ганзбург.

«Дон Жуан» Фарида Бикчантаева — спектакль без центра. Если привычно понимать под «центром» персонаж, на который все завязано. Личностное начало, к которому центростремительной силой влечется все — женщины, религиозные оппоненты, ревнивые мужья, оскорбленные братья.

Художник Сергей Скоморохов и художник по свету Евгений Ганзбург набрасывают на мир покров иллюзии. То, что казалось в начале стеной, своего рода павильоном, опоясывающим практически пустую сцену, оказывается полупрозрачным экраном. По нему то плывут облака, то плещут волны, то колышется лес. Когда же Дон Жуан остается один — мир гаснет как экран телевизора, остаются только белые помехи.

Полупрозрачная стена скрывает второй план: видны какие-то руины, звучат какие-то голоса, блуждают фигуры в гриме мексиканского карнавала смерти.

Способ развертывания действия какой-то особый. Между комедийными миниатюрами и жанровыми сценками при участии слуг, крестьян и т. д. (не то чтобы особо брутальных) зияют странные пустоты, действие приостанавливается словно для того, чтобы мы услышали негромкий джаз или плеск волн, погрузились в неброскую, пронизанную мягким рассеянным светом визуальность спектакля.

«Дон Жуан» у Бикчантаева не рассказывается как история. Он и в пьесе Мольера дробится на ряд фрагментов, два действия связаны формально-небрежно, через Эльвиру и ее братьев. Дон Жуан первого действия — охотник за женщинами и апологет полигамности. Здесь есть интрига: Дон Жуан бежит от одной женщины, чтобы отбить другую у ее жениха, но обольщает двух третьих. Во втором действии Мольер с настойчивостью публициста, отслеживающего «злобу дня», приводит к Дон Жуану одного визитера за другим — Эльвиру, кредитора, отца, наконец, статую Командора, — для того чтобы последовательно (в разговорах со Сганарелем) проявить позицию героя и, что немаловажно, века по поводу сыновнего долга, любви, религии.

М. Шайхетдинова (Матюрина), А. Абашева (Шарлотта).
Фото — Р. Якупов.

Дон Жуан Радика Бариева, красивый, не то чтобы молодой, появляется, когда отзвучал экспозиционный разговор двух слуг, пошатываясь под огромным ворохом одежды за плечом. Он сразу не то чтобы бодр и, кажется, вообще сердечник. Лишь во время монолога о том, что грешно пренебрегать всеми красавицами мира ради какой-то одной, его фигура обретает устойчивость.

Обычно мы подходим к Дон Жуану с набором предполагаемых мотиваций. Но тут они перестают работать. Он все время ускользает от определений, этот Дон Жуан. Не обольститель и не циник, не либертен и не лицемер. И вообще лишен какой бы то ни было характерности.

Эльвира с ее патетическими речами и аффективными замашками? Отговориться бы поскорей. Сомнительные деревенские красотки? И к ним Дон Жуан устремляется по какой-то странной инерции. Но никак не по физическому влечению — рука туповатой скотницы Шарлотты, вероятно, воняет навозом так, что, прежде чем ее поцеловать, Дон Жуан, брезгливо морщась, набрасывает на нее надушенный кружевной платок. И не в связи со спортивным драйвом. Кажется, тут какая-то чисто идеологическая диверсия. Потому что дежурный поток слов не сразу, но взламывает рыхлую оболочку тела, малоподвижный мозг Шарлотты (Айгуль Абашева), с которой, мы понимаем, произошло настоящее чудо преображения — смешно, неуклюже бегает она по сцене, как очнувшийся после долгой зимней спячки зверек. Лица грубых деревенских девок начинают светиться мягким мечтательным светом, который постепенно гаснет, когда Сганарель, жалея «бедных девушек», развеивает иллюзию. Свет уходит, и две одинокие фигуры на берегу каменеют, наливаются тяжестью, будто изваяния.

Сцена из спектакля.
Фото — Р. Якупов.

