В молодости мы радостно выучивали: «Мгалоблишвили и Мегвинетухуцеси». И легко, на раз, произносили. Потому что действительно эти имена не сходили у нас с языка. Огромный голубоглазый красавец Отар и изящный, словно с персидской миниатюры, Нодар с его неправдоподобными глазами. Отелло и Яго, Уджуш и Хаки, две стороны одной прекрасной медали…

Это было еще до всякого графа Калиостро, до ставшего всесоюзно известным хитроумного жулика-мага с глазами в пол-лица. Наша «формула любви» к Нодару Мгалоблишвили рождалась раньше, на изумительных спектаклях Театра им. Марджанишвили. А потом мы читали Рудницкого об «Отелло». Самые сильные воспоминания от великого грузинского театра были связаны в том числе с ним, Нодаром Мгалоблишвили…

Сегодня не стало еще одного героя моей театральной юности.

…вернуться к догорающему пиру,
Пригубить вновь заздравных чаш янтарь,
И странником опять пойти по миру,
Пылая жаждой, верной мне, как встарь…

Помню эти легендарные ленинградские гастроли и два спектакля — «Хаки Адзба» и «Обвал», поставленные Т. Чхеидзе по классической грузинской прозе. Но система внутренних перекличек, конфликтных перекрестий и даже сам режиссерский принцип сценического «чтения» текста, постепенно и незаметно переходящего в развернутое драматическое действие, делали эти спектакли своеобразной дилогией.

Отсветы «Белой гвардии» явно освещали настроение спектакля «Хаки Адзба»… Крик воронья преследовал белого офицера Уджуша Эмха (О. Мегвинетухуцеси), словно с самого начала предчувствующего свой конец: «Моя битва окончена…». Трагический Уджуш, благопристойные «отцы города» с окладистыми бородами, кровожадный начальник милиции, возок без лошадей, стоящий посреди сцены, — весь этот до поры дремлющий мир всколыхнется, когда к Сухуми подойдет революционный крейсер, моряк Хританюк разнузданно оскорбит на набережной словно нарочно идущего к нему врага — Уджуша и за оскорбление получит пулю в живот, а Уджуш, словно ища смерти, сдастся морякам. В спектакле сталкивались исчерпанный жизненный долг Уджуша, родственный долг его молочного брата Хаки (Н. Мгалоблишвили) и классовый долг капитана Кильги

Нодар Мгалоблишвили играл высоты духа, играл благородное самопожертвование Хаки, который принимает на себя вину молочного брата. Идея братства — это был краеугольный камень, заложенный в основание трагического конфликта. Широта натуры Хаки—Мгалоблишвили была такова, что он готов был принять в свою душу не только идею кровного родства и братства национального, — он готов был принять идеологию классового братства и совершить ритуал над телом убитого моряка, такого же бедняка, как он. И был трагический финал, когда, застрелив Уджуша, капитан стрелял и в Хаки — в того, кто есть душа нации и ее совесть. Стрелял со словами: «Нам все равно не сгодился бы этот раб».

В «Обвале» по роману Джавахишвили водоворот истории опять кружил троих: князя Теймураза Хевистави (Н. Мгалоблишвили), его жену Марго и бывшего их батрака Джако. Т. Чхеидзе и Г. Алекси-Месхишвили сделали сначала «Обвал» во МХАТе, а затем (в тех же декорациях, в тех же костюмах, при незначительной разнице в тексте) создали грузинский вариант спектакля. И если мхатовский «Обвал» был словно положен на традицию русской литературы и в образе светлого князя Теймураза Станислав Любшин давал еще одну вариацию на темы князя Мышкина, Христа и пр., то тбилисский «Обвал» игрался быстро, резко, динамично, и в центре его жил Теймураз—Мгалоблишвили, человек с прекрасным лицом, неуверенной походкой, сведенными внутрь плечами и невидящими глазами. Мир его прекрасной духовности, мир его идей был оторван от жизни, иконописный Теймураз был не только слаб, он был слеп, несмотря на огромные свои очи. И если герой Любшина отступал, просто не выдерживая хамского натиска отвратительного Джако, то герой Мгалоблишвили отступал потому, что на действие не способен. Тбилисский «Обвал» трагически осмыслял характер интеллигента, уступившего место лавочнику.

А какой он, Мгалоблишвили, был Яго!

Мир спектакля «Отелло» — то ли сарай, то ли трюм корабля с дырой в потолке — дырой во вселенную был миром, уже утратившим гармонию. Она жила еще лишь в человеке: в Отелло, в Дездемоне, так же как царственно жила в Яго гармония зла. Каждый раз Яго-Мгалоблишвили выходил на сцену — как на арену, где он умно, цинично, просто и понятно ставил эксперимент: грациозно разрушал человеческую душу. И мы в равной степени были прикованы к Отелло, в котором шел трагический процесс пробуждения диких и, кажется, изжитых инстинктов, и к Яго с его разрушительным умом и тактикой провокаций.

Он страшно много снимался, играл мистических, значительных, молчащих. А помнится всю жизнь как Яго, Хаки и князь Хевистави. Князь — очень подходило ему. И князь тьмы, и князь света — все был он. И всегда без запинки будет произноситься его имя. Он очень много значил в том театре, без которого дальнейшая моя жизнь была бы другой.

Вечная благодарность. მარადიული მადლიერება

И მარადიული ხსოვნა…