«Старик и море». По рассказу Э. Хемингуэя.
Международный театральный фестиваль им. А. П. Чехова в сотрудничестве с Государственным академическим театром им. Евг. Вахтангова.
Режиссер Анатолий Васильев, музыка Владимира Мартынова.

«Он был сплетен из веревок, канатов, какой-то ветоши; переплетения были хаотичны — напоминали то ли какую-то гигантскую многовековую паутину, то ли заросший паутиной каркас витража. Он был очень тяжелый, подвешен на металлической ферме и, когда двигался, очень медленно волочил свой подол по доскам сцены… Занавес был как еще один персонаж, объект времени, истории, он плыл по сцене, уничтожая все, что только что казалось главным, оставалось ощущение, что время никогда не кончается, а уходят только персонажи этой истории», — писала художник и сценограф Марина Азизян, вспоминая легендарный занавес из спектакля «Гамлет» Юрия Любимова в Театре на Таганке.

В постановке Анатолия Васильева «Старик и море», завершившей Чеховский фестиваль и посвященной 100-летию со дня рождения Юрия Любимова, — целая система занавесов. Бирюзовые, колышущиеся, почти не осязаемые, они кажутся и воплощением морской стихии из рассказа Хемингуэя, и аллюзией на легендарный занавес «Гамлета» Театра на Таганке, и метафорой наслаивающихся друг на друга пластов времени, где переплелись судьбы всех участников спектакля — писателя Эрнеста Хемингуэя, режиссера Юрия Любимова, его ученика Анатолия Васильева, актрисы Аллы Демидовой.

Сцена из спектакля.
Фото — П. Антонов.

Время сошлось в этом потрясающем спектакле в одной точке. Без Любимова не было бы режиссера Васильева и его культового спектакля «Серсо» на Малой сцене Театра на Таганке. Юрий Петрович собирался ставить Хемингуэя. В Театре имени Вахтангова, где прошла премьера «Старика и моря», Любимов начинал свой творческий путь. А исполнительница главной роли Алла Демидова — Гертруда из уже упомянутого «Гамлета» — действующее лицо и свидетельница легендарной театральной эпохи под названием Таганка.

«ʺСтарик и мореʺ — это поклон Любимову», — обращается режиссер к зрительному залу перед началом спектакля. История рыбака, в одиночку отправившегося в море за большой рыбой, оказывается философским размышлением Васильева не только о судьбе человека, преданного своему делу — рыбе, которую он не отпускает даже тогда, когда она грозит ему гибелью, но и о художнике — почти о Боге, вернее о проводнике Божественной воли. Как символ божества — львы из снов Старика. Художник спектакля Петр Попов материализует одного из них в виде льва из китайской мифологии, грациозно расхаживающего по сцене. Львы на Востоке, как известно, существа если и не божественные, то приближенные к божеству. Стражи, охраняющие великую сакральную силу.

«Старик и море» возвращает к давно забытым размышлениям о величии театра. Художник здесь уравнен в правах с творцом, а театр обретает статус храма искусства. Блистательная Алла Демидова, на протяжении двух часов читающая текст с листа, выступает в роли проводника, медиума, ведущего зрителя за руку по волнам памяти.

По мере того, как Старик все дальше и дальше уходит в море, занавесы один из другим поднимаются под потолок, открывая глубину сцены, глубину моря и глубину смыслов. А вот и она — Рыба — бирюзовое струящееся и светящееся полотно ткани, еще один занавес во всю высоту и ширину сцены. Появление акул похоже на торжество, пиршество: серебристые блестки вихрем, неконтролируемым потоком вырываются из-под пола, как водные брызги, как внезапный праздник и как медные трубы, через которые прошла Таганка. Схватка с акулами превращается Васильевым в схватку с успехом, рвущим, терзающим Рыбу — творение Старика (Хемингуэя, Любимова, Васильева) на части. Демидова, крича текст, хрипит так, что память отзывается мгновенно, восстанавливая звук хриплого голоса Высоцкого — протагониста, рупора Таганки.

Сцена из спектакля.
Фото — П. Антонов.

«Всю жизнь у меня резало глаза от этого света», — произносит Демидова слова Старика, указывая на театральный софит и заменяя характеристику «утренний» на «этот». Деталь, конечно, не случайная для театра Анатолия Васильева, где работа с текстом чрезвычайно важна. Режущий глаз театральный свет — то, от чего всю жизнь, по словам Васильева, пытался скрыться он сам, и то, что торжествует в конце спектакля. Последний занавес поднимается под потолок, и Старика поглощает, а публику ослепляет свет прожектора, направленного в зрительный зал.

Театральный свет — он же свет божественный — и он же конкретный. Васильев несколько раз использует излюбленный прием Любимова, отличительную черту спектаклей на Таганке — световой занавес, когда софиты по периметру пола сцены зажигаются одновременно. Свет создает границу между актерами и зрителями, служит заменой тканевому, настоящему занавесу, делая пространство сцены неким священным местом. Световая партитура «Старика и моря» (художник по свету Тарас Михалевский) так же разделяет сцену и зрительный зал: мерцающее бирюзой и серебром небесное пространство, где находится актер — художник, житель высших сфер, — и освещенный электрическим земным светом зритель — два разных по смыслу пространства.

«Время никогда не кончается, а уходят только персонажи этой истории», — писала Марина Азизян о занавесе из «Гамлета». Ушел Хемингуэй и его Старик, не стало Рыбы, ушел Любимов и его Таганка, Школа драматического искусства и спектакли Васильева — тоже уже история. Нам же, сидящим в зале, отдана роль наблюдателей, вечно ошибающихся в определениях того, что именно мы когда-то видели, туристов из текста Хемингуэя. Тех, кто, глядя на скелет невиданного существа, восклицает: «Ох, не знала, что у акул бывают такие изящные изогнутые хвосты!»