ЗАЖМУРИТЬСЯ И ЛЕТЕТЬ

«Никогда в жизни не боялась путешествий, самолетов — что случилось? Почему так неохота, так страшно ехать в Тюмень, страшно оставлять дом, сына, мужа, кота, в конце концов. Он такими глазками перепуганными смотрел — уезжаешь? Вот прямо насовсем, мяу? Что делать-то, братцы?» — пишет Ксюша в фейсбуке 12 июня.

Быть на земле оставалось восемнадцать дней. Но об этом еще никто не знает.

«Зажмуриться и лететь!» — советует ей ее коллега по СТД Геннадий Смирнов.

«Собороваться», — дает мудрый совет ее любимая актриса Маша Голубкина.

В этот день она на рассвете смотрит в окно на Садовое кольцо, как люди перебегают его в неположенных местах, к вечеру выкладывает в ленту фото любимого кота. Последнее. Дальше будет острая боль, реанимация, она решит никому не говорить, что в больнице, станет лучше, позвонит любимому и рыжему актеру Грише Данцигеру, договорится о встрече, переведут в палату, утром к ней придут три ее любимых мужчины, Женя, Тема и Денис. Успеют поговорить, прощания не будет, ей станет плохо и ее увезут врачи.

Она зажмурится и улетит.

А мы с вами останемся плакать. Прекрасный муж Женя, Тема, Денис, Валя Федорова, Ася Гусева, Андрей Вишневский, Саша Детков, Руза, «Любимовка», театры, Союз театральных деятелей, драматурги, режиссеры, актеры… как мы ее любили, как были молоды, влюблены, как познакомились на семинаре драматургов в Рузе, как она была прекрасна, красива, остроумна, единственная на свете, уникальная. «Как она могла», — напишет Слава Пинхасович. Как он правильно подберет слова.

Как она могла…

Будем отпевать ее в Антипе на Колымажном дворе (не в Хохлах, где прощались с Мишей Угаровым и Леной Греминой), теперь помолимся об упокоении ее души. Как мы это переживем, пока непонятно. Будем «Пить, петь, плакать». Слушать ее любимый «Отель Калифорния». Мы уже похоронили Розова, Шатрова, Эдлиса, Славкина, Рощина, Казанцева, Вадика Леванова, Мишу и Лену. Похороним Ксюшу на Ваганьковском, рядом с папой и мамой, как скажет Тема.

Она успела очень много, теперь у нас будет время прочитать три последних романа и увидеть то, чего мы бы не увидели раньше. Что предчувствовала, что готовилась, что прощалась, что всех простила. По максимуму. До конца. Жизнь прожила по полной. Родила сына, вырастила красавцем. Крестилась у отца Артемия Владимирова. Построила дом. Похоронила любимых друзей, любимого актера Колтакова. Напоследок встретилась с читателями, провела пресс-конференцию, перебрала архивы, навела порядок, встретилась с друзьями детства, заехала в Союз кинематографистов, поблагодарила СТД и любимого Сан Саныча Калягина, вместе с которым было сделано много добрых дел. Драматурги прочитаны, полюблены, накормлены, опубликованы, поставлены, болящим и нуждающимся переведены деньги. В какой-то момент призналась честно, что «больше нет сил помогать», отдала себя всю, без остатка. В прямом смысле слова. Ничего себе. Ни копеечки за пазухой. Отдавала щедро, всю себя. Сама просила помощи, но многие подумали, что она шутит. А шутила она искрометно.

