На девятый день с ухода Валерия Ивановича Шадрина, директора Чеховского фестиваля, президента Международной конфедерации театральных союзов, вспоминаем…

Обстоятельства непреодолимой силы. Умер создатель чеховского фестиваля…

Валерий Шадрин был театральным деятелем и человеком огромного масштаба, силой своей любви к театру преобразившим голодный, унылый поздне- и постсоветский театральный ландшафт. Порой казалось, что он владел какой-то магией — с такой стремительностью он ворвался в мировой театральный контекст, преодолевая самые немыслимые обстоятельства.

Валерий Шадрин.

Самое его великое детище — Чеховский фестиваль — возник 30 лет назад, осенью 1992 года, когда все было против. Года не прошло, как прекратила свое существование страна с названием СССР. Драматизм ситуации можно расслышать в словах приветствия Кирилла Лаврова зрителям и участникам Первого фестиваля: «Как бы ни была трудна и тревожна жизнь, мы не вправе утрачивать волю к творчеству и решимость не терять связей друг с другом. Вот почему я убежден, что наш фестиваль уместен, что нам не следовало дожидаться более стабильных времен. Фестиваль — затея не праздная. Это свидетельство нашей решимости существовать в открытом, не знающем границ пространстве культуры». А связи рвались все решительней. Не успел фестиваль открыться, как оказался на грани срыва: чешский театр «За Браноу» не мог приехать по финансовым причинам, а таджикский «Ахорун» — по политическим: сообщение между Москвой и Душанбе было прервано. Для чешского театра Шадрин нашел деньги, а таджикских актеров доставили на военном самолете. По окраинам бывшего СССР полыхали гражданские войны. Грузины приехать отказались, призывая российских театральных деятелей поддержать Грузию в войне с Абхазией…

Казалось, осколки разлетевшейся на части страны невозможно больше собрать в едином культурном пространстве. Но бывший советский чиновник, возглавлявший московский комитет по культуре и спасший от закрытия не один спектакль, Шадрин провел свой первый фестиваль, как корабль по бурному морю.

Киевляне Сергей Данченко и Богдан Ступка с великой ролью Тевье, которую Вадим Гаевский в «Московском наблюдателе» сравнил с михоэлсовским Лиром. Фарух Косим с новаторским для таджикского театра спектаклем о братоубийстве, который игрался в те самые дни, когда на его родине разворачивалась гражданская война. Три «Вишневых сада» — Петера Штайна в «Шаубюне», Отомара Крейчи в театре «За Браноу» и Андрея Щербана в Национальном театре Бухареста. Собранные почти случайно, под давлением множества противоречивых обстоятельств, эти и другие спектакли становились пылающим символом эпохи с ее утратами и надеждами.

Он много слушал, впитывал, но с театральным представлением мог общаться без посредников. И без шор. Помогал, возможно, опыт партийной «полемики» вокруг спектаклей Юрия Любимова. Но у Шадрина была интуиция, равной которой я, наверное, не встречала.

И ушел Шадрин, продолжая создавать новые мосты, искать что-то небывалое, тронувшее его сердце… в невыносимых для этого обстоятельствах. Думаю, он до конца верил в успех своего безнадежного предприятия — делать фест, рожденный временем надежды, в трагическую эпоху ее гибели. Он наследовал идеям тех, кто после войны строил европейский театр, создавал Авиньонский или Эдинбургский фестивали. Театр для людей… Из этой идеи родилась и программа Театральной олимпиады в Москве в 2001 году — грандиозный праздник, внутри которого нашлось место и самым элитарным, и самым массовым формам театра, радикальному новаторству и блистательному традиционализму.

С середины 90-х я была допущена в святая святых фестиваля и даже получила официальное звание эксперта. Сложилась ситуация, при которой не только Татьяна Проскурникова (умершая несправедливо рано) или Алексей Бартошевич, но и молодые критики могли влиять на выбор Шадрина. Хотя выбор был всегда за ним. Казалось, он знал о театре что-то такое, что любая «кураторская», «экспертная» логика оказывалась как будто недостаточной. В 1998-м он позвал меня в Париж, чтобы посмотреть новый спектакль Театра дю Солей «И вдруг ночи стали бессонными». Возможно, это был не лучший спектакль Ариан Мнушкин. Но так как накануне она отказалась ехать в Россию в связи с чеченской войной, нужно было воспользоваться коротким «мирным» промежутком, нужно было решаться. Так Ариан единственный раз оказалась в России.