Так заканчивается первое действие. А Дон Жуан так и остается «вещью в себе». Начинается второе. Театральная легенда гласит, что Дон Жуан Юрия Юрьева в спектакле Мейерхольда 1909 года был представлен через набор масок. У Бикчантаева сама реальность разыгрывает маскарад. Вроде бы прямых аллюзий на современность нет. Однако нищий, которому Дон Жуан предлагает богохульство в обмен на золотой, разъезжает на коляске со встроенным синтезатором. Мстительный брат Эльвиры (Ирек Кашапов) с избитой, явно в долгом преследовании Дон Жуана, в мочало плеткой — является в сопровождении банды туповато-шумных, воинственных абреков с маскарадной небритостью и в маскарадном же камуфляже. Эльвира (Люция Хамитова), в первом действии маргиналка и оторва, горящая патетической жаждой мести, во втором меняет кожаные штаны и черный плащ на костюм вермееровской «Шоколадницы» с ангельскими крыльями за плечами и в доказательство своего смирения начинает усердно тереть тряпкой пол в доме Дон Жуана. Сыновнее послушание проповедует бомжеватый Дон Луис (Ильтазар Мухаматтгалиев), заявившийся к сыну с надеждой похмелиться. В момент проповеди с него падают штаны, а из кармана несвежей рубашки вываливается женский бюстгальтер. Но уже в следующей сцене Луис одет по всем правилам чиновничьего дресс-кода, и отец с сыном разыгрывают маскарад примирения, пожимая друг другу руки «на камеру». А гробница Командора и вовсе оснащена видеокамерами наблюдения, так что лица Дон Жуана и Сганареля мы видим крупным планом, словно в доказательство того, что покойники бдительно присматривают за миром живых.

Таким же ряженым кажется Командор (Минвали Габдуллин), человек-гора с отличным аппетитом и густым басовитым смехом, под гранитного цвета плащом которого — вполне бутафорские античные латы (покойник, как мы помним, изваян в виде римского императора).

На этот маскарад жизни (равно как и смерти) Дон Жуан взирает с разной степенью отстранения, то удивленно, то брезгливо, будто случайный зритель, забывший заглянуть в программку — что там дают сегодня вечером? — и лишь изредка подыгрывающий своим посетителям (сцена с Диманшем).

И. Хайруллин (Сганарель), Р. Бариев (Дон Жуан).
Фото — Р. Якупов.

Я могу ошибаться, но «Дон Жуан» Бикчантаева «говорит» с сильнейшим чеховским акцентом. Герой тут представлен неким мнимым центром, то ли ипохондрик, то ли «человек без свойств» и без желаний, Платонов, Иванов, непонятно привлекательный для женщин, раздражающий мужчин. Герою ничего не надо, но все упорно влекутся к нему, то ли нуждаясь в нем как в зрителе, то ли надеясь вовлечь его на орбиту своих заблуждений и страстей.

Спектакль рассыпается. Но рассыпается преднамеренно. Механика драматургии, когда один визитер, являющийся по душу и тело Дон Жуана, сменяет другого и возникает своего рода галерея пороков и заблуждений, обнажена.

Жанровые сцены — отдельно.

Экзистенциальный опыт героя, смирившегося с невыносимой легкостью своего бытия, свободного от иллюзий и предрассудков, сведенного к простой арифметической формуле, как и с тем, что за тонким покровом этого мира нет ничего, кроме пустоты, — отдельно.

Как мы постигаем этот опыт? Бикчантаев создает в спектакле некие паузы, когда, кажется, ничего не происходит, время приостанавливается. Просто звучит музыка. Просто плывут облака. Театральные небеса источают мягкий свет. Сганарель болтает о том, какое чудо природы — человек. Дон Жуан полулежит, изредка вставляя реплики. Но главное происходит не в диалогах слуги и господина, которые здесь не оппоненты, а скорее глубокие родственники, едва ли понимающие друг друга, но неразрывно связанные. У Сганареля Искандера Хайруллина, актера по дель-артевски подвижного, животный дар интуиции — он окружает своего непонятного, нетвердо стоящего на ногах хозяина тревожной заботой, словно предчувствует, что это не навсегда.

Р. Бариев (Дон Жуан).
Фото — Р. Якупов.

Какими-то очень точными аудиовизуальными средствами Бикчантаев создает время не осознавания, а чистого восприятия. Наше сознание устремляется в безмятежную пустоту и… начинает заполнять/подменять ее своими готовыми мыслеобразами. Например, лепить из Дон Жуана «лишнего человека».

Последняя остановка действия происходит накануне того, как Дон Жуан озвучивает свое решение притвориться и прибегнуть к мнимому раскаянию. Остаются только задумавшийся одинокий человек на сцене и белые помехи на экране. И можно, конечно, в этот момент вглядываться в лицо героя, надеясь прочитать там игру эмоций или рябь мыслей. А можно выпустить на сцену свои внутренние смыслы. Джазовая режиссура спектакля допускает вариации, подмены и переносы.

Главный вопрос спектакля — «что случилось с Дон Жуаном?» — вопрос открытый. Толстяк в сером плаще явно «от мира сего», от карнавального мира, не тянет на карающую длань небес. То ли мир театра, который так долго преследовал Дон Жуана, настигает его, наконец, сначала в образе выплескивающегося на сцену карнавала смерти с размалеванными лицами, затем — уплывающего вместе с ним в люк под сценой каменного истукана. То ли герой сам решает сыграть в эту последнюю игру со смертью — морщась и немного ерничая в ответ на «обжигающее» рукопожатие статуи. То ли действительно умирает от сердечного приступа.