В детстве хотела стать клоуном, поступила во ВГИК на сценарный, к Леониду Нехорошеву. Отношения с Мастером были непростые, не полюбил, не понял. Страдала, едко писала о его нелюбви, приспособилась, перенесла, продолжила писать несмотря ни на что, на то, что считали блатной, зазнавшейся, позже зазвездившейся. Но мы-то с вами, любившие ее, знаем, что все не так: просто гений. И гений отца, передавший по наследству свой дар. Просто рыжий, смешной гений, когда-то хиппи, тусовавшийся вместе с отцом Алексеем Уминским. Когда-то и он был молодым. И вообще-то она планировала снимать кино. И из всех поклонников выбрала выйти замуж за оператора. Чтобы красиво снимал. Кинематограф тоже не принял ее в свои объятия, но, может, опомнятся сейчас, после смерти, если не все дураки. А театр принял. И зрители приняли. И дети обожали. Читали, любили и перечитывали. И будут читать и перечитывать. Книги остались. Хотя писала, что «никому ваши книги не нужны», что пишет только потому, что «буквы хотят соединяться», и вот буквы соединялись друг с другом, по любви и очень правильно и смешно. Потому что Навсегда-навсегда. Потому что знала, не фальшивила, писала правду, искренне и от сердца, как чувствовала, как и полагается настоящему писателю и человеку. Обожала отца. И скоро с ним увидится. Просто зажмурилась от изнуряющей боли, вылетела из тела и полетела, туда, высоко, к Богу, к Богу Слова.

По всем церквям закажем Сорокоусты, Неусыпаемую Псалтирь, 40 Панихид, кто любил, кто может, помолимся, дорогие, поможем. А она, как доберется Туда, просигналит. Вот увидите. Хоть все мальчишки и дураки. И я всегда была с ней согласна. Но мы точно знаем, как кто-то сказал из великих, что «Смерть — это переход к более совершенному уровню Жизни». Жизни. И никак иначе.

Це, как писала Ксюша, Лю. Ю. Твоя Оля Мухина.

Ксения Драгунская была редким мастером, которая умела и любила заниматься другими, интересоваться чужими пьесами, способствовать, помогать, формировать поколения за собой. Она произрастала из «Любимовки» 1990-х, и там почти все были такими, с навыком и обязанностью тьюторства, осознанностью внешней драматургической работы.

Мягкость и деликатность, особенный говор, любовь к детским словечкам и абсурдистскому коверканию речи — когда ты общался с Ксенией, жительницей Москвы внутри Садового кольца, из хорошей семьи, всегда было ощущение, что ты попал в список избранных, «рыжих», как она любила говорить, пришепетывая и на «р», и на «ж».

Куча хороших пьес, титул одной из королев подростковой драмы… И все же нельзя сказать, что театр как-то полнокровно отозвался на драматурга Драгунскую. Спектакли были, много, в крупных театрах, и все же не отозвался так, как мог бы. Например, я ждал, что будет после 2014 года возврат интереса к ее пьесе конца 1990-х «Секрет русского камамбера, который утрачен навсегда-навсегда», так как тут наличествовало просто-таки пророчество.
При всей светлости («рыжести») ее облика, был в ней какой-то секрет. Какая-то тайная грусть, тайное тяжелое знание. Знание неприятной изнанки то ли всего человечества, то ли его театрального департамента. И это знание часто прорывалось в виде безотчетной грусти веселого и радушного человека.

Однажды это невеселое знание прорвалось в абсолютно уникальную для Ксении Драгунской пьесу «Пробка», которая также — совершенно без всякого основания — театром почти не замечена. Это страшный, мизантропический текст. Результат тяжелых раздумий о человеческой природе. О социальном расслоении, беде бедности и правах богатства. Здесь драматург защищает буржуазные ценности, потому что устал терпеть привычную российскую любовь к нищете, антиэстетике и потакание всяческому безобразию. «Пробка» — это апология богатого человека, желающего и могущего остановить распад общества. Это, более того, воззвание к богатому человеку, у которого есть возможность отладить механизм бытия, во имя того чтобы не допустить грядущей катастрофы.

Здесь раскрывалась другая Ксения — такая, которая, возможно, и ушла в мир рыжего ребенка и мохнатых собак потому, что не любила мира взрослых, который знала хорошо в подробностях. Убежала в мир детской литературы от пугающей изнанки взрослой жизни. Ксения Драгунская была человеком с крепкими нервами, здоровым взглядом на реальность. Как жалко, что так рано некрепкое здоровье дало о себе знать.