Способность рисковать, отзываясь на вызов судьбы, на неожиданный и благодатный шанс, — вот на чем держалась уникальная шадринская институция. Однажды, это было в 2011 году, когда Шадрин задумал целых два фестиваля подряд — очередной Чеховский и специально посвященный юбилею Чехова, — я предложила ему посмотреть только что поставленного на Вест-Энде Кеннетом Брана «Иванова» (надо сказать, что об этом мечтал сам Брана!). А программа была уже сверстана! И знаете что? Шадрин взял билеты, мы полетели в Лондон и посмотрели спектакль! Он всем нам очень понравился. К сожалению, по независящим от Шадрина обстоятельствам спектакль в Москву не приехал. Но для меня это стало еще одним шадринским уроком — принимать любой шанс, чтобы состоялась встреча с Театром.

В программке к приезду Мнушкин в Москву были ее слова, которые очень любил Шадрин: «Даже если часть людей перестала верить в исполнение мечты, это их проблемы. И это не основание для того, чтобы отказаться от поиска лучших путей совместной жизни. Мир еще предстоит создать. Быть очарованным не значит самому быть слепым, это значит хотеть, чтобы мир был тоже очарован. Чтобы поэзия могла вторгаться в повседневность. Чтобы, по выражению буддистов, любовь, сострадание существовали как реальная данность. Спектакль выполнит свою миссию в том случае, если у зрителя возникнет мысль: „Мне бы хотелось быть вместе с этими людьми, и в наше время в жизни есть место эпопее! Пусть нельзя больше открывать необитаемые острова, зато возможны другие открытия — открытия человеческой солидарности“. Отчасти в этом и состоит ангажированность: дать случиться тому, чему случиться суждено. Это всегда риск».

Шадрин умер, когда у людей почти не осталось надежды. Но он-то ее не потерял! До самого конца продолжая учить нас всех говорить на общем языке мирового театра.

Первый раз я увидела Валерия Ивановича Шадрина в его кабинете начальника московского управления культуры. Меня позвал туда Марк Захаров — защищать «Трех девушек в голубом», над которыми сгущались тучи. Мы с ним готовились к бою, но через какое-то время оба с удивлением обнаружили, что главный начальник как раз на нашей стороне. Причем он держал оборону — а нападавших было много — так ловко и обаятельно, что я почти потеряла дар речи. Больше таких чиновников в советское время не видела никогда.

Об этом теперь все вспоминают: он любил театр и людей театра. По-настоящему. Обладал безупречным вкусом. Но едва ли не более важно то, что он был человеком действия и настоящим театральным строителем. Это особая порода людей, чаще ими становятся режиссеры, но вот Валерий Иванович смог. В далеком 1986-м на Учредительном съезде СТД он вместе с Олегом Ефремовым и Кириллом Лавровым придумал международный Чеховский фестиваль. На первый Чеховский в 92-м приветствия прислали Вацлав Гавел, Питер Брук, Джорджо Стрелер, Лука Ронкони! Тогда все верили, что Россия входит в семью цивилизованных народов и демократических свободных государств, и стремились приехать и поддержать. За тридцать лет все лучшее, что есть в мировом театре, побывало в Москве. У каждого свои впечатления — но я до конца жизни буду благодарна Шадрину за минуты счастья, пережитые на спектаклях Петера Штайна, Ариан Мнушкин, Кристиана Люпы… список бесконечен.

У него всегда была отличная команда, и он умел организовать дело так, что все фестивальные мероприятия проходили легко и радостно — в том числе для критиков, а это нечасто бывает. Были и грандиозные продюсерские проекты — достаточно назвать спектакль «Старик и море» Анатолия Васильева и Аллы Демидовой. Времена неумолимо менялись (хотя многие из нас жили так, как будто пребывание в закрытом театральном домике спасет всех от бурь и катаклизмов), уходили его соратники, как светлой памяти Элла Левина, в программах стали преобладать музыкальные и танцевальные жанры и коллективы из экзотических стран. Фестиваль приобретал поступь солидного официального действа, неизбежно теряя при этом драйв и эффект новизны. Но он оставался важной частью отечественного театрального ландшафта, давал ощущение, что мы не одни, что мы — полноправные участники мирового театрального процесса. Он по-прежнему держался на плечах одного человека — Валерия Ивановича Шадрина. Казалось, что так будет всегда. Но действительность всех нас поставила на место…

На похоронах Шадрина я, как и многие другие из тех, кто обязательно пришел бы в этот горький день в Театр Моссовета, если бы не уехал из России, не была. Там было сказано много правильных слов, кроме, может быть, одного: мы прощались не просто с выдающимся театральным деятелем, но с целой эпохой, которую он олицетворял. Эпохой надежды, дерзаний и веры в то, что Театру подвластно все — в том числе воспитание человека — гражданина своей страны, отрицающего войну и исповедующего общемировые нравственные и культурные ценности. Мы проиграли, во всяком случае сегодня. Помните, как у того же Захарова в спектакле: «Авантюра не удалась. За попытку — спасибо… Может, в будущем кто-то придет». Спасибо, Валерий Иванович, за то, что тридцать лет пытались сделать нас лучше.